Адмиралы мятежных флотов - Николай Черкашин

Рядом с клавиатурой был раскрыт старинный фотоальбом с накладными бронзовыми виньетками на толстенном кожаном переплете. Но в кармашки его были вставлены не карточки, а дискеты.

Шнур компьютера убегал в тройник, который висел на конце бамбукового удилища, растянутого снастями наподобие корабельного рангоута. Сделано это было для того, чтобы провод удлинителя не попадался под ноги на полу.

Восседал Оракул на старом зубоврачебном кресле с подъемно-вращающимся сиденьем и откидывающейся спинкой.

- Он в нем и спит, - шепнул мне Еврграф. - Накрывается пледом и спит, когда заработается. Пару часиков придавит, спинку поднимает - и снова за стол…

В углу комнаты, словно огонек лампады, тлел красноватый разряд бытового ионизатора. Может быть, от этого воздух здесь не казался затхлым.

Тинь-дири-день-бам-бом-м-м!

Напольные часы с бронзовыми цилиндрами гирь, подвешенных на толстых рояльных струнах, провожали каждый час торжественным похоронным звоном. Они ежечасно напоминали о невозвратности времени, заставляя скорбеть о праздных его мгновениях…

Еще одни часы - серебряные, в виде кормовой части парусника - стояли поверх монитора на дубовой подставке. Серебряный же шкипер-рулевой покачивался из стороны в сторону вместе со штурвальным колесом-маятником.

Но тут вернулся хозяин комнаты. Костистое лицо его, туго обтянутое бледной кожей, было не по-старчески живо, ибо несло отблеск не угасшей в душе этого человека некой идеи, открытой им истины, которую он торопился выразить и запечатлеть в электронной памяти компьютера.

И еще по нему можно было прочесть: «Извините, но у меня уже нет больше времени на быт, на возню с собой, на праздные разговоры, на встречи с друзьями… Жизнь моя кончилась, началось житие…»

Он был в том возрасте, когда не говорят уже - «старик», но - «старец».

Мы оставили его наедине с подносом и поспешили к выходу. Правда, я успел попросить Веди Ведиевича - да простится мне эта маленькая кража его времени - посмотреть мою рукопись об адмирале Непенине.

- Не обещаю, молодой человек, не обещаю… Хотя, впрочем, оставьте… Если успею… Об Адриане Иваныче? Славный был моряк… Если будет время, расскажу кое-что… Да. Но мне пора. Извините.

На кухне Евграф показал мне, где хранятся съестные припасы и посуда, объяснил, как пользоваться газовой водогрейкой в ванной.

- Пост сдан! - усмехнулся он на прощание.

- Пост принят! - ответил я ему в тон.

Глава пятая

Гельсингфорс. Январь 1917 года

Балтика в эту зиму долго не замерзала. Море стало лишь к середине декабря. Зато сковало так, что ледяной панцирь затянул не только Ботнику, Финский и Рижский заливы, но дошел до Мемеля, Кенигсберга, лег по всему Померанскому побережью.

Зима повязала враждующие флоты ледяными путами, будто давала остыть бойцам-кораблям, воспаленным мозгам их командиров.

Война застыла до весны. Разве что рогатые шары мин тихо покачивались под ледяной кровлей, да самолеты с голубым косокрестием Андреевского флага на перепончатых хвостах кружили над Ирбенами. Ледовая разведка доносила: льды, льды, льды. Бело как в Арктике.

Еще германские цеппелины. Словно огромные лодки, медленно подплывали к ночным портовым городам и сбрасывали под лай противоаэропланных пушек бомбы. Но наплывы эти успеха не имели.

СТАРАЯ ФОТОГРАФИЯ. По заснеженному льду скользили бурые тени жидковатых корабельных дымов. Свеаборгский рейд походил на деревню в чистом поле, где хозяева изб разом затопили печи.

Кочегарки работали вполсилы, валя пар на турбины динамо-машин.

Линкоры и крейсера, окрашенные в белый цвет, спускали трапы прямо на лед, и к ним подваливали уже не катера и баркасы, а конные сани, а то и авто, если шоферы-лихачи за «беленькую» съезжали на лед и, рискуя увязнуть в снегу, катили по наезженной полозьями и колесами к высокому стальному борту «Павла», «Андрея» или «Петропавловска». То для пущего куражу и шику подкатывали к своим кораблям лейтенанты и кавторанги, засидевшиеся в «Фении» до последнего отпускного часа.

РУКОЮ ОЧЕВИДЦА. «С января нового года начался зимний период, - писал в каюте вмерзшего «Новика» старший офицер Граф, - с его обычной жизнью: отпусками, ремонтами, занятиями, комиссиями и тому подобными зимними развлечениями. В этом году все как-то старались бесшабашно веселиться. В последние месяцы это стало носить даже какой-то дикий отпечаток, будто людям нечего терять впереди и они, махнув на все рукой, торопились забыться…»

Сторонний глаз нашел бы мало нового в жизни главной базы. Служба правилась по-зимнему: запирались штурманские рубки, выключались матки гирокомпасов, плотники сколачивали над палубными люками будки-тамбуры, чтобы метели не заносили внутренние трапы, связисты тянули телефонные провода с линкора на линкор и на причалы…

Корабли срастались с берегом, точно форты одной крепости. Флот начинал жить страстями суши. Вместе с морозами на корабли приходила политика.

Бывший штрафованный матрос, а ныне дезертир морского стрелкового батальона, прикрывавшего Ригу с митавского направления, Павел Дыбенко шагал по льду туда, где высилась громада «Императора Павла I». На этом линкоре он служил три года, и многие из команды знали и помнили чернявого, цыгановатого сигнальщика, дерзившего начальству, и даже ходила в палубах байка: на удивленное восклицание адмирала Эссена «Ну, тебе, жук, либо в тюрьме сидеть, либо флотом командовать!» брякнувшего вроде: «Мы и то и другое могем, вашедитство!»

На верхней площадке трапа, отпихнув озябшего малого с повязкой вахтенного, не успевшего даже спросить «Кто таков?», Дыбенко нырнул в дощатую будку над палубным люком и скрылся в низах кормы. Приют ему дали в кочегарном кубрике. Да и не с пустыми руками прибыл марсофлот1 гостевать - бутыль чистого спирта пригрел за пазухой. Кочегары - народ, гостинцами не балованный, - оживились, поставили раскладной стол, хлеба нарезали, тарань наломали, а младший офицер унтер-офицер Павло Руденок спирт по кружкам разлил и, чтоб полнее вышло да всем досталось, плеснул, не без ядреного словца - жаль добро портить, - чуток водицы. И что твоя смирновская получилась.

- Будем живы - не помрем, а помрем, еще нальем! - благославил Дыбенко и первым ахнул. Занюхал горбушкой, пузырь тараний на спичке подпалил - сжевал. Скусно! Кочегары довольно захмыкали: свой в доску, даром что политический, большевик.

- Ну что, братва, разберем момент дня? - Дыбенко раздвинул кружки по сторонам и утвердил локти на зыбком столе. - Не сегодня завтра в Питере заваруха начнется - почище той, что в пятом годе была. Войну кончать будем.