Что я думаю о женщинах - Дэвид Боукер

— Удивительно, разве не то же самое обеспеченные мужчины предоставляют своим любовницам?

Натали улыбнулась, расслабленно, неспешно, так только она может.

— Не волнуйся, Гай, я в состоянии о себе позаботиться.

За две недели до того, как Натали должна была родить, я съездил в гости к папе с мамой. Кто-то из их друзей решил отдать моей свояченице кроватку и оставил ее в отцовском гараже. Родители решили, что вручить подарок Натали — моя забота, но, едва переступив порог их дома, я понял: они не повезли кроватку на Шепли-драйв только потому, что хотели поговорить со мной без свидетелей.

— Гай, так что с этим ребенком? — взволнованно спросила мама, когда мы втроем мирно пили чай на кухне.

— А что с ним должно быть? — с тяжелым сердцем отозвался я, опасаясь, что мой старший братец не смог удержать язык за зубами.

— Просто мы о нем ничего не знаем, — пояснил папа. — Кто его отец? У Натали есть молодой человек? За ней кто-нибудь ухаживает?

Для мамы с папой бойфренды и их подружки навсегда остались “девушками” и “молодыми людьми”, а все, чем занимались представители этих категорий до свадьбы: объятия, поцелуи, бешеный секс, — “ухаживанием”.

— Нет, у нее нет бойфренда. Родители мрачно переглянулись.

— Как же она одна управится с ребеночком?

— Она вовсе не одна. Я буду помогать. С недавних пор все, что я зарабатываю, мы делим на двоих.

Услышав такое, мама вздрогнула. Хотя, может, виной всему сквозняк?

— Сынок, а что люди подумают? Вы с Натали живете в одном доме…

— Люди? Какие люди? — криво усмехнулся я. — Имеешь в виду вас с папой?

— Нет! — рявкнул отец. — Ничего подобного мама в виду не имеет. Просто представь: вы живете вместе, а у Натали скоро родится ребенок… Выглядит очень подозрительно!

— Значит, ты так считаешь?

— Да, считаю! — запальчиво кивнул папа.

— А будь жива Джипа, это тоже бы выглядело подозрительно?

Папа скривился, словно проглотив что-то кислое: он до сих пор страшно переживал из-за смерти невестки.

— Нет, конечно, нет! Тогда все было бы совершенно иначе.

— А что иначе-то? Я жил бы с женой и ее беременной сестрой, но мои отношения с Натали были бы точно такими же, как сейчас.

Повисла тяжелая пауза, и первой нарушила ее мама:

— Мы не хотим спорить, мы просто спрашиваем.

— А я просто объясняю,!

Протянув мне печенье, мама стала смотреть, как я его ем.

— Кто будет присутствовать при родах?

— Я, конечно.

Родители подскочили как ошпаренные.

— А вот это глупость несусветная! — заявил папа. — Присутствовать при родах вправе только отец!

— Но ведь ты не присутствовал! — ударил ниже пояса я.

— В то время это не разрешалось, — обиженно ответил папа. — Я видел только, как рождались хомячки Бена.

— Может, Натали захочет, чтобы с ней была я? предложила мама.

Я чуть было не рассмеялся.

Для большего эффекта мама развела руки и положила их на стол ладонями вверх. Этот жест она скопировала из старых фильмов с Элом Джонсоном.

— А почему бы и нет? Я ведь в свое время через все это проходила… Ужасно, если Натали окажется одна, без матери и мужа, в огромной страшной больничнице!

(Не спрашивайте, почему у моей мамы больные лежат в “больничнице”, а яйца несет “куричница”!)

— Ну, мам, с чего вдруг она окажется одна? — возразил я. — Рядом обязательно будет доктор и несколько медсестер.

— Ты знаешь, мама имела в виду совсем не это! — поджал губы папа.

— Мама, огромное спасибо за предложение, — как можно вкрадчивее поблагодарил я, — но Натали желает, чтобы присутствовал я. Конечно, она предпочла бы Джину, однако ее с нами нет. У бедняжки больше никого не осталось, и я обязательно о ней позабочусь.

На роды у Натали имелся следующий план: малыш должен появиться на свет с минимальной суетой и минимальным количеством лекарств. Мне надлежало проследить, чтобы эти скромные цели воплотились в жизнь. Я должен был смотреть, чтобы медицинский персонал не делал уколы ни ей, ни ребенку и не мешал принять положение, которое она выберет для родов. Если бы медсестра или акушерка без веских причин попытались помешать плану, я должен был дать нарушительнице в глаз.

