Ослепительные дрозды (Черные яйца) - Алексей Рыбин

А лежат языки. Дело в том, что в первых восьми строчках не было ни одного подлежащего. Одни сказуемые да определения. Междометия пару раз встречались. Лежат, поют, стонут, висят, звенят такие-растакие, горюшко, мол, горе и одна вокруг сплошная беда.

«И поднял я натруженный язык», — «Закат» затянул третий куплет.

Слушатели, сгрудившиеся возле сцены, подняли руки вверх, сцепились друг с другом пальцами и начали ритмично раскачиваться из стороны в сторону, подпевая вспотевшему от многозначительности «Закату»: — «Головой своей к нему приник».

Дальше было что-то про родник, про то, что кто-то там сник, про дневник, который попутно ведет автор и заносит туда всякие неприятности, из которых только, как выяснялось, и состоит вся его непростая жизнь.

После описания разных гадостей, случившихся с автором в росной траве-мураве следовало очень громкое гитарное соло. Зал затих, готовясь к кульминации.

Она не заставила себя ждать. Вокалист совершенно диким скоком подлетел к микрофону, принял странную паучью позу и заголосил финальную фразу:

«Комбат бьет траурный набат».

Ре-минор, ля-минор, ми-мажор и снова — ля минор.

«Я превращаюсь в репу от такого саунда», — подумал Митя Матвеев и стал потихоньку продираться сквозь потную толпу к буфету.

— Ты куда? — крикнул вслед товарищу Яша Куманский. — Куда, Митя? Такая крутизна!..

— В буфет, — бросил Митя, но Куманский уже отвернулся от него, и начал болтать головой, пытаясь попасть в резонанс с движениями толпы.

Ре-минор, ля-минор, ми-мажор.

Вот, вот для чего «Закат» этот мудацкий хорош. Во время его выступления в буфете народу поменьше.

Митя взял себе сто граммов коньяку, бутерброд с вареной колбасой буфет в Рок-клубе был знатный. Не во всяком театре можно было покушать так, как в рок-клубе. Организаторы постарались. Для себя, ведь, отчасти, делали. Сами здесь и отдыхали порой.

— Здорово, Мить!

К столику у сводчатого окна, за которым приютился Митя легким спортивным шагом приблизился Андрей Сулим.

— О, Андрей!

Митя был знаком с Сулей года три. Сошлись они в Доме Дружбы народов Митя тогда еще школу заканчивал. По комсомольской линии попал в Дом Дружбы. Такое было мероприятие — встреча с немецкими спортсменками. Сперва консул выступал, по-немецки что-то бухтел-бухтел. Митя тихонько в туалет вышел из зала.

Туалет пустой был — все в зале трепетали, на немецких спортсменок глазели. Было на что поглазеть. Фройлянен все как на подбор — белокурые, бестии, отъевшиеся, такая если за ряд скрепленных между собой стульев зацепит случайно, когда по проходу прет — так весь ряд вместе со зрителями, с мясом выкорчует из пола.

В одной из кабинок заревела спускаемая в унитаз вода. Хлопнула деревянная дверца и рядом с Митей возник высокий, статный юноша неопределенного, впрочем, возраста. Юноша был одет в хороший пиджак с комсомольским значком и — Митя задержал взгляд не в силах оторвать его от вожделенной части гардероба — в новенькие джинсы, ярко-синие, в обтяжку, простроченные желтой ниткой, чуть расклешенные.

С джинсов, оно все и началось.

Разговорился Митя со статным юношей, тот его в буфет повел, шампанским, от которого Митя стремительно опьянел, угостил. Телефон свой оставил и растворился среди дружественных фройляйнен.

Виделись они не часто, но каждая новая встреча оборачивалась для Мити чем-нибудь приятным — в зависимости от того, сколько денег мог он выложить перед Сулей за это приятное. Или диск хороший принесет улыбчивый знакомый, или носки фирменные. И до джинсов, наконец, дело дошло. После стройотряда Митя, наконец, позвонил Суле и, трепеща от нетерпения, сообщил, что готов и «штаны» взять.

— Что куришь? — спросил Суля, присаживаясь рядом с Митей.

— Да вот… — . Митя полез, было, в карман, но Суля, как всегда, обаятельно улыбнувшись, поднял вверх указательный палец.

— Угощайся.

В руке Андрей Сулима волшебным образом появилась красно-белая пачка с заветным, убедительно-черным цветом пропечатанным словом «Мальборо».

— Спасибо, — сказал Митя, вытягивая из пачки сигарету. — Пойдем, что ли, покурим?

Суля чиркнул зажигалкой.

— Здесь нельзя, Андрей…

Митя опасливо посмотрел в сторону буфетной стойки, над которой висела табличка, повествующая о том, что «У нас не курят».

Суля никак не отреагировал на замечание приятеля, прикурил, затянулся, выпустил дым, стряхнул крошки пепла в пустое блюдце.

