Пятая печать. Том 2 - Александр Войлошников

— А как же зрение?..

— А как в анекдоте: в военкомате призываются слепой, глухой, безрукий…

— Знаю, Вадим, я этот анекдот, где слепой признан «годным по ночам для ближнего боя»!

— Точно… и я тоже годен, хотя, по словам военкома, «по здоровью интеллигент»…

— Вадим, а почему стихи Есенина запрещены? Это же — настоящая поэзия! И никакой политики…

— Настоящая поэзия — уже политика! Каждый, прочитав Есенина, усомнится в том, что лакейские стишата совпоэтов — это тоже поэзия! Ведь звание поэта в СССР дают не читатели, а партия! Она дает и темы рифмоплетам. Интимную лирику партия называет «изнанка жизни». А это, как рубашка, с какой стороны на нее посмотреть: со стороны парткома изнанка одна, а от сердца изнанка другая.

— И что с Есениным сделали? Посадили?

— Хуже. «Погиб поэт, невольник чести». Но без дуэли. Убили и написали: самоубийство! Якобы поэт проломил себе голову об стенку, опрокинул шкаф и стол, вскрыл вены, написал прощальное стихотворение кровью, сев в ванну, истек кровью… а когда надоело ему дурака валять, повесился на тонюсеньком шпагатике от книжной бандероли, сидя на полу, чтобы шпагатик не порвался… Не странно ли, Александр?..

Нет, думаю я, не странно. Не принято удивляться феноменальному идиотизму сотрудников ОГПУ. Но я бы на месте Есенина поостерегся, получив такой большой талант от Бога. Прятал бы стихи. Слинял в загранку, а там публиковался. Это не трусость, а здравый смысл. Нельзя вставать на пути железного паровоза! Живя в СССР, надо быть винтиком и капелькой. Граф Монте-Кристо советовал:

…никогда не следует быть исключением. Если живешь среди сумасшедших, надо и самому научиться быть безумным…

На окнах общественного транспорта написан закон выживания в СССР: «Не высовывайся!». Сопи в две дырочки, улыбайся два раза перед едой и по пять минут после. А в сортире пусть всех понос прошибает от твоего жизнерадостного хохота на унитазе! Тогда тебе, как образцовому советскому идиоту, дадут возможность прожить до ста лет!

В столовке Вадим продолжает:

— Писал Есенин о совпоэтах, членах РАПП:

Бумаги даже замаратьИ то, как надо, не умеют…

Но сила была на стороне совпоэтов: они — коллектив! Точнее — свора… обученная по команде «фас!» бросаться на кого укажет партия: от Чемберлена до лишенца. Становилось Есенину одиноко — пил. Отбивался стихами от своры писателей и поэтов, возглавляемых шелудивой бездарью Демьяном Бедным:

Я вам не кенар!Я поэт!И не чета каким-то там Демьянам!Пускай бываю иногда я пьяным,Зато в глазах моихПрозрений дивный свет!..

А ты, Александр, куда собираешься после обеда? Опять в рощу? А я посплю… больше поспишь — меньше согрешишь. Завтра такая жизнь будет, не до сна… Возьми книгу, почитай… но никому в руки не давай, уничтожат…

Оставшись наедине с книгой стихов Есенина, я забываю про «снятие остатков». Брожу по роще, мычу и бормочу. Бормочу, когда вслух читаю, мычу, когда перечитываю глазами, чтобы слышать музыку стиха. Встречаюсь с Вадимом за ужином. Он дарит мне тетрадку.

После отбоя, когда молоденькая дежурная медсестренка сворачивается мягким уютным калачиком на старом жестком диване, я сажусь за ее стол, где есть лампа и ручка с чернилами. Мне и медсестреночке везет: ночь проходит спокойно. К утру она выспалась, а я исписал стихами не только тетрадку, но и несколько бланков из стола.

