За миг до полуночи - Наталья Андреева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он кивнул и в третий раз. В его записной книжке Надь примерно с десяток. А может, и больше. Надо бы сделать ревизию и отсеять тех, кто остался в далеком прошлом. Если она позвонит, долго будет думать: а кто это? А ведь придется с ней куда-нибудь сходить! И накормить ее ужином. И оплатить счет. Это было бы забавно! Потому что ему это не нужно. Ну, совсем не нужно. Он абсолютно спокоен.
– Почему ты улыбаешься? – спросила Надя.
– Я улыбаюсь своим мыслям.
– Получается, что я напросилась? Как все?
– Именно.
– Тогда почему ты не откажешь?
– Не умею.
– Тогда как же ты выкручиваешься?
Он рассмеялся:
– Разговор зашел не в то русло. Давай-ка свернем.
– Вот здесь – направо.
Некоторое время ехали молча. Он увидел дома, стоящие на горе, и спросил:
– Она?
Надя кивнула. Он покосился на девушку и спросил:
– Я тебя чем-нибудь обидел?
– Да! Вот почему так? Ждешь, ждешь его, принца на белом коне, а потом оказывается, что на него очередь! И ты в этом списке – последняя с конца!
– Я не принц. Внешность обманчива. В душе я уродливый и мрачный.
– Но хотя бы помечтать?
Монти промолчал. Машина въехала на гору.
– Который твой дом? – тихо спросил он.
– Третий от колодца.
– А бабка Маша где живет?
– Предпоследний в этом же ряду. Под красной крышей. Только краска давно уже облупилась.
Монти остановился у третьего от колодца дома.
– Спасибо, – тихо сказала Надя и открыла дверцу.
– А телефон?
– Не стоит. Я все поняла.
Она вышла из машины и дверца захлопнулась. Какое-то время Монти сидел в машине и смотрел, как она идет к калитке. Надя ни разу не оглянулась. Только когда калитка за ней захлопнулась, он выругался и выскочил из машины. Два прыжка, и калитка, вот она! Влетел во двор, увидел рюкзак, стоящий на нижней ступеньке. Надя, которая уже была на крыльце, повернула голову. На лице ее было удивление. Монти взлетел на крыльцо и рывком развернул девушку к себе.
– Телефон, – четко сказал он.
– Я не…
– А я да.
– Пусти.
Надя попыталась пройти. Он положил руку, придавив дверь так, чтобы она не открылась. Нагнулся к девушке, которая была ему по плечо, и посмотрел ей прямо в глаза. Какое-то время оба почти не дышали. Потом он опустил руку, достал из кармана куртки свой мобильник и повторил:
– Телефон.
Она назвала номер. Монти забил его в записную книжку и написал «NADY». Большими буквами. Потом мягко улыбнулся:
– Большое спасибо.
И спрыгнул с крыльца. Насвистывая, направился к калитке, ни разу больше не обернувшись. Надя стояла на крыльце и смотрела ему вслед.
Он сел в машину, посмотрел в зеркало и сказал своему отражению:
– Я никому ничего не должен объяснять.
У дома под железной крышей, выкрашенной в красный цвет, его машина вновь остановилась. Монти вышел и осмотрелся. Последним в ряду стоял одноэтажный бревенчатый дом, потемневший от времени. Неизвестно отчего сердце его забилось. Его тянуло к этому дому.
– Я никому ничего не должен объяснять, – повторил он и направился туда.
Открыл калитку и вошел. Женщина лет шестидесяти, копошившаяся на клумбе, разогнулась и удивленно посмотрела на гостя:
– Вы к кому?
– Извините. Мне нужны Новинские.
– Не слышала о таких, – покачала головой женщина. – Вы ошиблись.
– Они здесь жили когда-то.
– В этом доме?
– Не знаю.
– Мы купили его у Семеновых. Все по закону. У нас есть бумаги, – отчего-то заволновалась женщина.
– Да я не о том, – сказал он с досадой. – Извините.
Он посмотрел на дом. Большой деревенский дом. Изба. Его сердце болезненно сжалось. К горлу подступил комок. Он смотрел на дом и не мог оторваться. Женщина удивленно смотрела на него.
– А этот дом… Он не продается?
– Нет, – покачала головой женщина. – Мы не собирались его продавать.
Он подумал, что вопрос только в цене. «Опомнись! Зачем тебе это надо?». Вот уж никогда не подумал бы, что способен на такие чувства! Откуда? Сентиментальность ему не свойственна.
– Извините, – улыбнулся он. И направился к калитке.
Бабку Машу Монти нашел в огороде. Та тоже смотрела на гостя с удивлением, еще больше удивилась, когда Монти спросил:
– Вы ведь давно здесь живете. Меня интересуют Новинские. Может быть, вы помните…
Он достал из кармана сторублевую купюру и протянул бабке Маше:
– Вот.
Та оцепенела.
– Мало, да? Вот еще.
Монти достал из кармана еще одну купюру такого же достоинства. Бабка Маша опомнилась и проворно схватила деньги.
