На грани - Сара Дюнан

Старик что-то тараторил.

— Он говорит, что никто не может понять смысла этого изображения. Некоторые считают, что это... символ поля? Наверно, имеется в виду плодородие... Другие же думают, что это Божья кара за... не знаю... не разобрала слова...

— За грехи, как я полагаю, — сухо проговорил он, в то время как внимание его уже перекинулось на что-то другое. Он двинулся по проходу и, пройдя к нефу, рассматривал алтарь, на задней стене которого молено было различить остатки росписи. — Расспроси его об алтаре, хорошо?

Но старик уже углядел, что именно его заинтересовало, и, шаркая, шел по проходу к алтарной преграде, кивая и жестикулируя.

— Он говорит, что алтарная фреска вызывала много вопросов и что год назад они ее расчистили и вот что обнаружили.

— Хм... Дарохранительница тоже довольно красивая.

— Дарохранительница?

— Мраморная рака в алтаре. В ней держат святые дары. Дверца очень изящна и расписана прямо по меди. Пиета. Богоматерь над телом Христа.

— Si, si, la Pieta![3] — быстро закивал старик и разразился новым потоком слов.

— Он говорит... по крайней мере я думаю, что он говорит, будто, когда реставрировали алтарь, даже высказывалось мнение, что картина... на раке... может представлять ценность... Боттено... Боттино... — он упомянул кого-то в этом роде. Он... — Старик перебил ее, затараторив еще быстрее. Она передернула плечами. — Нет, так я уж совсем не понимаю... Что-то насчет дочери... монахини... в дар церкви... Он сказал, что был уверен... что картина ценная, но потом... после реставрации, да? Когда ее отреставрировали, выяснилось, что писал ее все-таки не этот парень... как там его...

— Хм... Жаль! Но кто бы ее ни писал, картина хорошая. — И он улыбнулся старику:

— E bella, la figura de la Madonna.[4]

— Si, si, belissima.[5]

Воодушевленный проявленным искренним интересом, смотритель пустился в подробности, видимо решив провести экскурсию по высшему разряду. Он рассказал о деревянном кресте бокового алтаря, вырезанном из казентинского каштана, показал, светя фонариком, другие выцветшие фрески XIV века и поведал о некоем благородном господине, чьи кости покоились под каменными плитами, аристократ этот был местным уроженцем, и о нем упоминает Данте в части «Ада» своей «Божественной Комедии». Под конец он, встав на могильную плиту, продекламировал даже какие-то строки — видимо, соответствующее место из поэмы.

Такова была некогда тосканская традиция, пояснил он, когда, заперев церковь, они медленно шли к его дому, обливаясь потом от зноя, учить и декламировать стихи из «Божественной Комедии». Раньше среди местных жителей находилось немало таких, которые знали всю поэму наизусть, а теперь вот знатоки перевелись — он знает да еще кое-кто. Было ясно, что утерю этой традиции, как и небрежное сохранение церквей, он считает изменой и святотатством.

Возле его двери они обменялись рукопожатиями. Старик чуть-чуть задержал ее руку в своей.

— Это как ты по-итальянски говоришь, с запинкой! — сказал он, когда, смеясь, они шли к машине. — Очень сексуально получается.

— Еще бы! А ты, между прочим, врун. Я вообще не должна была переводить — ты отлично понимал его и понял почти все.

— Нет, — со смехом возражал он, — не такой уж я сообразительный!

Он предусмотрительно поставил машину под раскидистым каштаном, где тень накрыла их своим гигантским зонтом. Вытащив карту, они расстелили ее в этой тени на капоте и стали намечать дальнейший маршрут.

Половина ее, стоя бок о бок с ним, была погружена в изучение дорог и рельефа местности, в то время как другая половина представляла себе, как будет, когда руки его вновь коснутся ее тела. Она рассматривала его лицо, как сжимаются его челюсти и напрягаются скулы, когда он изучает карту. Что же это делает с нами секс? — думала она. — Каким светом озаряет сознание и все тело! Полтора месяца назад она, встретив этого мужчину на улице, и внимания на него не обратила бы, а сейчас даже движение руки, которой он придерживает карту, отзывается в ней, наполняя ее желанием до краев. Кажется даже, что сам он не имеет к этому отношения, что это собственные ее жизненные соки, бурля, омывают их обоих. И, однако, она знала, что это не так, что жажда их обоюдна, что у него она даже сильнее — жажда не только секса, но и многого другого помимо этого.