Утром с воспаленными глазами и ликующей физиономией спешу в палату к Вадиму, чтобы вернуть книгу. После завтрака Вадима выписывают. Молча машу рукой ему вслед. Не принято уходящему из больницы говорить «до свидания», потому как лучше иметь синицу в небе, чем утку под кроватью… Осталась у меня от этой встречи школьная тетрадка со стихами Есенина. Хочется почитать еще, но клонит в сон… Но соседи мои, как назло, раздухарились: сидят на койках и громко, как на митинге, друг перед дружкой патриотизмом выпендриваются! Состязаются в любви и преданности советской власти. Все это было б мне по барабану, если бы каждый из них к врачебному обходу новые недомогания у себя не выковыривал, в надежде на отсрочку от призыва. Не мое дело их патриотизм… а противно их советское лицемерие! И если бы только патриотическим трепом ограничивалось словоблудие моих соседей! Но на мою беду в каждом из них закисает педагогический талант. А я — самый младший в палате… Ведь не знают мои соседи, что меня великий воспитатель Гнус воспитывал, а после него все Макаренки могут отдыхать. Наткнувшись на мои насмешки над их педагогическими потугами, гневно осуждают меня доморощенные Песталоцци, заявляя, что я слишком умный, раз не хочу общаться с простыми советскими людьми. И все интересуются: не еврей ли я… раз умный? А на фига мне общаться с ними? Славить Сталина и ругать Гитлера? Зачем у радио хлеб отбивать? Собственных мыслей у моих соседей не бывает, поэтому общаться с ними так же интересно, как с патефоном при одной пластинке: «Речь Сталина на 18-м съезде партии». Все они учились в школе по одной программе, одни и те же книги читали из школьной библиотеки: в октябрятах — «Муху-Цокотуху», в пионерах — «Павлика Морозова», в комсомоле — «Как закалялась сталь». От пионервожатых одну и ту же патриотическую программку получили: «каждый советский человек должен посадить дерево и соседа»… Единственное оригинальное, что может рассказать совчеловек — посвятить собеседника в интригующие таинства работы своего кишечника! Таков кризис общения в СССР. Тут только одно средство помогает: вмазать самосвала, чтобы закосоротить. А потом, распуская тягучие слюни, лезть ко всем с животрепещущим вопросом: «Ты меня уваж-жашь?» Но за пьянку из больницы сразу на фронт… а этого они… ой-е-ей, как не хотят! Зато как хотят уважения!.. Прочитать бы им стихи Есенина про них — про русский народ:

Эй вы, встречные,Поперечные!Тараканы, сверчкиЗапечные!Не народ, а дрохваПодбитая!Русь нечесаная,Русь немытая!..

С равнодушной иронией Печорина, с жестоким хладнокровием графа Монте-Кристо, со злобой чеса Саньки Рыжего размышляю я о советских людях на скамейке, щурясь на ласковое осеннее солнышко с отстраненной от мира сего загадочной улыбкой Будды…

Вы правы, — ответил Монте-Кристо, — когда при солнечном свете изучаешь человеческую натуру, она выглядит довольно мерзко.

Конец репортажа 19

Репортаж 20

Рекс

Зубы у меня щелкают, брюхо пустое, аппетит волчий…

В СССР всего хватает, но тем, кто хватает.

Прошло три месяца.

Время — декабрь 1941-го.

Возраст — 15 лет.

Место — г. Свердловск.

УЗТМ (Уралмаш)

— …вашу мать, группа «Ух»! С восьми до двух! А что с двух до пяти — так и мать твою ети?! Куды прешь, ядрена вошь!? Еш твою мать, время надо знать! Катись отселя понемногу! Ах ты, мать твою за ногу! Ногу! Ногу убери из двери, мать твою дери! Чо шаперишься на расшарагу, щас как дам под сраку!!.

Рассыпая матерки, шебутной однорукий инвалид грудью выдавливает нас из теплой столовки в холодный коридор, захлопывает дверь и ножку стула сует в дверную ручку. Два десятка пятнадцатилетних лбов запросто выдавили бы инвалида вместе с хиленькой фанерной дверью, но… он же — фронтовик! И мы делаем вид, будто бы спасовали перед его решительным напором, а он делает вид, будто бы нас пересилил. Ежу понятно, рано заявились. Вот, и поделом: токаря обедают, а нам облом!

А каково нам в прохладном коридоре без шинелей засыхать? А их до конца занятий не выдают, чтоб с занятий не линяли. А жрать… так хочется жрать! Это само собой, тут хоть волком вой! От питания по карточке категории Р-1 (первая рабочая) сразу после завтрака об обеде мечтаешь и на любом холодке тихо засыхаешь! На карточках много чего написано вкусного: «Мясо-рыба», «Жиры», «Сахар», «Мука, крупа и макароны»! Но все карточки столовка забирает и в капусту превращает.

Только одно щекочет брюхо: это то, что хлеба на день восемьсот граммов: в завтрак и в обед — по триста, а на ужин — двести. Все другое, что по карточкам полагается, в капусту превращается. Каждый день капуста, чтоб ей было пусто! Первое блюдо — капуста с водой — называется щи! Второе блюдо — капуста без воды — называется рагу овощное! На третье — вода без капусты — это чай или компот. У них и температура и вкус те же.

Из больницы в октябре направили меня в уралмашевскую ремеслуху в группу по специальности «каменщики-обмуровщики». В опровержение расхожего мнения о том, что в каменщики берут тех, у кого морда кирпича просит, нашу группу комплектовали из отвергнутых при сентябрьском наборе «по характеру» (по характеристике). И в октябре, собрав в одной группе всех «отверженных», администрация училища на свою умную педголову получила «Чудесный сплав» (кино такое!) из малолетних уркаганов ближнего Верхисетского завода ВИЗ (визовские) и своей родной шпаны УЗТМ (узтемцы). Поэтому группой УХ (уральские хулиганы) нашу группу не только этот инвалид зовет.