По ту сторону тьмы - Тори Халимендис

У меня есть догадки, но озвучивать их я не собираюсь. Появляется странное ощущение, что мне ни в коем случае нельзя произносить это слово вслух, иначе я не смогу вернуться в свой мир.

— Скажи, откуда ты знаешь меня? — цепляюсь я за возможность выяснить хоть что-нибудь.

Он удивлен.

— А разве тебе ничего не рассказали?

Загадки начинают мне надоедать.

— Кто и о чём должен был мне рассказать?

Он отвечает вопросом на вопрос:

— Скажи, Рина, тебя никогда не удивляло то, что твои родители не торопили тебя не только с замужеством, но и с помолвкой? У большинства твоих ровесниц уже не по одному ребенку, а тебе предоставили свободу. Более того, тебя даже не вывозили в столицу, где так легко найти жениха для единственной дочери старинного богатого рода. Ты никогда не задумывалась над этим?

— Родители не хотели принуждать меня. Они дали мне время, чтобы я сама могла сделать выбор, — собственные слова кажутся мне смешными и неубедительными.

— У тебя не было выбора, Рина. Из кого выбирать? Друзья твоего брата, видевшие в тебе младшую сестренку? Прислуга? Лакеи и конюхи?

— Неправда, — я не сдаюсь. — Был еще Реймонд.

— Разумеется, — его голос звучит зло. — И что сделал твой отец, когда понял, как далеко все зашло?

Мне больно вспоминать об этом. Зачем он спрашивает?

— Отвечай, Рина!

— Он… он… он выгнал Реймонда. Запретил ему появляться в Лерое.

— И твой пылкий возлюбленный повиновался, — насмешливые слова бьют меня, и я корчусь от боли. — Исчез и даже не попытался встретиться с той, которую столь сильно любил. Ты все еще веришь в его признания и клятвы, Рина?

***

…Я просыпаюсь в слезах и осторожно покидаю постель, чтобы не разбудить спящую Вельму. Выскальзываю из спальни и обессиленно опускаюсь на холодный пол у двери. Рыдания душат меня. Прежде сны внушали тревогу, но так плохо мне было впервые.

ЧЕТЫРЕ ГОДА НАЗАД

— Прыгать собираешься? Давай, прыгай, а я посмотрю, — произнес ехидный голос за моей спиной.

Я резко отвернулась от перил моста и с ненавистью посмотрела на незнакомку. На ее красивом лице играла насмешливая улыбка, синие глаза смотрели с прищуром.

— Горе у тебя, да? И какое, интересно знать? Отец новую лошадь не купил? Мать фамильные бриллианты не отдала? У подружки платье эффектнее на балу было?

— Катись в Сумрак, — зло прошипела я.

— О, да мы и ругаться умеем, — притворно удивилась незнакомка. — Можешь еще обозвать меня ведьмой поганой, мне не впервой. Я и покрепче словечки слыхала.

Я уставилась на нее во все глаза, позабыв, что всего лишь несколько мгновений назад со страхом и нерешительностью вглядывалась в пугающую темноту глубоких вод Суаны. Плавала я хорошо, но тяжелый меховой плащ и сапоги точно помешали бы мне спастись, а ледяная в ноябре вода быстро сковала бы тело судорогой. Идя сюда, я твердо решилась броситься с моста вниз, но отчего-то застыла, никак не в силах сделать последний рывок. А потом мне помешала ведьма.

— Ведьма? — удивленно переспросила я. — Это правда?

— Так говорят, — неопределенно ответила незнакомка. — Пойдем отсюда, что ли? Холодно здесь, ветер до костей пронизывает. Еще простудишься, лечи тебя тогда. Да, меня Вельмой зовут.

— Северина, — невесть зачем представилась я.

Потом я не раз расспрашивала Вельму, не применила ли она ко мне чары. Я ведь совсем не собиралась вступать с ней в разговор, а тем более — идти в лесной домик. Конечно, прыгать в Суану я при ней бы тоже не стала. Думая о самоубийстве, я представляла только реакцию отца и Реймонда на известие о моей смерти. Тешила себя мыслями, что они сожалели бы и раскаивались. Упоительно представляла пышные похороны и рыдания у гроба. Сам прыжок в реку рисовался мне в мрачных трагических красках, а под насмешливым взглядом Вельмы вдруг показался жалким и смешным. Я живо представила, как неловко стараюсь перемахнуть через перила под ее язвительные комментарии, как цепляется за выступ плащ и как глумливо смеется надо мной колдунья. После таких видений топиться расхотелось.