Ребенок родился в больнице Степпинг-хилл, той самой, где умерла Роуз. Акушерка, бодрая, оптимистически настроенная индианка по имени Мелвис, против плана Натали не возражала — и слава богу, потому что давать ей в глаз было не самой безопасной из затей. Рост Мелвис — метр девяносто пять, грудь — две ядерные боеголовки, руки — окорока.

Роды начались пятнадцатого мая, в четыре утра, и продолжались двенадцать часов пятнадцать минут. Пока Натали кричала, кряхтела и обливалась потом, допотопная стереоустановка проигрывала ее любимые концерты Баха. Иоганн Себастьян тоже входил в план роженицы. Мелвис считала меня бойфрендом Натали, и ни я, ни сама девушка возражать не стали.

Все двенадцать часов Мелвис шутила, стараясь поднять настроение роженице. Мужчин она считала никчемными клоунами, и, будто подтверждая ее правоту, я чуть не пропустил появление ребенка. Когда показалась головка, я гулял по больничной стоянке, дышал вечерним воздухом и жевал шоколадное печенье: так скучал по Джине, что незаметно съел целую пачку.

— Вот они, мужчины: в самый важный момент бегут набивать себе живот! — сказала Мелвис, когда с измазанным шоколадом ртом я вернулся в родильную палату.

Рассмеявшись, акушерка потащила меня взглянуть на чудо, происходившее между ногами Натали. Я раскрыл рот от изумления: передо мной открывался лучший из всех возможных видов на влагалище свояченицы. Увы, в тот момент из него торчала головка ребенка.

Тайна последняя

Мальчик!

Он родился с хохолком темных волос и пенисом, из которого брызгала вода. Я думал, что кроха особых чувств у меня не вызовет, ну, в лучшем случае симпатию, а он прочно занял все мои мысли. Похож и па Натали, и на меня, хотя больше все-таки на маму. Яички для младенца довольно большие. Совсем как у папочки!

Когда малыш рос в чреве Натали, я относился к нему с самодовольным удовлетворением, считая чем-то вроде контракта, который мы с его матерью подписали кровью, обязавшись до конца жизни принимать участие в судьбах друг друга.

Однако, увидев его крошечные пальчики с аккуратными розовыми ноготками, сморщенное, красное, истошно орущее лицо, я испытал невиданное доселе чувство.

Чистую, лишенную похоти любовь.

Натали повсюду носила сына с собой, усталая и одновременно пьяная какой-то неутолимой любовью. Она собиралась назвать его Джоном, пока я не напомнил, что так называют своих сутенеров проститутки. Я предложил имя Джин в честь тети Джины, но новоиспеченная мать заявила, это похоже на джин с тоником. В конце концов договорились на Эрике в честь дяди Эрика, который подарил Натали новую скрипку. Когда малыш подрастет, такое имя любой девчонке понравится!

Я купил видеокамеру и, как возомнивший себя кинорежиссером работяга, стал снимать своего отпрыска. Обалдев от любви, я снимал, как Натали кормит Эрика, Эрика крупным планом, сморщенного, как черносливина. А потом Натали сняла нас обоих спящими.

У Эрика был талант: лежа на спине, он писал фонтанчиком метровой высоты. За первую неделю жизни он дважды описал мне лицо, когда я пытался сменить ему пеленку. Натали он никогда не пачкал, только меня. Интересно, кроха это понимал?

Глядя, как Натали кормит его в гостиной дома номер тринадцать на Шепли-драйв, я растворялся во всепоглощающей любви к счастливой матери и жадному обжоре у нее на груди. Целая череда поздравляющих прошла через наш дом полюбоваться на очередного потребителя природных ресурсов планеты. Когда, глядя в несфокусированные глаза Эрика, мои родители начали приписывать ему несуществующие достоинства, я радовался, что он больше похож на мать, чем на отца.

Единственными, кто не пожелал войти, были розовые подруги Натали. Сладкая троица приехала в белом фургоне с надписью “Дай-Кири”. За рулем сидела сама Дай а на Кири — высокая тощая ирландка с надменным, по-лошадиному вытянутым лицом. К моему ужасу, на ней были футбольные шорты, пузырящиеся над бледными жилистыми ногами. С ней явились две подруги с мужскими стрижками и толстыми задницами.

Увидев их, Натали радостно замахала и вынесла ребенка. Целый час женщины стояли на подъездной аллее, передавая Эрика из рук в руки и слащаво сюсюкая. Забежав в дом, свояченица сварила кофе и вынесла подругам на подносе. Начался дождь, и следующие тридцать минут гостьи прощались, затем сели в фургон и укатили прочь.

— Что же ты их войти не пригласила? — спросил я, когда Натали вернулась в дом. — Дождь все-таки.

Молодая мать прошла на кухню и стала вытирать полотенцем влажнее личико Эрика.