– Глуховата я стала, сынок. Новинские говоришь? Ох, и времена наступили! Разве проживешь нынче на пенсию? – хитро посмотрела на него бабка.
– Так как насчет Новинских? Чаю бы.
И они прекрасно друг друга поняли. Через десять минут Монти сидел в ее избе, за столом, накрытой клеенкой, и пил чай. Клеенка была белая, в синюю клетку, с глубокими порезами от ножа, в которых виднелось старое, морщинистое тело стола, а чай был со вкусом мяты.
– Новинские, говоришь? – бабка Маша пожевала губами. – Ох, и давно это было, сынок.
– Я понимаю. В каком доме они жили?
– Да соседи мои. Крайняя изба. Только не жили они там. Дачники.
Монти понял, почему его потянуло к тому дому. Интуиция опять его не подвела.
– А кто ты им будешь-то, сынок? – пристально глянула на него бабка Маша.
– Родственник, – коротко ответил он.
– Али насчет дома? Наследник? Так продали они. За четыреста рублев. Все по закону. Давно это было. Ваське немому продали, а тот Шуре-грешнице. А уж она Семеновым. А уж Семеновы…
– Семеновы меня не интересуют, – нетерпеливо перебил Монти. – Меня интересуют Новинские.
– Поляки, значит, – вздохнула бабка Маша. – Ванду я знала хорошо. Соседка. Только они – баре. Куды нам! Сынок-то у ней доктор. Он и меня пользовал. Бывала я у них. Только дом-то они продали. Давно это было.
– А ее внучку, дочь того доктора вы видели?
Бабка Маша наморщила лоб.
– Это которая тут рожала?
Он вздрогнул. Значит, все-таки, Ада Новинская! Племянница Марии Казимировны!
– Откуда вы знаете, что рожала?
– Давно это было, – вздохнула бабка Маша. – Уж лет двадцать, как прошло.
– Двадцать пять.
– Ну да. Приехали они вчетвером. Три девки и Ванда. Мне нынче восемьдесят стукнуло, она вроде как постарше. Жива ли, нет, не знаю.
– Умерла, – коротко ответил Монти. Бабка Маша поспешно перекрестилась. Он спросил: – А почему три девушки?
– Вроде как подружки. Поздно приехали, я их не видала. Утром гляжу – Ванда печь затопляет. Жили они тайно.
– То есть?
– От людей таились. Помню только, что у одной волос был рыжий, а у другой темный. А Новинские – они светлые. Черненькую я видала раза два. На веранде она стояла. Подбородок ладошкой подопрет, да на яблони смотрит. И все вздыхает. Рыжую помню хорошо. Кругленькая вся, румяная, что пышка.
– Она была полная? А, может, беременная?
– Да кто разберет? Давно это было. Я тогда только-только на пенсию пошла. А до того в колхозе работала. А тут и внучка у меня родилась. Вторая. Сын-то и забрал меня в город, сидеть, значит. Жена-то его в больницу попала. Роды были тяжелые. А он весь день на работе. Кому с дитями-то сидеть?
– Почему не остались здесь? На природе?
– Куда ж с малым! И хозяйство пришлось бросить. Наезжала я. Но редко. А уж по осени приехала картошку копать. С сыном. Сноха-то к тому времени оклемалась, вот я и приехала. А в ночь она рожала.
– Это было в конце августа.
– Может, и в августе. Врать не буду, – кивнула бабка Маша. – Я только слышу – кричит. Все «ох», да «мама». Хотела, было, пойти, да сын меня остановил. Куда мол, суешься. Не твое дело. Да и то, правда. Ванда-то была знатная повитуха. Вся деревня знала.
– А утром вы их видели?
– До того ли было, сынок? На огород мы пошли. Как встали, так и пошли. Чего тянуть-то? Кто рано встает, тому Бог подает. Потом мешки таскали. Сушили, в подпол засыпали. Огород-то у меня, сам видал, какой. До соседей ли? Еле-еле управились. А картошка в том году уродилась. Да а-а… – Она мечтательно прикрыла глаза и тяжело вздохнула: – Не то, что нынче. Увидала я их дня через два. С дитем они гуляли. Ванда и рыжая.
– А две других?
– Не видала. Я ее и спрашиваю, Ванду-то. Как, мол, внучка? А она мне: все в порядке, здорова. Ну, я и подумала…
– Вы уверены, что рожала именно она? Ада? Ведь с ребенком гуляла другая!
– Дак, куда ж ей было, гулять! Лежала, небось.
– А сколько дней надо, чтобы встать после родов?
– Ох, сынок! Которые были, так родили, встали, да пошли. Раньше и в борозде рожали. Прямо на поле. Это уж, как кому.
– Значит, точно сказать не можете, кто из них рожал?
– Полячка, кто ж еще? Ну, сам посуди, зачем было Ванде сюда ехать? Да еще с внучкой? Значит, грех случился. Слыхала я, врач-то с женой за границу уехали, а ее в институт устроили. А дочка, значит, вместо того, чтобы учиться, загуляла. Всего год отучилась, и, поди, ж ты! Забеременела! Вот Ванда и прикрыла грех.