Вместо этого я покорно побрела за Вельмой. Она привела меня к себе, усадила у печи — только тогда я поняла, как озябла на холодном ветру — и вручила кружку с дымящимся терпким напитком.

— Выпей, чтобы простуда не прицепилась, — велела новая знакомая. — А то хороша будешь, трагическая героиня с сопливым носом.

Я вспыхнула.

— Ты ничего не знаешь…

— Так расскажи, — предложила она. — Быть может, все далеко не так плохо, как тебе представляется.

Она сказала это так просто, так тепло, так легко, словно мы были знакомы много-много лет и всегда делились мелкими секретами и большими тайнами. И я неожиданно рассказала этой странной женщине все: о позволении родителей самой выбрать себе супруга, о Реймонде, которого нельзя было назвать красавцем, но который подкупил меня своим обаянием, о наших планах пожениться и о том, как отец прогнал моего предполагаемого жениха.

— А что же он, этот твой Реймонд? — спросила внимательно выслушавшая мой сбивчивый рассказ Вельма.

— Уехал, — хлюпнула я носом. — И даже не попрощался со мной. Как услышал, что приданого не получит — так только его и видели.

— Глупая, так ты радоваться должна, что твой отец его раскусил. Если ему нужны были только деньги, то тебе повезло, что ты от него избавилась.

— Он говорил, что любит меня, — упрямо возразила я. — И действительно хотел жениться. Но нищая жена ему не слишком нужна.

— Какая разница, что он говорил? — удивилась Вельма. — Главное — никакой любви у парня к тебе не было, что бы он там тебе ни сочинял, один лишь расчет. Любил бы — взял бы в одной рубахе и босую, поверь мне. Сам бы осыпал тебя ценностями. А раз нищая не нужна, стало быть, никаких чувств и не питал. Ну и зачем тебе такой?

Я не выдержала и опять разрыдалась.

— Мы… он… я… — захлебываясь слезами, бормотала я. — Я поверила…

И я выложила сочувствующей колдунье свою самую страшную тайну: чтобы покрепче привязать к себе богатую невесту, Реймонд незадолго до разговора с моим отцом соблазнил меня.

— Я ему верила, понимаешь? — всхлипывала я. — Думала, мы поженимся и будем вместе всю жизнь. А он… Он говорил, что сомневается в моей любви, что нуждается в доказательствах. И я…

Вельма выругалась, а потом заговорила со мной ласково, будто с заболевшим ребенком:

— Так ты из-за этого прыгать с моста собралась, да?

Я кивнула.

— Если кто-нибудь узнает… Если он расскажет… будет смеяться…

— Не будет, — жестко ответила Вельма. — А ты забудешь обо всем. Пройдет время, и ты сама посмеешься, что так убивалась из-за подобного пустяка.

Я уставилась на нее округлившимися глазами, даже перестав плакать от удивления. Разве то, что произошло между мною и Реймондом — пустяк? Разумеется, давно прошли уже те времена, когда невеста должна была подтвердить в первую брачную ночь свою невинность, иначе ее покрывали несмываемым позором. Сейчас давний обычай казался дикостью. И все же я была уверена, что моим первым и единственным мужчиной будет супруг.

— Чему ты удивляешься? — усмехнулась Вельма, правильно истолковав мой взгляд. — Это одна из сторон жизни, что приносит, как правило, удовольствие. Как еда или сон. Ты же не будешь долго переживать из-за невкусного обеда? И ночной кошмар к полудню позабудешь. Так зачем постоянно вспоминать о неудачном опыте?

Я слушала ее, точно завороженная. И пусть меня немного покоробило сравнение плотской стороны любви с пищей, но слова колдуньи все равно показались мне разумными. Действительно, все этим занимаются. Я сама видела, как Арман выходил ночью из комнаты Инесс. Так почему я решила, что особенная?

Много позже я поняла, что если бы те же слова произнес кто-нибудь другой, то я с негодованием отвергла бы их. Но у Вельмы была редкая особенность убеждать собеседника в своей правоте. Люди и сами не замечали, как начинали соглашаться с ней.

— Удовольствие хоть получила?

И я сказала этой удивительной женщине то, что вообще не представляла, как произнести вслух. Даже Реймонду не призналась.

— Нет. Мне было неловко, стыдно и немного больно. Почему об этом так много говорят и пишут целые романы? По-моему, писатели просто преувеличили ценность этой стороны любви. Правда, не знаю, как объяснить разговоры горничных. Я как-то подслушала, о чем они болтают. Они обсуждали… это самое. Говорили о своих дружках и смеялись. Или это со мной что-то не так, если всем остальным нравится?