Вот Человек ! - Николай Бондаренко

Появившийся Карл мановением руки остановил экзекуцию.

— Господин Карл, — учтиво обратился к нему один из генералов. — Нужно спешить! Толпа негодяев растаскивает продовольственные запасы.

— Что ты натворил, Чек. Я на тебя так надеялся!

Я молчал, облизывая разбитые в кровь губы и чувствуя, как немеют от нанесенных ударов скулы.

Откуда ни возьмись Бо. Он растолкал генералов и вплотную протиснулся к Карлу.

— Негодяй! — закричал Бо своему шефу. — Обманщик и негодяй! Долго я молчал, но теперь…

Бо схватили и уволокли. Карл с чувством повторил:

— Видишь, что ты наделал. А ведь я его любил. Он был самым примерным, самым добропорядочным человеком…

Меня куда-то поволокли, опять били, и в конце концов я оказался за колючей проволокой. Если бы на этом все кончилось, я бы, наверное, был несказанно счастлив. Но разве Карл отступится? Он теперь только и развернется, только и начнет изощряться. Он, конечно, следит за каждым моим шагом и, свершив наказание, вернет меня в свое драконовское гнездо… В этом я нисколько не сомневался. А вчера, когда увидел Ри, даже расхохотался…

Впрочем, о господине Карле и о том, что меня ожидает, даже думать надоело. И я сосредоточенно, стараясь, отвлечься, рассматривал прореху над головой.

В первую ночь эта настырная прореха, казалось, была наполнена не звездами, а зелеными зудящими мухами, вызывала брезгливое воспоминание о городской свалке. Издевательски бренчала на лучине, отщепленной ветром от доски, зловеще завывала и густо забрасывала мелкие колющие капли дождя. И подумалось тогда дождь несерьезный, кратковременный, не то бы пришлось побултыхаться в ледяном потоке, до костей промерзнуть в мокрой одежде. Тина, в которой вязло небо, то и дело рвалась; ветер старался особенно, даже лучину сломал — назойливое треньканье исчезло, но вой усилился и появились в нем хрипота и печаль. А сейчас тихо, и кусок неба в прорехе как кусок породы с блестящими алмазными вкраплениями — он мрачно навис, давит всей тяжестью, и кажется, ветхая крыша не выдержит, вот-вот рухнет на ни в чем не повинных людей…

Все-таки странно: вижу небо, а собственно о небе не думаю. Небесный порог, за которым открывается космос, почему-то меня не трогает, хотя, я чувствую, это не так, подсознание не дает успокоиться, совершенно уйти от космических далей… Пока, видно, слишком сильно притяжение земных реалий, и мысль не может пробить естественный мощный барьер…

Какой там космос! Сознание прежде всего возвращает, так и сяк перемешивая, впечатления прошедших дней. Тяжко вздымается кайло, шаркают лопаты, стучат о днища носилок куски тяжелой породы, взад-вперед с натужным скрипом носятся тачки, смутно возникают в темноте грязные, с потными подтеками лица рудокопов, ослепительно сверкают белки глаз…

Космос, однако, привораживает, заставляет пристально рассматривать алмазную россыпь звезд. Одна звезда, у самого края, особенно лучится — будто крупный самородок, обработанный рукой мастера. Вчера, когда была найдена целая семья царственных алмазов, драгоценные находки выглядели мутными стеклянными Сгустками. Когда они еще обретут блеск и величие!.. А меня зримо слепил гранями редкой красоты бриллиант. Звезда долго искрилась, и волшебная шкатулка сознания понемногу закрывалась. Жгучее чувство досады, наконец, растворилось, исчезло… Видно, дала о себе знать усталость и потопила в своих глубоких сонных водах всякую мысль о горьком и печальном. Завтра будет день, и день нелегкий. Так что забытье захлестнуло вовремя и подарило часы целебного отдыха.

Утро обрушилось на головы спящих грозными окриками надзирателей:

— Поднимайс-с-сь! С-с-скоты!..

Ряды серых лохмотьев зашевелились, задергались — узники торопились встать, чтобы избежать ударов кованых ботинок под ребра. Я поспешил во двор к нужнику из железных прутьев, но здесь уже толпились ожидающие очереди. Через несколько минут, отведенных распорядком, двор опустеет — в бараках торопливо застучат ложки о деревянные чашки: начнется, кратковременный, почти пустой завтрак.

Вчера утром у столба ограды с проржавевшими иглами колючей проволоки, у самого его основания, разглядел я зеленые побеги нежной травки. Я еще удивился: осень, холода набегают, вокруг ровный каменистый пустырь, а травка не замечает ни пронизывающего ветра, ни заморозков, ни гнетущей пустоты мертвой тюремной территории — поднялась как символ каких-то скрытых светлых сил… Нагнулся я к стебелькам, провел огрубевшей ладонью по шелковистому ершику — и так стало на душе тоскливо, впору бы завыть. Но тоска моя где началась, там и кончилась. Одним ударом охранник отшвырнул меня в сторону и принялся бухать сапожищами по слабым неокрепшим листочкам. Вот и глянул я сейчас: как она там, горемычная травка…

Выжила! Несколько стебельков распрямились всем напастям назло, кажется, даже проклюнулись свежие побеги. На радостях я чуть не присел на корточки, чтобы получше рассмотреть живое чудо, но вовремя вспомнил вчерашнюю расправу и шагнул в сторону. Я сказал себе, что буду приходить сюда каждый день, утром и вечером, склонять голову перед земной жизнестойкостью, учиться у этого хрупкого существа бороться и побеждать…

Наконец, все процедуры позади, дежурный ловко собрал посуду, и над бараками тягуче, в тысячу голосов, пророкотало:

— Благодаре-е-ение господину Кар-р-лу!..

Объявлено построение. Бегу к воротам и занимаю в разношерстном сером строю место, определенное мне с первого дня. Слева почесывается Бо, справа крючится от холода Филипп. Их бросили сюда вместе со мной, и виноват в этом был я. Это я выпустил Бо из чернильницы, и он оскорбил Карла. А Филипп — тот самый бармен, который тайно снабжал меня бутербродами. За это и поплатился.

Бо несколько раз благодарил меня, как он сказал, за освобождение души. Был он тих и молчалив, раздобыл где-то клочок газеты и скрытно изо дня в день что-то там вычитывал.

— Как самочувствие? — спросил я у него.

— Жить можно, — скромно ответил Бо. — Только бы лучше кормили.

— О чем вы? — встрепенулся Филипп.

— Жалуется на пустой желудок, — объяснил я.

— Я тоже жалуюсь. Но что поделаешь, — вздохнул Филипп и плотнее завернулся в лохмотья. — Ты все-таки с ним поосторожней, — тихо сказал он, кивая на Бо. Меня чутье не обманывает.

Филипп уже в который раз говорит о том, что Бо — доносчик. Дескать, его специально приставили, чтобы он сообщал Карлу. Но что-то не верится. Живет Бо замкнуто, тихо, ни во что не вмешивается. Ну, был он когда-то отъявленным бюрократом, но доносить… Нет, у меня у самого есть чутье. Не тот человек Бо, чтобы кого-то предавать. Поэтому я молчу, переминаясь с ноги на ногу, жду команду на выход. В ходьбе немного согреюсь…