Кошка Скрябин и другие - Марианна Гончарова

– О, – сказал Гриша, – здоров, Моисей!

Черепаха вроде даже кивнула и величественно и медленно поплыла прямо к Гришиной лодке.

– Дай-дай мне его, этого, большого, дрессированного – я тебе двойную цену за него дам. Тройную дам! – Червонцев так хотел перед гостями похвастаться, типа он позвонит в колокольчик, черепахи со дна поднимутся… А тут и эта вот или этот, старец, аксакал черепаший. – Умоляю, продай, сколько скажешь…

– Ну бери, – нехорошо как-то Гриша хмыкнул и вроде даже черепахе этой, Моисею, подмигнул.

И вот Червонцев выпустил черепах к себе в пруд.

И я не знаю, что у них случилось, что произошло там в пруду, но думаю, было так.

Черепахам в червонцевской заводи, конечно, сразу не понравилось. Чужое место. Нахальные карпы командовали, дрались и обзывались. А те, которые зеркальные, те вообще над черепахами издевались. Они их отражали. Черепахи пугались своего отражения. И действительно – а что в них красивого. Душа разве. Так ее в зеркале и не видно совсем.

Понятное дело, старая черепаха по имени Моисей всех своих родственников собрал и говорит им:

– Ну что? Как обычно?

И все кивнули. Черепахи вообще кивать любят. Станут в сторонке и кивают, кивают.

И на следующий день, когда Червонцев стал трезвонить в колокольчик, чтобы свою экзотику покормить – как раз друзей пригласил на барбекю, хвастаться, – ни одной черепахи в пруду не оказалось.

«Отравили!» – решил Червонцев и стал лазить по дну, искать. Не нашел.

«Украли!» – предположил Червонцев и вызвал участкового Шапочку.

Шапочка ходил с умным видом по участку, тянул время, ждал, когда ребрышки на гриле будут готовы, и вдруг заметил мокрый след, ведущий из пруда к калитке. Отчетливый мокрый след.

Ну, потом дальнобойщики говорили, что видели колонну черепах на дороге, что шли они довольно бойко, одна за другой, во главе – большая черепаха с кривым панцирем. И шли они вверх по направлению к Ракитному пруду.

Через какое-то время Червонцев опять встретился с Гришей Костромой и, видя хитрую Гришину рожу, спросил:

– Пришли?

– А то! – ответил Гриша Кострома, ловко закидывая в рот сухарик.

– Ты мне скажи только как? Как они, водяные черепахи, проделали такой долгий путь посуху и не погибли? А, Кострома?

– Так это ж Моисей. Он лет пять как моих черепах водит. У нас же пруды как? Каскадом, Червонцев! Моисей ведет всех к Ракитному пруду. Тот ведь на самом верху. Черепахи там дожидаются первого дождя, а потом дело техники – вода их несет из пруда в пруд, из пруда в пруд. А мой-то пруд – самый нижний. Ну максимум месяц – и они дома. Че-то все жадные такие, падкие на старину Моисея. «Продай, продай». Жадничать не надо. Вот что.

Гриша повернулся лицом к пруду, поднял рюмку и крикнул:

– Твое здоровье, Моисей!

Из воды приветливо хлюпнуло.

Петечка

Познакомилась я на рынке с прекрасным петухом. Огромный, как сенбернар, мускулистый, пестрый, величественный и крикливый. Он сидел в тесной кроличьей клетке.

У него был такой вид, будто он сидит на корточках, курит чинарик, сплевывает, руки у него все в татуировках и он уже порвал в гневе свою тельняшку.

Он сидел и смотрел на всех брезгливо и с ненавистью. И каждого провожал взглядом, не обещавшим ничего хорошего. Я впервые видела петуха, глупую, как принято считать, птицу, с таким осмысленным выражением лица, морды, головы. Если подходил покупатель, глаза и гребень петуха наливались красно-бурым, петух вскидывался и орал. Не кукарекал, а воинственно, отчетливо орал. Если прислушаться – матом.

– Зачем ты продаешь такого восхитительного парня? – спросила я у хозяйки.

– А ты будешь покупать? Если нет, скажу, – странно ответила хозяйка. Галя ее звали.

