Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск «Свеча горела на столе…» - Альманах

Декабристки связали заключенных с внешним миром, они писали письма от своего имени, иногда копируя письма самих революционеров, получали для них корреспонденцию и посылки, выписывали им газеты и журналы. Находясь в Сибири, они вели непрестанную борьбу с петербургской и сибирской администрацией за облегчение условий заключения.

Постоянные волнения за любимых людей подтачивали Сашины силы. Горькие вести приходили с родины. Скончалась мать, отец впал в меланхолию и мистицизм. Тихо и мужественно оплакала она смерть маленького Мишеньки, который угас от скарлатины вдалеке от нее, в России, несмотря на все старания и самоотверженность свекрови.

В 1828 году у Александры и Никиты родилась дочь Софья, которую они боготворили и за здоровье которой очень опасались. Екатерина Федоровна писала нежные, поддерживающие строки, слова ободрения и благословения для родившейся в тюремной камере маленькой внучки. Девочку все обожали и звали просто Нонушка. Старушка не чаяла увидеть внучку – возраст не позволял надеяться на встречу. Та знала бабушку только по портрету и ласковым рассказам матери, но любила без памяти, и тряпичную куклу, которую смастерил для нее Николай Александрович Бестужев, звала в честь её – Катенькой.

Петровский Завод

По личному указанию царя Николая I в Петровском Заводе для декабристов была выстроена тюрьма. В сентябре 1830 года читинских узников в количестве семидесяти одного человека перевели туда. Вместе с мужьями из Читы на новое место отправились жены декабристов Е.И. Трубецкая, М.Н. Волконская, А.Г. Муравьева, Е.П. Нарышкина, Н.Д. Фонвизина, П.Е. Анненкова, А.И. Давыдова. На пути декабристов из Читы в Петровский Завод встретились с мужьями последовавшие в Сибирь М.К. Юшневская и А.В. Розен. Позднее в Петровский Завод приехала невеста В.П. Ивашева Камила Ле-Дантю, ставшая там его женой.

В Петровском условия были намного хуже, чем в Чите. Тюрьма была выстроена на болоте, здание не успело просохнуть, и хотя печь и топили два раза в день, но она не давала тепла. В каземате из-за отсутствия окон было душно и темно, комнаты не проветривались, искусственный свет необходим был днем и ночью.

Беспокойство за здоровье узников вызвало бурный протест со стороны жен декабристов. Борьбу женщин за проруб окон возглавила Александра Муравьёва. В Петербурге высшее общество, узнав, что узники живут в темных тюрьмах, обвинило правительство в бесчеловечном обращении с заключенными. Протест возымел действие, окна, хотя и маленькие, почти под самым потолком, были прорублены. Узники получили возможность заниматься посильными ремеслами, читать книги, газеты, журналы.

С годами таяла надежда на возвращение в Россию. Сибирь становилась вторым домом. Декабристы создали Большую и Малую артель, которые дали возможность неимущим лучше питаться и заработать небольшие суммы для первого обзаведения на предстоящем поселении. Доктор Фердинанд Богданович Вольф и в Петровском Заводе продолжал свою широкую врачебную деятельность. Нередко роль фельдшериц и его помощниц исполняли Александра Григорьевна Муравьева и Мария Николаевна Волконская. Они посещали больных, приносили им пищу, снабжали лекарством из артельной аптеки.

В 1830 году у Александры и Николая родилась ещё одна дочь. Они назвали её Оленька. Девочка была слабенькой и, прожив год, умерла. В письме к свекрови после кончины Ольги Саша писала: «Я по целым дням ничего не делаю. У меня нет ещё сил взяться ни за книгу, ни за работу, такая всё ещё на мне тоска, что все метаюсь, пока ноги отказываются. Я не могу шагу ступить из своей комнаты, чтобы не увидеть могилку Оленьки. Церковь стоит на горе, и ее отовсюду видно, и я не знаю как, но взгляд невольно постоянно обращается в ту сторону».

И хотя Александра Григорьевна была человеком огромного самообладания, силы ее начали сдавать и все чаще в письмах к родным прорывались нотки беспросветной тоски и обреченности: «Я целый день бегаю из острога домой и из дома в острог, будучи на седьмом месяце беременности. У меня душа болит за Софью, которая остается дома одна. С другой стороны, я страдаю за Никиту и ни за что на свете не соглашусь его видеть только три раза в неделю…» – писала Александра Екатерине Фёдоровне. Саша всё чаще стала хворать, но не берегла себя, несмотря на предостережения доктора Вольфа.

– Если вы по-прежнему будете полуодетой выскакивать на мороз, таскать тяжелые ведра с водой, поленья дров, не спать по ночам при малейшем нездоровье Нонушки или бесценного Никиты, то проживете недолго. Если вы не думаете о себе, то хоть бы подумайте о том, какое горе можете причинить всем своим уходом! – пытался внушить ей свои опасения доктор.

