Сумрачная дама - Морелли Лаура

– Cara mia[32] … – Бернардо подошел утешить ее. – Ты ведь не позволила нашему хозяину завладеть твоим сердцем так же, как твоей невинностью?

Чечилия замолчала, задумавшись. Бернардо умел внести ясность. Любит ли она Людовико? Вопрос остался без ответа и тяжело повис в воздухе. Она понимала лишь, что все сразу стало много сложнее. Ее любовник, покровитель, хозяин женится на другой. И это было решено задолго до того, как силуэт Чечилии впервые появился в дверном проеме замка Сфорца. Эта Беатриче д’Эсте, дочь герцога Феррара – прекрасная партия. Вне всякого сомнения. Конечно, она будет хозяйкой этого замка. Будет развлекать его гостей, собирать художников, поэтов, музыкантов. И, если звезды сойдутся, завоюет сердце Людовико.

Впервые с момента приезда в Милан Чечилия не была уверена ни в чем. А ее собственные чувства к Людовико были слишком запутанными из-за хранимой ею тайны. Она носила его дитя.

22

Дни Чечилии Галлерани в герцогском дворце Милана сочтены. Не может же она этого не понимать?

Эта девочка наивна. Да, умна. Да, красива. Но наивна. Она, похоже, удивилась, услышав о помолвке Людовико с Беатриче д’Эсте. Никто не подумал сказать об этом бедной девочке? Разве она не видит, что собственная ее горничная, Лукреция Кривелли, расставляет сети, чтобы занять ее место?

Я сделал много набросков головы с разных ракурсов. И постарался уловить сочетание ума и наивности, которое я вижу на лице Чечилии. Надо как-то передать живость, непосредственность, так заметную любому, кто ее встретит. Должно быть, это качество сыграло не последнюю роль в том, что она оказалась в постели иль Моро.

Но нет. Что-то не так. Рисую и комкаю листы. Уже несколько дней работаю над композицией, но все еще не придумал ее.

Откладываю рисунки и подхожу к окну спальни.

Корте Веккья – старая резиденция, но она обладает обаянием стареющей красавицы. С укрепленной крыши и из окон моих комнат я могу любоваться ничем не испорченным, великолепным видом на строящийся миланский собор, герцогский замок на окраине города, а в ясный день – даже на предгорья Альп.

Но сегодня видимость плохая. Крупные, мокрые хлопья снега летят с серого неба. Если бы мне удалось поймать снежинку на черный рукав плаща, я мог бы увидеть – на мгновенье – идеальную симметрию, уникальное строение, созданное нашим Творцом, запечатленное во льду. А потом, как только я начал бы постигать самый сложный и совершенный Божий замысел, он исчез бы, оставив только темное мокрое пятно на моем рукаве.

«Дни Чечилии сочтены», – думаю я, барабаня пальцами по холодному каменному подоконнику и пытаясь придумать новый способ запечатлеть красками на холсте ее живость. А придумать этот способ надо быстро, пока иль Моро не передумал. Такая женщина, как Чечилия Галлерани, должна понимать, что в герцогском дворце она мимолетная гостья. Единственный вопрос – когда ей придется уйти? И, что даже важнее, как? Что будет с этой девочкой?

Я смотрю, как тяжелые снежные хлопья падают на огороженную территорию строительной площадки собора под моим окном. Площадка завалена плитами из белого мрамора с розовыми прожилками, которые доставляют с альпийских озер на баржах по каналам, вырытым специально для этого. Мне кажется, это здание к моменту моего прибытия строилось уже лет сто. За те годы, что я провел в Милане, эти мраморные плиты даже с места не сдвинулись. Судя по всему, строительство будет завершено еще лет через сто.

Я вижу, что первые шпили, завершенные по бокам здания, остроконечные – это странный стиль, который, как мне сказали, распространен во Франции. Если они продолжат строительство по этому проекту, думаю, когда-нибудь здание примет очертание огромного ледяного замка. Я, как и многие, предложил иль Моро свой проект для восьмиугольного центрального купола. Но иль Моро это, кажется, не заинтересовало. Все, о чем он сейчас может думать, – это прекрасная Чечилия.

