Том 2. Проза 1912-1915 - Михаил Кузмин

— Да, вот еще что… вы здесь посидите, по этой аллее никто не ходит, а я схожу за Дмитрием Алексеевичем и приведу его к вам, потому что в саду есть знакомые. Я-то вас не выдам, а если вас увидит Коля, он молчать не будет.

— Какой Коля?

— Да ваш же собственный брат.

— Да, конечно, это неудобно. Отчего вы, Лаврик, такой умный? Вы, наверно, привыкли обманывать? Ну, идите, приведите Лаврентьева, только и сами возвращайтесь с ним, не исчезайте.

— Нет, я не исчезну.

И Лаврик пошел, помахивая палкой. Елена Александровна села, прикрыв глаза рукою не то от солнца, не то для того, чтобы не быть узнанной. Ей было так смешно, что она рассмеялась вслух, так что какой-то господин, проходивший мимо, даже остановился. Тогда Лелечка закрыла уже все лицо обеими руками, продолжая смеяться. Когда она отняла руки, перед ней уже стояли Лаврик и Дмитрий Алексеевич. Лицо последнего выражало влюбленность и недоумение.

— Вы очень веселы сегодня? — сказал он, поздоровавшись.

— Простите, это — непроизвольно. Я вспомнила очень смешную вещь. А знаете, Лаврик совершенно прав, нам нужно сейчас же куда-нибудь уехать, а то нас могут увидеть. Это, конечно, не важно, но мне хотелось бы секрета. Ведь не очень интересно, когда все случается слишком просто.

— Я пойду, Елена Александровна, — сказал Лаврик, приподымая шляпу.

— Нет, нет! Не смейте и думать! На сегодня вы наш пленник. Ведь правда, Дмитрий Алексеевич, нужно, чтобы Лаврик поехал с нами?

— Как вам угодно, — ответил тот суховато.

— Мы поедем обедать. Но куда? Мне бы хотелось, чтобы это было прилично, не шикарно, весело и чтобы нас никто не видел. Вы знаете такой ресторан? Мне все равно, можно и за город, только не очень далеко.

— Я не знаю, право, куда же нам поехать.

— Можно было бы поехать в Славянку, — предложил Лаврик.

— Ну конечно, в Славянку! — обрадовалась Лелечка. — Это совсем у воды, и немцы будут пить пиво. Отчего вы, Лаврик, такой умный? Я думала, вы — совсем маленький. Вы мне должны рассказать, кто в вас влюблен. Ведь вы мне расскажете, правда? что же меня стесняться? Мне сегодня так весело, что я готова расплакаться. Видите, я надела зеленую вуаль. Я была уверена, что мы поедем в автомобиле.

Елена Александровна не переставала болтать всю дорогу, так что было впечатление, что общество очень веселится, хотя спутники были задумчивы и рассеянны. Они приехали рано, так что даже немцев с пивом не было еще. По реке уже катались какие-то молодые люди в гоночных фуфайках. Как только подали обед, Лелечка сразу прекратила свой веселый монолог, будто устала, и облачко прошло по ее обыкновенному лицу блондинки.

— Мне представилось, что все продолжается «Сова», а между тем я поступаю совсем нехорошо. Зачем я здесь, с вами? Я замужем и дружна с мужем, а вы, признайтесь, слегка за мной ухаживаете, и вот я назначаю вам свидание, обедаю с вами тайком. Но это ничего не значит, я вам никаких ни надежд, ни прав не даю.

— Я был далек от мысли иметь какие-либо права или надежды. Я просто вам бесконечно благодарен за то, что вы дали мне возможность быть так счастливым какие-нибудь три часа. Вам незачем упрекать себя, тем более что мы не вдвоем.

— Как не вдвоем? Ах да, вы про Лаврика! Но разве он может идти в счет?

— Отчего же ему и не идти в счет? Он совершенно взрослый молодой человек.

Тут вступился Лаврик:

— Елена Александровна хотела сказать, что я совершенно безопасен. Я недостаточно безумен, чтоб ухаживать за нею, и вообще она слишком хорошо знает образ моих мыслей и обстоятельства моей жизни, чтобы считать меня за молодого человека, с которым считаются, с известной точки зрения.

Лелечка искоса посмотрела на говорившего и, усмехнувшись, молвила:

— Вот и отлично. Видите, как сам Лаврик благоразумно рассуждает. Но хотя он и кажется самым умным из нас троих, я не очень-то верю в его рассудительность. Все это до поры до времени. Я говорю не о данном случае, конечно. А теперь давайте есть. Я что-то проголодалась.

Но и во время обеда предполагавшейся веселости и легкости не было. Дмитрий Алексеевич влюбленно краснел. Лаврик просто ел молча, а Елена Александровна смотрела на воду, Бог весть, о чем думая.

— Боже мой, как я люблю вас! И не знаю, к чему все это приведет. Я не хочу этого знать, — прошептал Лаврентьев, когда Лаврик вышел куда-то.