В ответ ему Александра Григорьевна рассеянно кивала, дня два-три пыталась соблюдать предписания, а потом все начиналось заново. Зная, что Никита Михайлович сходит с ума от тревоги за нее, она скрывала свои недомогания, сколько могла. Друзей встречала веселой улыбкой, теплыми словами, щедро делясь последним.

Осенью 1832 года Никита Михайлович тяжело заболел, следом за ним слегла Софья. Александра Григорьевна выходила обоих, однако волнения не прошли бесследно. Она сгорела в несколько дней от нервной лихорадки, вызванной потрясением: пожаром в доме Натальи Дмитриевны Фонвизиной.

Пожар был небольшой, а переполоху наделал много. Александра Григорьевна, помогая подруге, сама еще не оправившись после неудачных родов и смерти маленькой дочери Аграфены, смертельно простудилась, и ее уже не спасли никакие старания чудодея Вольфа, самоотверженный уход подруг, безграничная любовь мужа.

Княгиня Мария Николаевна Волконская, княгиня Екатерина Ивановна Трубецкая, Полина Анненкова, Наталья Дмитриевна Фонвизина, доктор Вольф, сам Никита Михайлович Муравьев – не отходили от ее постели ни на минуту, сменяя друг друга. Александра Григорьевна прекрасно понимала, что умирает, хотя жажда жизни была сильна – ей едва исполнилось двадцать восемь лет. Но бороться с болезнью изношенный организм уже не мог. В ночь с 21 на 22 ноября 1832 года Александра Григорьевна Муравьева, урожденная графиня Чернышева, скончалась. Вместо любимой дочери, которая спала крепким сном, она тихонько поцеловала ее куклу, ласково простилась со всеми, кто собрался у ее постели. Тюремный священник, читая отходную молитву, с трудом сдерживал слезы, а княгиня Мария Николаевна Волконская, – обычно «сдержанная до льда», – не выдержав ужаса прощальной сцены, выбежала в тюремный коридор и захлебнулась там рыданиями, прижимая к груди ту самую куклу, которую только что давала целовать Саше. У одного Никиты Михайловича не выпало из глаз ни слезинки. Он просидел около тела жены всю ночь, тихонько гладя ее руки. Плакать он не мог. Просто стал совершенно седым. За ночь. Ему было тридцать шесть лет.

Перед смертью Александра Григорьевна завещала похоронить ее в родовой усыпальнице, рядом с могилами родителей. Однако царь не дал разрешения перевезти тело в Россию. Её похоронили в Петровском Заводе. По проекту Николая Бестужева над могилой Александры Григорьевны возвели часовню, зажгли неугасимую лампадку, которая долго служила маяком для путников, едущих из Читы в Петровский Завод.

14 декабря 2015 г.

Алла Валько

Алла Дмитриевна Валько, автор 124 произведений малой прозы, в том числе репортажей, публицистических очерков, мемуаров, иронической прозы, рассказов и миниатюр. Член Российского Союза писателей.

Победитель конкурса альманаха «Российский колокол» (2013). Награждена Золотым дипломом за творческую индивидуальность и активное участие в альманахе «Российский колокол» (2014), а также медалью Московской литературной премии (2015). Финалист конкурса альманаха «Литературная республика» (2013). Победитель конкурса альманаха «Литературная республика» (2014) с вручением именной статуэтки «Золотая звезда». Автор книги мемуаров «Тридцать девять лет в почтовых ящиках» и путевых очерков «Америка моими глазами».

Непреходящее чувство вины

Эта история произошла лет тридцать пять назад. Я ждала приглашения на посадку в аэропорту города Боржоми, где отдыхала в санатории. Вылет самолёта в Москву задерживался. Прошло ещё два часа, и моё терпение иссякло окончательно. Я стала оглядываться по сторонам в поисках человека, которому могла бы излить своё неудовольствие в связи с задержкой рейса. Вокруг меня стояли люди преимущественно кавказской внешности, к которым я не решалась обратиться. Вдруг я увидела высокую женщину и, как мне показалось, славянку, потому что у неё были светлые, слегка рыжеватые волосы, голубые глаза, а всё её лицо было обильно усыпано веснушками. Она, видимо, тоже ждала рейс на Москву.

Я с готовностью заговорила с ней. Она с не меньшей охотой откликнулась, но почему-то говорила с достаточно сильным акцентом. «Что это вы так разговариваете? Как будто притворяетесь!» – наивно спросила я. На что моя попутчица ответила: «А я чистая грузинка. Коренные грузины именно так и выглядят». Я была искренне удивлена. Мой интерес к ней многократно возрос, и я начала расспрашивать её, с кем она летит в Москву и с какой целью. Кивком головы она указала мне на своего мужа, типичного грузина, черноволосого и кареглазого, какими все мы знаем представителей этого народа. А летела она в Москву, чтобы сделать там операцию на открытом сердце.