А знакомы они еще так недавно. Если собрать все в кучу — время, проведенное вместе за столом, телефонные разговоры, часы, которые они выкраивали для свиданий в гостиницах, то получится, наверное, что вместе они и двух дней не пробыли. И что я знаю о тебе на самом деле? — думала она. — Помимо того что ты уже семь лет, как женат, и зарабатываешь продажей картин, что любишь вкусно поесть, а оральный секс предпочитаешь лишь в малых дозах, как стимулятор? Судя по всему, даже и первые-то два пункта могут оказаться неправдой. Лжет он, как она убедилась, довольно легко. Ну а узнав о нем больше, не разочаруется ли она? Возможно, хлам подробностей его повседневной жизни и замутил бы поток ее страсти.

— Ты что? — Он поднял глаза, почувствовав, что она изучает не карту, а его.

— Ничего. — Она пожала плечами. — Так, замечталась. Скажи мне, ты эту картину знал? Ну, ту, что на дарохранительнице?

Он сдвинул брови.

— Нет. А почему ты спрашиваешь?

— Не знаю. Ты так разглядывал ее. Как будто проголодался и изучаешь меню. Видно, она произвела на тебя впечатление, и мне интересно, какое.

— Наверно, такое же, что и на того знатока, кто бы он там ни был, который решил, что это может оказаться Боттони. Рисунок очень хорош. И композиция сильная, а для такой миниатюры это крайне валено. И Богоматерь прекрасно написана, не находишь?

Она пожала плечами.

— Не могу сказать. Мне ведь сравнить ее не с чем. А вообще кто такой этот Боттони?

— О, ну я тоже не слишком много о нем знаю. Не мой период. Но если вспомнить, это итальянский живописец восемнадцатого века. По-моему, он был главным образом портретистом. Религиозная живопись его не известна.

— Значит, если бы картину написал он, она в некотором смысле представляла бы собой редкость и ценность?

— Наверное. Редкость — во всяком случае.

— Но ты бы ее продажей заниматься не стал. Он покачал головой.

— Нет. Боттони — это для коллекционеров. А помимо этого, даже если бы подтвердилось, что автор он, покупать ее не стоило бы. Она принадлежит церкви, а такого рода вещи продаются плохо и редко. Нет, я занимаюсь искусством более популярным.

— Расскажи, как ты это делаешь.

— Как если бы занимался любым другим бизнесом. Какая-нибудь компания привлекает меня — сообщает, какую сумму готова потратить. Я даю свои рекомендации относительно того, что растет в цене на рынке, учитывая аукционы, частные коллекции, опись имущества за долги и прочее.

— За этим ты так часто и наведываешься в Лондон?

— Да.

— А в Париже почему живешь?

— Там рынок больше. — И на секунду запнувшись: — И потому, что женат я на француженке.

— А-а, понятно. — Она помолчала. — И выгодный этот бизнес?

— Для меня или для покупателей?

— О тебе я это и так знаю. Можно догадаться по твоим фирменным ярлыкам. А для них?

—Делом невыгодным они не стали бы заниматься. Да, там крутятся большие деньги. И рынок этот — перспективный. Растет главным образом за счет пенсионных фондов. Возможно, и ты, сама того не зная, вкладываешь в это деньги. На то и бизнес — риск малый, доход большой. Тигриная хищность может обернуться кошачьей мягкостью и милосердием, акции растут или падают, но, если не считать легкого спада в конце восьмидесятых, изобразительное искусство постоянно растет в цене.

Потому и ты тут как тут?

Угу.

—Значит, если б эта картина в церкви была кисти Боттони — так, кажется его фамилия? — и ты мог бы ее заполучить, сколько бы она стоила? Я хочу сказать, окупилась бы она тебе?

Он пожал плечами.

— Ей-богу, не знаю. Этим периодом я не занимаюсь, но если прикинуть: итальянский художник второго ряда... вещь необычная... если пустить в открытую продажу и с толком выбрать коллекционера... то, может быть, удастся выручить тысяч двести—триста.

— А тебе из них сколько перепадет?

— Зависит от того, сколько пришлось бы потрудиться. Можно было бы взять процентов двадцать. Правда, цена зависит от того, кто покупает и насколько он заинтересован в покупке. Как я уже говорил, церковь в продажах не заинтересована. А в данном случае и продавать-то нечего. Сомневаюсь, чтобы этот псевдо-Боттони на рынке имел успех.

— И все же неплохо бы им наладить охрану. Кто угодно может войти в церковь и уйти потом, неся это под мышкой.