Заступница - Адвокат С В Каллистратова - неизвестен Автор

Настроение у Софьи Васильевны не блестящее: аресты следуют за арестами; вынуждают к отъезду за границу Татьяну Ходорович и Людмилу Алексееву; в конце октября арестовывают Татьяну Великанову, на следующий день священника Глеба Якунина. Софья Васильевна пишет в открытом письме в защиту Великановой: "Я не только знаю об этой деятельности, но в меру своих сил и способностей делаю то же самое. Убеждена, что вся правозащитная деятельность Великановой, как и моя, является легальной, открытой и не содержащей в себе никакого криминала. Я заявляю, что готова вместе с Т.М.Великановой и наряду с ней отвечать перед любым гласным и открытым судом".

А в ноябре 1979-го она снова на своей "любимой" Пироговке - на этот раз с тяжелейшей пневмонией. Уже в больнице она узнает, что 4 декабря арестованы Валерий Абрамкин и Виктор Сорокин - члены редакции журнала "Поиски", 7 декабря - Виктор Некипелов. Здесь же она редактирует и подписывает Хельсинкские документы об этих арестах. Под Новый год начинается война в Афганистане. Сразу после выписки Софьи Васильевны с ее участием составляются документы: 118 - о преследованиях верующих, 119 - о вторжении в Афганистан, 120 - о разгроме журнала "Поиски".

КГБ надеется окончательно расправиться с инакомыслием и наносит решительный удар: 8 января 1980 г. выходит указ о лишении Андрея Дмитриевича Сахарова всех наград и званий трижды героя, а 22 января его увозят в Горький. Кроме Хельсинкского документа 121 в защиту Сахарова, вышедшего 29 января, семь человек - С.Каллистратова, В.Бахмин, И.Ковалев, А.Лавут, Т.Осипова, А.Романова, - посылают письмо в комиссию ООН по правам человека. "Мы надеемся, что позорная акция советских властей по отношению к А.Д.Сахарову, равно как и общая кампания по подавлению правозащитного движения в целом <...> получат должную оценку", - пишут они. К лету на свободе лишь трое из них: в феврале арестовывают Бахмина, в апреле - Терновского и Лавута, в мае - Осипову. В июне после многочисленных обысков и допросов уезжает на Запад Ярым-Агаев. В Московской Хельсинкской группе остаются четверо - Е.Боннэр, С.Каллистратова, Н.Мейман, И.Ковалев.

Летом в нашу семью приходит горе - на Памире внезапно умирает мой муж, Юрий Широков. Мастер спорта по альпинизму, последние годы он не ходил на восхождения, но каждое лето ездил в горы - в качестве главного судьи всесоюзных соревнований по альпинизму. "Не волнуйтесь, - уговаривал он нас, - я же внизу, под горой буду сидеть". Но "внизу" - это на высоте почти пяти километров, и сердце не выдержало. Мама, даже не обсуждая со мной этого вопроса, как само собой разумеющееся, переселяется ко мне на улицу Удальцова, чтобы девятилетняя Галя, привыкшая днем быть с отцом (как физик-теоретик он работал в основном дома), не оставалась одна. Для себя она резервирует субботы и воскресенья, которые проводит на Воровского. Да иногда - когда Елена Георгиевна приезжает из Горького - звонит мне на работу: "Приходи пораньше, сегодня я еду на Чкалова". Переживает, что тратит много денег на такси, но ни на метро, ни на троллейбусе она ездить давно уже не в силах: тут же начинается приступ стенокардии.

19 сентября - очередной день рождения. Очень грустный. Накануне, 16-го, арестовали Ирину Гривнину. Народу, как всегда, много, но в основном не правозащитники, а их жены, сестры, матери, дети. Рассматриваем подаренную год назад Библию, где под словами "Нашей земной Заступнице - Софье Васильевне Каллистратовой с Верой, Надеждой и Любовью" - около двадцати подписей тех, кто отправился отбывать долгие сроки в Пермских и Мордовских лагерях, или в ссылке, или покинул страну. Оставшиеся ясно видят, что их ждет, но продолжают дело, ставшее долгом жизни.

Вскоре Софья Васильевна пишет открытое письмо в защиту Тани Осиповой:

"На 11/Х1-1980 г. я вызвана на допрос к ст. следователю по особо важным делам КГБ СССР Губинскому Александру Георгиевичу в качестве свидетеля по делу Татьяны Осиповой.

Я знаю Осипову как честного, правдивого, бескорыстного и очень скромного человека, как активного правозащитника. Одна из основных черт характера Тани Осиповой - доброта, стремление поспешить на помощь человеку, попавшему в беду. Она нетерпима к произволу, злу и насилию.

Я, так же, как и Осипова, являюсь членом Московской группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР. Эта группа ставит своей целью сбор и распространение правдивой информации о случаях нарушений прав человека в СССР, действует легально, открыто. Наши действия не преследуют политических целей и полностью укладываются в рамки норм, установленных советской Конституцией, Международным пактом о гражданских и политических правах (ратифицированным СССР) и Заключительным Актом Хельсинкского совещания.