– Не буду.

– Не, ну точно?

– Точно.

– Ладно, скажу. Понимаешь, он ведь был большой начальник в нашем курятнике. Куры строем ходили. Да что в курятнике! Что куры! Коты сбежали. Красавцы оба. Поселились в соседнем доме, видела, как через забор подглядывали, один, что поменьше, даже перекрестился, ей-ей… Собаку! Собаку, сволочь такая, затравил! Здоровый пес, теленок практически, веришь, на дереве живет… А мы – вообще. – Галя смахнула набежавшую слезу. – А мы вообще. Только бегом ходим. Вразвалочку нельзя. Потому что он, – Галя ткнула пальцем в клетку, – потому что он сидит в засаде и ждет. И как только кто-нибудь появляется, он сначала крадется, скотина, ты бы видела, чисто балерина на цыпочках, а потом как вылетит с криком. И бежит, и топает! Топает! И все мы бегаем, а соседи, прохожие случайные и куры-дуры аплодируют и ржут.

– Прям ржут?

– Ну, хихикают. – Галя закурила, а петух прищурился, уставился на Галю недобро, с осуждением квохтнул и свирепо щелкнул клювом. – Мы же все цветы и кусты во дворе вырезали, представляешь? Потому что он там прятался и оттуда за нами охотился.

– И что, – спрашиваю я, – больно клевал?

– Клева-а-ал?! – Галя вогнала окурок в пустую сигаретную коробку, а коробку прицельно бросила в урну. И все это под неодобрительные комментарии из клетки. – Если бы просто клевал. Он… Он откусывал!.. А потом еще хуже. Он нашел щель в заборе и стал на улицу вырываться и гоняться за машинами и велосипедистами… А вчера… Вчера… – Галя помотала головой, отгоняя страшные воспоминания, – вчера он фуражку домой принес…

– Какую фуражку?

– Форменную. Участкового нашего фуражку. Напал. Отобрал. И принес.

– Ужас… – похолодела я.

– Участковый из-за забора так причитал, напугался ведь, он ведь сам страх наводил на весь микрорайон, а тут вдруг такое! Он кричал, что «Беркут» вызовет, что застрелит этого разбойника, этого бандита… Мы когда ему фуражку через забор вежливо перекидывали с… ну… с деньгами, он… Он деньги обратно кинул!!!

– У-у-у-у-у-у-у-ужас…

– Он когда уходил, фуражку локтем так чистил, а что там чистить, дуршлаг один, а не фуражка… Зубом поклялся, что маме скажет. И папе! А родители у нашего участкового знаешь кто они?! Они мясники! Они здесь на рынке торгуют. В мясном павильоне. Здоровые оба. С топорами. У мамы участкового знаешь какой кулак! А хватка! Как у бультерьера! Она нашему… Петечке… запросто шею свернет. Нет, надо же, такому – и шею! Посмотри, какой красавец…

Петух в клетке, как мне показалось, смущенно и кокетливо отвел глаза куда-то в небо и ласково курлыкнул.

– Так что вот, честно тебе скажу, отдаю даром, ничего не надо, за просто так. Но в добрые руки. С гарантией, что его не тронут. Ну на суп не переведут… Хотя… – Галя как-то недобро, по-петушиному, квохтнула, – кто ж его догонит? Мы вон весь курятник сетями обложили, когда его отлавливали. Я еще ничего, – Галя показала многочисленные замазанные зеленкой ссадины, – а муж вот – лежит… Ну? Я ведь вижу, что ты животных любишь… Ты ж его жалеешь, а? В глубине души, а? А? А?! – Галя и петух из клетки с надеждой заглядывали мне в глаза… Петух вдруг поник головой, осел большим ярким стогом и горько опечалился…

– Бедняга… – прониклась я.

– Притворяется, – уверенно прокомментировала Галя. – Не верь. Ну как, возьмешь?

Я обещала подумать.

Так я вот о чем. Никому на склад, или секретный завод, или, может, на военную базу охранник не нужен? А? Нет?..

Стоп! А может, в НАТО позвонить? Думаю, туда – возьмут.

Как Серафим женился

Ветеринар Серафим – мы его зовем Фимой – наш сосед. Мы все души в нем не чаем. Он-то вообще-то кинолог, то есть специалист по собакам, но, как легендарный доктор Айболит, лечит и наших кошек, и попугая, и кролика Петровича, и других людей нашей семьи. Например, недавно он делал мне уколы, потому что я кашляла. И когда я вскрикивала от боли, он в ответ командным голосом рявкал: «Фу! Сидеть!» А когда я разрешила Фиме осмотреть мое горло, он по привычке в знак поощрения закинул мне в рот кусок собачьего печенья в виде косточки, которым полны его карманы. За то, что я его, нашего уважаемого доктора, не укусила.

Ветеринар – профессия сейчас очень популярная. Фима всегда много работал и соответственно много зарабатывал. И у него все было хорошо. Только с личной жизнью у Фимочки было плохо. Нет, ну сами посудите: приходит к нему в гости девушка, нарядная, в туфельках на шпильках… А ведь издалека Фимин дом производит неизгладимое впечатление – прекрасный коттедж, лужайка, фонтанчики, бассейн… «Ах-ах», – думает девушка. «Ну-ну», – думаем мы. Ведут гостью через большой двор, и ее облаивают со всех сторон две огромные собаки и целая гроздь маленьких. Мол, че пришла? Еще и с пустыми руками!.. Ну ладно, дальше. «Ах-ах» сменяется на «ой-ой» и «ф-ф-фу-у-у-у-у» – вступила туфелькой там во что-то в траве. Фима извиняется, усаживает гостью в глубокое мягкое кресло в гостиной и просит подождать, пока он туфельку вымоет и вытрет… Ладно. Садится поглубже, оглядывается. И тут к ней на колени, на ее розовое платье, бесшумно и нагло взлетает истинное чудовище – голый котик Мустафа и очень не по-нашему – не мило и скромно, а оглушительно и беспардонно – начинает трещать и исступленно топтаться, выпуская коготки. (Голый – в смысле совсем без шерсти, сфинкс.) А другому голому котику Абдулле в это время обидно, почему Мустафа один развалился на коленках красавицы и ей песенки поет про черные глаза, такая девушка-цветок, да продлит Аллах дни ее жизни, пусть бы уже поселилась тут и давала бы еды побольше, а не как Серафим, взвешивая чуть-чуть на весах, жадный шайтан, э! И в надежде получить и свою долю благ Абдулла тоже ползком-ползком, аккуратно ставя лапочки, передвигаясь медленно по сантиметру, в мелких там и сям кустиках волосков, морщинистый и длинный, с крысиным хвостиком, тоже заползает к девушке на ручки. А потом и шотландский вислоухий бархатный, но строгий котик Сидни степенно вскакивает и рычит ревниво, мол, брысь, периферия, понаехали, панимаэшь, – ступить некуда. А ну-ка пхшхэ-э-э-э-эш-ш-ш-шли во-о-он отсюу-у-у-у-удова!!! Словом, мало того, что девушка, видимо, не очень любит всяких котиков, тем более таких экзотических, и уже откинулась на спинку кресла, и зажмурилась, и руки в отвращении подняла вверх, и поскуливает, так у нее еще на личных ее коленках эти самые трое иноземцев, двое из которых худые и противные, похожие на червяков, а один толстый, с пришитыми к голове ушами, тяжелый и мордатый, устроили потасовку с шипением и воем. Драка привлекает внимание сибирской белки Сократа. Он выбирается из клетки, усаживается девушке на плечо и как заправский болельщик азартно верещит, стрекочет и подначивает: «Давай, бей! Бей справа, я тебе говорю!..» И при этом держит в лапах и обгрызает кусок тыквы, оставляя на платье гостьи яркие развесистые следы своей здоровой жизнедеятельности. Визг девушки, вой котов и стрекотанье белки привлекают внимание двух австралийских попугаев – розелл. Они, как две носатые сутулые престарелые матроны-сплетницы в облезших перьях, усаживаются напротив на спинку другого кресла, как в партер театра (а иногда и прямо на прическу девушке), чтобы азартно понаблюдать, как в этот раз выкрутится новая гостья.