— Слушай, у меня три диска «Цеппелина» пришло. — Для тебя тормознул. Надо тебе?

— О-о… Митя взял со стола зажигалку, зажег свою сигарету. Если что, Суля будет разбираться. Он первый закурил.

Повертел в руках зажигалку. «Зиппо» — непонятное слово.

— Бензиновая, что ли? — разочарованно спросил Митя.

— Да ладно тебе.

Суля отобрал у Матвеева зажигалку и сунул в карман пиджака.

— Так берешь?

— Андрей… Мне-то надо, конечно, только с бабками сейчас…

— Да потом отдашь. Мы же свои люди. Так как?

— Беру, — выдохнул Митя. — А какие?

— Четвертый, пятый и «Презенс».

— О, кайф… Беру, точняк — беру.

— Слушай, — Суля выпустил в потолок тонкую струйку дыма. — А ты этого певца-то знаешь?

— Которого? Из «Заката», что ли?

— Да что ты, Митя… Ты же в музыке сечешь. Нет, того, который стихи читал перед этим «Закатом». Как его… Леков, что ли?

— Конечно знаю, — ответил Митя.

— Познакомить можешь? Нравится мне, как он это все…

Суля неопределенно покрутил в воздухе пальцами.

— Да запросто. Хоть сейчас. Если он уже не нажрался за кулисами.

— Да хоть и нажрался — большое дело. Я бы тоже сейчас коньячку треснул. Можно вместе. А? Как ты?

В гримерку можно было попасть двумя путями. Коротким и длинным. Короткий, наиболее естественный — это подняться по лесенке на сцену, юркнуть за кулисы и оттуда — прямо по узенькому коридорчику к заветной двери.

Однако, на сцену всходить было страшновато. На сцене пожинал лавры «Закат». Пожинал настолько неистово и самозабвенно, что приближаться к «Закату» не каждый бы рискнул. Вероятно, эта группа, действительно, обладала таинственными способностями экспортировать свою энергетику как массовому зрителю, так и отдельным личностям, имевшим неосторожность слишком близко подойти к «Закату».

Вменяемые люди старались к «Закату» не приближаться. С теми, кто случайно оказывался в непосредственной близости от «Заката» в период его творческой эрекции происходили всякие нехорошие вещи. Одних током било, у других карма начинала скручиваться и переставать быть.

Некоторые везунчики, правда, получали банальные вывихи, ушибы, или легкие сотрясения головного мозга. Некоторые, которым повезло меньше спинного. Везунчиков, впрочем, было довольно много. Настолько, что в определенный момент в городе образовалось даже какое-то подобие клуба, членами которого являлись пострадавшие от личных встреч с «Закатом».

Собирались пострадавшие в котлетной на углу проспекта Майорова и улицы Римского-Корсакова, заказывали по паре котлет, доставали из сумок купленный в соседнем гастрономе портвейн и делились друг с другом впечатлениями.

Было чем делиться. В отличие от глупых и незрелых фанатов, члены импровизированного клуба были людьми серьезными и говорили мало, но по существу.

Кто-то тихо, но с гордостью сообщал товарищам о том, что у него разыгрался простатит, кто-то, краснея от удовольствия, шептал о неожиданном искривление позвоночника и проблемами с симфизом.

Много собиралось в котлетной на углу Майорова и Римского-Корсакова беззубых, лысых, горбатых, слабовидящих, страдающих пляской Святого Витта, золотушных, трясущихся в приступе собачьей чумки, ритмично рыдающих от гипертрихоза, изгрызенных подагрой и полумертвых, уставших жить, изнемогающих от невыносимой легкости бытия шизофреников, мучающихся помимо этой королевской болезни острым плоскостопием.

Впрочем, все члены клуба были людьми молодыми и хорошо одетыми, в будущее смотрели с оптимизмом и недуги свои воспринимали как заслуженные и выстраданные награды.

Митя об этом знал и, может быть, в силу врожденной трусости, старался к «Закату» не приближаться.

Втянут, закружат и заразят какой-нибудь вычурной пакостью.

Лечись потом.

Поэтому и повел он Сулю путем дальним — через оркестровую яму, по винтовой лесенке вниз, в подвальный коридор, вдоль стен которого тянулись всегда по-домашнему теплые трубы непонятного предназначения. Они выходили из одной стены и уходили в другую. Какую субстанцию они перегоняли, что символизировали, в чем было их предназначение не знал никто. Ни сантехники, ни газовщики, ни представители ЖЭКа.

Трубы эти, как говорил Мите сторож Дома Народного Творчества, в здании которого и базировался Рок-клуб, пребывали здесь еще до постройки, собственно, Дома Народного творчества. Лежали на земле. Теплые на ощупь, обернутые серыми листами асбеста, магнетически-притягательные. А вокруг НЭП, военный там коммунизм, флаги кумачевые. И вообще, с каждым днем жить становилось все лучше, все веселее.