Чечилия.

Я отворачиваюсь от окна, от безукоризненных архитектурных пропорций и снежинок, и возвращаюсь к своим наброскам.

Мастер Верроккьо учил нас, что живопись – это подражание природе. Моя картина должна изображать девушку такой же, как в жизни. Это несомненно. Людовико иль Моро, возможно, не очень разбирается в живописи, но он точно ждет внешнего сходства. И несомненно, что Чечилия Галлерани – совершенство сама по себе.

Но совершенство и красота – не только в том, чтобы повторить природу. Они в пропорциях, в идеально выстроенной композиции, идеальном расположении тела и головы. Время разрушит гармонию женской красоты, это тоже несомненно. Но с помощью портрета Чечилии Галлерани я смогу поймать ее сегодняшнюю красоту и сохраню ее навеки. И зритель – сейчас или в будущем – получит от красоты изображенной не меньше радости, чем от красоты живой.

Его светлость влюблен как никогда раньше, вот что сказал мне поэт Бернардо. Нетрудно заметить одержимость иль Моро. В Чечилии есть что-то, что трудно выразить словами. Природная живость, ум, которым она может состязаться с любым придворным мужчиной. Еще несколько линий на листе – и губы Чечилии обретают форму. На мгновение мне кажется, что она сейчас заговорит или запоет.

23

Портрет мимолетной красоты, застывший идеал, переживший столетия. Эдит прижимала деревянную доску «Дамы с горностаем» к своей форменной юбке и смотрела, как вдали уменьшается дворец Чарторыйских. Она не могла допустить, чтобы с портретом что-то случилось. Она уже достаточно наделала.

Водитель легкого грузовика, мальчик, который выглядел слишком юным, чтобы воевать, пригласил Эдит сесть на переднее сиденье, но она отказалась. Когда видавшая виды машина с грохотом выехала с роскошной ухоженной территории дворца на главную дорогу, Эдит предпочла надежно прижимать картину к себе.

В нормальных условиях Эдит настояла бы, чтобы такую картину, как портрет руки Леонардо да Винчи, так же как и остальную дюжину выбранных ею лучших работ коллекции Чарторыйских, упаковали в деревянные ящики, специально сделанные для перевозки таких бесценных произведений искусства. Но тут это было невозможно.

Кроме того, она отказалась выпускать картину из виду. Это меньшее, думала она, что можно сделать для ее законных владельцев – польского князя и его беременной жены, – которые сейчас были в руках Гестапо. Эдит прижимала к себе картину и задыхалась от стыда.

Она научила группу солдат в тайной комнате аккуратно упаковывать каждую картину между слоев брезента. Она лично проверила каждый ящик, когда их грузили в машину. При каждом ящике была полная опись, позволяющая точно опознать содержимое. Но с работой да Винчи Эдит не хотела рисковать. Она разместилась на заднем сиденье и уложила завернутый в брезент портрет рядом с собой, придерживая его, пока машина плелась по изъезженной дороге.

Перед ними развернулись необъятные просторы лесистых холмов и возделанных полей. Над поникшими колосьями перезревшей пшеницы пролетела стайка птиц: они бросались вниз, потом собирались вместе и всей стаей взмывали обратно в небо.

В селах сопротивление. Неужели за ними и сейчас наблюдают? Эдит оглядела окружающий их пейзаж. Вдалеке она заметила несколько домиков с соломенными крышами, но дыма ни над одним из них не было.

– Во всех этих ящиках в кузове – картины? – Водитель на мгновение повернулся в ее сторону.

– Да, – сказала она.

– А куда их повезут?

– Сейчас в Ярослав. Потом, думаю, их будут… хранить… в других местах.

Из-под водительского сиденья виднелся уголок газеты. Эдит наклонилась, ухватила его и разложила газету на коленках. Крупными черными готическими буквами на передовице было написано «Deutsche Lodzer Zeitung». Немецкоязычная газета польского города Лодзь.