Елена Александровна, не отрывая глаз от реки, ответила неторопливо:

— Зачем об этом думать? Теперь так хорошо! Вы не смотрите, что я стала молчалива, мне очень хорошо, уверяю вас. — Затем, помолчав, снова начала: — Дмитрий… — и остановилась.

— Алексеевич, — подсказал офицер и поспешно прибавил: — а лучше сделайте мне такое удовольствие, зовите меня Дима.

— Дима, — повторила равнодушно Елена Александровна, забыв, как радостно она собиралась называть его Митенькой. — У меня есть к вам просьба.

— Какая! Я готов исполнить что угодно.

— Постойте. Я вспомню… Да, что бы ни случилось, не будемте никогда говорить друг другу «ты».

— Хорошо, — ответил Лаврентьев, ожидая продолжения. Но Лелечка ничего не прибавила, и так они промолчали, пока не возвратился Лаврик. Лелечка снова начала:

— Смотрите, как хорошо, как ясно! на той стороне сады, мимо плавают лодки, они плывут ко взморью, можно так доехать до Стокгольма. Там мне всегда представляется светло и холодно. Всегда утренне… Люди там белокурые и хорошо вымытые. Они гребут, или ходят на лыжах. В комнатах топятся печи и стоит светлая мебель.

Но как Елена Александровна ни старалась вернуть себе восторженные глаза, ее настроение заметно угасало, может быть, не встречая сочувствия в собеседниках. Лаврентьев незаметно пожал ей руку, прошептав: «Милая!» А Лаврик, вертя в руках перечницу и просыпая перец на скатерть, заметил серьезно:

— Нужно попросить у Раева паровой катер, тогда можно и в Стокгольм съездить.

Елена Александровна тоскливо смотрела на обоих и перестала утруждаться, выдумывать какие-нибудь поэтические разговоры.

Слегка зевнув, она заметила:

— Послезавтра увидимся в «Сове»?

— Непременно, непременно, — страстно прошептал Лаврентьев, — я не знаю, как доживу до послезавтра.

А Лелечка печально думала: «Вот я так рассчитывала на этот обед, а разве не то же самое, что дома с мужем? Может быть, это оттого, что здесь Лаврик? Нет, без него было бы еще хуже; Лаврентьев стал бы чего-нибудь добиваться. Вся разница только в том, что у него другие глаза, другое лицо».

И она внимательно посмотрела на его розовое лицо и карие глаза, как будто смотрела не на человека, а на предмет.

— А занятно, как бы это лицо изменилось, если бы Лелечка согласилась, захотела бы? Больше всего он похож на щенка лягавого.

— Что вы на меня так смотрите? — спросил Лаврик, не прожевав пирожного.

— Отчего же мне на вас не смотреть? Ведь уж установлено, что вы в счет не идете. Вот и смотрю на вас просто потому, что нужно куда-нибудь смотреть.

Елена Александровна уже застегивала перчатки, когда Лаврентьев снова зашептал ей:

— Неужели мы до послезавтра не увидимся! Дома вы сказали, что до вечера вы пробудете за городом. Теперь еще только семь часов. Может быть, мы покатаемся или поедем куда-либо, в Павловск, например. Я не могу с вами расстаться. Мне кажется, я вас сегодня не видел, так как мы втроем.

Елена Александровна ответила сухо, почти сердито:

— Нет, у меня заболела голова. Мы увидимся в пятницу, и не провожайте меня. Вас могут увидеть. Меня проводит Лаврик, ведь он в счет нейдет.

Глава 9

В этот вечер в «Сове» было многолюднее, чем обыкновенно. На эстраде, почти голый, изображал приемы ритмической гимнастики несколько широкоплечий, с длинными руками и обыкновенным французским лицом молодой человек, в то время как высокий господин с черной бородой незатейливо играл музыкальные отрывки в две четверти, три четверти и шесть восьмых. Иногда эти куски соединялись в нечто целое, и мальчик изображал то возвращение воина с битвы, то смерть Нарцисса. При высоких прыжках он, взмахивая руками, почти касался ими низкого потолка здания, и было видно, как капли пота покрывали его смуглую, несколько круглую спину. Было странно смотреть, как это простое лицо обыкновенного француза с милой и лукавой улыбкой вдруг трагически морщилось или застывало в выражении любовного экстаза сообразно тому, играл ли пианист отрывок в две четверти или в шесть восьмых. Молодые люди завистливо критиковали, уверяя, что это вовсе не балет, дамы искали познакомиться с привозным артистом, а багетчики сейчас же начали какой-то бойкий матлот или фрикассе, с уверенной грацией доказывая прелесть традиционного искусства. Жан Жубер, одетый уже в синий пиджачок без разреза, стоял смущенно у столика, где сидел его аккомпаниатор и несколько господ в пластронах, когда Полина, кусая угол некрашеного стола, провздыхала: