Волчья мельница - Мари-Бернадетт Дюпюи

— Если ты так за меня волнуешься, могли бы пойти вдвоем, как раньше! Я разбила фонарь — стекло лопнуло, — и пришлось брести в темноте. Дождь так и не пошел, поэтому улиток я принесла мало.

Бертий хорошо знала кузину, потому что они много времени проводили вместе, но то же можно было сказать и об отце. Колен так часто наблюдал за дочкой, что ни одно движение ее души от него не ускользало.

— Ты чем-то взволнована? — спросил он. — Тебя никто не обидел? Клер, я не хочу, чтобы ты выходила из дома одна на ночь глядя. Мать права, ты уже не в том возрасте, чтобы разгуливать, где тебе заблагорассудится. Девушка, которая вот-вот станет невестой, должна вести себя безукоризненно!

Эту тираду отец произнес морщась, как от боли. Клер была в замешательстве.

— Но папочка! Со мной же был Соважон! Что такого могло со мной случиться?

— Клер… Мне так хочется, чтобы ты была счастливой! — проговорил бумажных дел мастер.

— Я очень счастлива, пап.

Она подошла и поцеловала отца в лоб.

— Тебя что-то тревожит… Почему ты не хочешь мне рассказать? Я не глупая, ты сам раз сто это говорил!

Колен растроганно улыбнулся. Он находил дочь очень красивой. А эти сияющие глаза! Разве может он расстроить свою Клеретт, или того хуже — омрачить счастливую невинность, которой она лучится?

— Потом, Клер, потом, — пробормотал он. — Этот разговор от нас никуда не уйдет. Иди лучше спать! Бертий тебя заждалась.

Клер послушалась. Ей не терпелось рассказать о своих приключениях кузине. Но, прежде чем повернуть дверную ручку, она засомневалась:

«Сохранить секрет? О нет, невозможно! Бертий должна знать, что происходит».

Бертий читала. Она расчесала свои белокурые волосы, и теперь они волнами спадали ей на грудь. Клер в который раз поразилась эфемерной красоте кузины. Бертий словно лучилась прохладной белизной. Настоящая сказочная фея! Клер ощутила укол ревности, но тут же себя упрекнула. Да, у нее кожа смуглая, а волосы густые и очень темные, зато она может пойти, куда захочет…

— Добрый вечер, принцесса! — сказала она. — Какая ты красивая!

Клер быстро разделась донага и натянула ночную рубашку, закрывавшую ее тело от шеи до пят. С довольным видом она бросилась на кровать, сминая одеяла и простыни.

— Осторожнее! — попросила Бертий. — Из-за тебя чуть свеча не потухла. Я еще не дочитала главу. Жан Вальжан украл у епископа фамильное серебро.

— А, ты уже до этого дочитала! Бедный каторжник! Знала бы ты, что с ним произойдет дальше… Я, когда прочла…

Кузина прижала палец к губам Клер.

— Не рассказывай, что было дальше, испортишь мне удовольствие! Скажи, ты задержалась в гостях у Базиля? Я слышала, как дядя мерит шагами кухню. Еще чуть-чуть, и он побежал бы тебя искать.

— Слава Богу, я успела вовремя, — вздохнула Клер, молитвенно складывая ладошки. — Моя милая Бертий, если б ты знала… Но сначала обещай, что не выдашь мой секрет, тем более что от этого может зависеть судьба человека.

Увечная отложила книгу на прикроватный столик. От любопытства у нее зарумянились щеки. Клер поспешила рассказать ей про Жана, опустив, впрочем, некоторые детали — как он к ней прикасался и насколько это было волнующе. Не успела она закончить, как Бертий тихо, но решительно заявила:

— На этот раз ты точно спятила, Клер! Помогла спрятаться беглому каторжнику! Что на тебя нашло? Разумеется, он соврал, чтобы тебя разжалобить. Они там все преступники! Он чуть не убил бедного Соважона — чем не доказательство? Я знаю еще одного парня, который убил собаку, но его ты так и не простила!

О Фредерике Клер и думать забыла. Жан, даже бритый наголо, даже в лохмотьях каторжанина, нравился ей намного больше. И она продолжала его защищать.

— Бертий, видела бы ты его глаза! Голубые, как небо, а ресницы — черные-пречерные! В колонию Ла-Куронн попадают обычные воришки, и крали они, чтобы не умереть с голоду. Мне папа объяснял, и Базиль тоже. Ты читаешь «Отверженных» и не понимаешь таких вещей? Жан Вальжан не убийца, так ведь? Он украл хлеб и за это угодил на каторгу.

Бертий переплела пальцы с пальцами кузины и прошептала печально:

— Послушай, Клер, я за тебя боюсь. Ты хочешь завтра вечером опять туда пойти. А если он тебя обидит? Он ведь уже тебе угрожал! Ты почувствовала, как он приставил к твоему боку нож…

— Чтобы я не закричала. А собаку ударил, защищаясь. Соважона стоит опасаться. В нем течет волчья кровь, не забывай!

Клер улеглась, закрыла глаза. Она предпочла бы казаться спокойной и благоразумной, но тело ее трепетало от нового, еще неизведанного недуга. Сердце тоже своевольничало: то сбивалось с ритма, то трепетало, как умирающая птичка. Страстная любительница романов, где действие переплеталось с высокими чувствами, девушка жадно перечитывала пассажи, повествующие о любви. «Нежная склонность», «душевное волнение», «родственные души», «верность до гроба» — и ни слова о том, что она сейчас испытывала.

— Клер, умоляю! — прошептала Бертий. — Пусть этот парень выкручивается сам. Если бы Базиль был дома, он бы сказал тебе то же самое. Не дай бог вас застанут вместе! О тебе начнут говорить всякие гадости… Подумай об отце! Он такого не заслужил.

— Никто не узнает, если ты не проговоришься. Ты обещала, Бертий!

Кузина повернулась к ней спиной и задула свечку.

* * *

Эдуар Жиро пригласил на ужин двух своих друзей из высшего ангумуазского общества — шефа полиции Аристида Дюбрёя, который был убежденным холостяком, и нотариуса с супругой. Мэтр Керан уже двадцать лет надзирал за имуществом семьи Жиро. В свое время он ухаживал за Марианной, урожденной мадемуазель де Риан, однако она предпочла этого грузного полнокровного типа, хохочущего слишком громко для воспитанного человека. Фредерик как раз вернулся из Бордо и присоединился к застолью.

— Выпьем за женитьбу Бертрана, моего младшего! — провозгласил Эдуар Жиро. — Если небесам будет угодно, скоро я стану дедом. Вместо себя на свадьбу я отправил Фредерика — не мог оставить поместье без присмотра. Управляющий у меня безмозглый…

Присутствующие закивали. Супруга нотариуса в изящном платье с декольте, служившем обрамлением великолепному изумрудному колье, проговорила жеманно:

— А старший? Я нахожу, что мсье Фредерик сегодня грустен. Наверное, потому, что за столом нет ни одной девицы?

Шутка вызвала общий смех. Убранство столовой поражало роскошью. Пернелль с кухаркой зажгли хрустальную люстру, насчитывавшую пятьдесят с лишним свечей. Большая керосиновая лампа на комоде давала приятный розовый свет. Дорогая мебель, тяжелые шторы из шелкового дамаста, толстые ковры — все свидетельствовало