Кто я? - Лора Кейли

– Сказала…

– Вот и все, Лиззи, пора взрослеть. – Она по-дружески приподняла ее подбородок. – Ты очень миленькая, Лиззи, не упусти свое время. Развейся, сходи.

Хлоя посмотрела на подругу учительским взглядом и убежала по своим неотложным делам.

Куда там бегала Хлоя, Лиззи не интересовалась, видимо, влюбилась в Артура. Здорово, наверное, целовать того, к кому хочется прикоснуться. Как бы ей тоже этого хотелось, но, сколько бы она ни думала об этом Марке, кроме омерзения и брезгливости никаких больше чувств не возникало.

Лиззи пробралась на цыпочках к шкафу и начала перебирать ровно сложенные стопки белья, потом вдруг подумала, что совсем не обязательно складывать все ровно, что можно позволить себе небольшой хаос, неорганизованный беспорядок или организованный, что тоже неплохо, хотя бы в шкафу, что тоже пусть маленький, но бунт. Первое, что она сделала, – это перемешала лифчики с трусами, потом носки с колготками и верхнюю одежду с нижней, этот беспорядочный кошмар продолжался не дольше десяти минут, после Лиззи обнаружила себя в куче белья, уставшую и плачущую. Она разделась догола и встала напротив зеркала. Никто еще не прикасался к ней, ни с кем она не была, и единственный, с кем она должна будет быть, – тошнотворный придурок с резким запахом пота и «Олд спайса». Никогда еще она не ощущала себя взрослой женщиной, но вот сейчас эта женщина проходила через нее, будто током, невидимым лазером, взрослая, жаждущая, настоящая. Лиззи надела кружевные трусики, красивый в горошек бюстгальтер, воздушное тонкое платье, она одолжила его у Хлои, как и помаду и тушь с эффектом накладных ресниц. Она зачесала волосы в пучок, потом распустила, сделала косички, расплела косички и сделала хвост.

Ветер гулял под юбкой, щекоча дрожащие ноги. Лиззи сняла резинку с волос, и ее кудри хлынули белоснежной волной по спине к пояснице. Она шла на эту встречу, не зная, чего от нее ждать.

«Пора повзрослеть», – крутились в голове слова Хлои. А может, действительно пора, может, потому за нас все и решают, чтобы мы не решали все сами, чтобы мы и не повзрослели никогда. Только тогда человек взрослеет, когда может что-то решить… Лиззи как обухом ударило, эти мысли навалились на нее лавиной, не позволяя ни двинуться, ни вздохнуть. Она встала посредине улицы. Они заперли нас в детском теле, думала она, в детском возрасте, в зависимом и безмолвном. И ничего уже нельзя сделать…

– Итак, господа, мы снова в студии. Скажите, что будет, если мы сами сможем решать, как нам жить?

– Будет каменный век.

– Но ведь…

– И никаких «но» быть не может! Если один человек изменит что-то и пойдет против написанного, то нужно будет менять сценарии и других людей. Последует ужасная, разрушающая цепная реакция. Это принцип домино – толкаете одну костяшку, и все остальные падают. Картинка, которую мы выстраивали не один год, рассыпется на глазах. Вы этого хотите? События жизни нашей матери неразрывно связаны с событиями нашей жизни и жизни наших детей, а также сослуживцев, друзей и просто знакомых.

– И даже незнакомых.

– Совершенно верно. Не все так просто, господа, не все так просто. Ставить на кон безопасность страны, жизнь целого государства ради каких-то там личных прихотей – это в высшей степени абсурдно.

– И эгоистично.

– Несомненно. Это высшей степени эгоизм.

16 глава

Меня вызвали в министерство.

«Адам Грин, зайдите сегодня в отдел кадров», – раздалось в телефонной трубке, до которой я еле дополз. С пяти утра я провалялся на полу в ванной, обнимая унитаз. Тошнить меня так и не перестало, чертово дерево. Нащупав шишку на затылке, я проклял вчерашний день.

«Итак, что мы имеем, – думал я, пока кофемашина трещала, выдавливая коричневую жидкость, – мать-одиночка, работающая в ужасной забегаловке, мечтает сбежать, старик, оставшийся без семьи, мечтает найти свою дочь, и студентка медицинского колледжа, у которой ничего не получается».

Единственное, что я сделал, это уговорил Лиззи не сдаваться и продолжить учебу. С этим и пойду. Скажу, что одно задание завершено, и завершено успешно.

Интересно, они дадут мне нового подопечного или подождут, пока я разберусь с другими двумя? Как же не хотелось ничего нового, но еще сильнее я боялся сдать Нину и того старика. Я мог сказать, что ничего подозрительного не заметил. Не заметил, и все. Никто же мне не запрещает прикинуться дураком. Пусть отдадут эти дела другим осведомителям. Почему я? Почему именно эти люди? Неужели нельзя было послать меня к какому-нибудь мерзавцу, которого не жаль было сдать?

Почувствовав вкус железа во рту, я понял, что раскровил десны. Ненавижу новые щетки, даже самые мягкие, жестче наждачной бумаги. Я сплюнул и включил кран. Пар от горячей воды обезоружил зеркало, лишив его возможности отражать. Я смотрел в него и не видел лица. Так оно и лучше, не смотреть в глаза тому, за кого очень стыдно. Может, напиться? Кого я обманываю. Единственное, что я мог сделать, – это уговорить их обоих не делать ничего. Не предпринимать попыток к побегу и не искать своего ребенка. Легко сказать – не искать ребенка. Если бы он у меня был, неужели я бы не искал его. Хотя моя мать меня бы точно не искала.

Я надел джинсы, застегнулся на все пуговицы и вышел. До министерства десять минут пешком, папка с собой. Хотя зачем она? Мне нечего им предложить, но пусть будет, с ней как-то спокойнее. В животе бурлило волнение, в горле пересохло, голова разболелась еще сильнее.

Переходя одна в другую, улицы меняли ландшафт. Однозначно мне нравится в центре, я чувствую свою значимость, важность, этот воздух свободы и…

– Вы не видели?

Меня кто-то окликнул.

– Вы не видели мою дочь, молодой человек? Девушка, двадцать пять лет, волосы светлые, глаза карие, она красила волосы, красила кончики в розовый цвет. Здесь не видно, это старая фотография…

Женщина со стопкой листовок держала меня за рукав, я инстинктивно дернулся, она не отпускала. Поняв, что никакой опасности нет, я просто стоял, не убирая руки. Женщина – маленькая, взлохмаченная, в вязаной кофте и юбке ниже колен. Кажется, она вечность не причесывалась. Заметив мой взгляд, она собрала волосы в пучок. Мне было неловко, я старался не смотреть на нее.

– Пожалуйста, – повторила она, – вы не видели?

С листовок смотрела девушка, не та, что была тогда, другая. Время будто бы сжалось, я забыл, куда шел, глаза женщины, глаза девушки, ничего не могу сказать.

– Не видел, – еле вымолвил я, и время пошло, и я бы хотел пойти, но женщина не отпускала.

К нам подошел патрульный. Учтивый голос, безразличный взгляд.

– Что-то случилось? – спросил он.

– Случилось, – зашептала женщина, – случилось, – она впала в истерику, – а вам все равно, вам всем все равно на мою