Все документы Группы, подписанные Осиповой <...> подписаны также и мною. Вместе с Татьяной Осиповой и наряду с ней я готова отвечать перед любым гласным открытым судом.

Поэтому я не могу и не хочу быть "свидетелем" по делу Осиповой и ни на какие вопросы следователя отвечать не буду".

В конце года я получила из Франции от брата известие, что безнадежно болен отец и надо приехать. Первый раз я была у него в 1967 г. - мне дали разрешение на выезд благодаря хлопотам отца в ЦК КПСС через секретаря компартии Франции Вальдека Роше. Мне тогда позвонили с Новой площади и любезно сказали: "Вы хотите поехать к отцу? Пожалуйста, приходите в ОВИР за паспортом". В 1971 г. ОВИР отказал мне в разрешении пригласить к себе брата и невестку, и было ясно, что сейчас обращаться в ЦК бесполезно. К тому же я хотела поехать с дочкой, так как после смерти мужа боялась расстаться с ней даже на два дня и всюду - в отпуск, в экспедиции - таскала ее с собой. Мама предложила мне идти по проторенному пути и написала от моего имени письмо в Международный отдел ЦК КПСС, используя всю необходимую аргументацию: дочь ветерана французской компартии и т.д. и т.п. Но никакого ответа не последовало, по-видимому, было более существенно то, что я дочь советской диссидентки. Тем временем состояние здоровья отца быстро ухудшалось. В начале 1981 г. в Москве проходил очередной съезд КПСС. Из газет мы узнали, что французскую делегацию возглавляет Гастон Плиссонье, с которым отец был хорошо знаком. Иногда маме просто хотелось "чуть-чуть похулиганить", как она сама говорила, и проверить, насколько успешно можно действовать на власти, используя привычные им, в сущности холуйские, методы. По ее совету я позвонила брату и продиктовала ему телеграмму из Парижа на съезд КПСС, в адрес Плиссонье, с просьбой помочь мне с дочкой навестить больного отца. Сработало сразу - опять мне любезно позвонили, и в начале апреля мы с Галей уехали.

А 17 апреля следователь КГБ Капаев произвел у Софьи Васильевны обыск. Рассказывали мне об этом обыске родители Игоря Огурцова, оказавшиеся в этот день на Воровского вместе с С.А.Желудковым. Держалась мама во время обыска абсолютно спокойно и слегка иронично. Ее замечания о неправомерности изъятия ряда вещей - книг, фотографий, репродукций с весьма абстрактных картин Михаила Зотова, - сделанные вполне корректно, без оскорбления личного достоинства следователя, были, конечно, отвергнуты. К счастью, уцелела висевшая на стене (и сейчас висит!) картина Иосифа Киблицкого "Дача старых большевиков". Эта картина была подарена автором Петру Григорьевичу Григоренко. Уезжая в 1978 г. с женой и сыном в Америку, он оставил ключи от квартиры и доверенность на имущество Юле Бабицкой. После лишения Григоренко гражданства квартиру пришлось освобождать, и все вещи раздарили друзьям. Когда Юля привезла Софье Васильевне ее "долю" (разрозненные остатки двух чудесных сервизов и симпатичную шубку искусственного меха, с плеча "генеральши"), она спросила: "Юля, а где "Дача большевиков"?" - "Я ее забыла... Она осталась на стене..." - "Как же вы могли! Ведь это самое интересное, что там было!" И Юля предприняла героические усилия (квартира была уже опечатана): ей удалось уговорить кого-то в жэке, квартиру вскрыли и картину взяли. На ней изображен угол дома с терраской и сад, и всюду - на деревьях, на крылечке, на фонарях, в клюве у птички - развешаны плакатики с цитатами и фразами из большевистского лексикона. А сбоку от картины висел гипсовый барельеф (кто автор - не знаю) с нагрудным портретом осла в пиджаке. Хороший такой осел, с огромными густыми бровями и в орденах вылитый Брежнев. А в правом уголочке барельефа в лучах солнца маленькое изображение Сталина - слегка шаржированное. И надпись: "Каждый осел мечтает об ордене". Капаев сказал: "Что ж это у вас такие картины висят, придется забрать". Но картину им, наверное, не хотелось тащить - она большая, примерно метр на полтора. Они и взяли только барельеф. После их ухода Софья Васильевна, перечитывая протокол обыска, увидела в списке отобранных вещей запись: "Портрет Сталина". На следующем обыске она сказала: "Слушайте, ну что вы пишете? Забрали у меня изображение осла, а в протоколе - "портрет Сталина"". Следователь В.Н.Капаев посмотрел и ахнул: "О, господи, как же так получилось? Но ведь вы мне, наверное, свой экземпляр не дадите исправить?" - "Нет, - засмеялась Софья Васильевна, - конечно, не дам". Но при одном из последующих обысков они этот протокол все-таки отобрали.