Охота на сурков - Ульрих Бехер

— Попытайте свое счастье, — предложил я.

— Да шутка это. — Он плотоядно заразительно загоготал и разжал кулак. — Чао! — крикнул он мне вслед, бурно веселясь. — Солдат-Друг желает господину приятного воскресенья!

— Чао, Солдат-Друг.

5

Не скажешь, что человек этот был из кожи. Но он с ног до головы был в коже. На голове берет — из черной кожи, коричневая лакированной кожи куртка, черная рубаха, иначе говоря, чернорубашечник, высокие желто-коричневые сапоги. И такие крошечные подбритые усики, что можно было подумать, изъян Кожина верхней губе. При близком же рассмотрении они, скорее, казались обрывком кожи, налипшим на верхней губе.

Он соскочил с мотоцикла, кстати говоря, с коляской. В марках мотоциклов я, в общем-то, разбираюсь: двухцилиндровый четырехтактный двигатель, мощность 20 л. с. Немецкая фирма «Цюндап». Он пожал руки Крайнеру и Мостни, вначале — «оратору», затем — «молчальнику».

У тен Бройки было две машины: коричневый «крейслер» с откидным верхом и семиместный лимузин «австродаймлер»; роскошная черная машина удлиненной формы, с коричневато-желтыми сиденьями, место шофера отделено стеклянной перегородкой. Там сейчас садовник-слуга-шофер Бонжур решал кроссворды. Между машинами ждала тележка, запряженная двумя мулами. А перед ней стоял мистер Фицэллан, карликовый жокей в отставке; подняв воротник и опустив уголки губ, он, не замечая ни тех троих — Крайнера, Мостни, Кожаного, — ни нас троих — де Колану, Арчибальдо, меня, — держал речь к мулам.

— Fffuck you! — проклинал их Фиц. — You blasted goddamned doiikey-bastards… Go to hell! You sons-of-a-bitch listen to me, what I tell you. To hell with you, you goddamned ffucking…[44]

Мулы выслушивали проклятия карлика с полной невозмутимостью, и только их пушистые уши грациозно колыхались.

Рядом около самой сточной канавы стоял и немытый лимузин де Коланы. В заляпанное заднее стекло уткнулись в два ряда, прижимаясь друг к другу, семь спаниелевых носов — ну прямо-таки семейная фотография. Но стоило нам показаться, и фотография ожила; раздалось астматически радостное тявканье. Адвокат с непроницаемым лицом, не в силах, однако, скрыть свою «отцовскую» гордость, открыл дверцу. Тотчас вся свора выкатилась на улицу, разлетелась мохнатыми клубками. Минуты две адвокат дал им побеситься, а затем, поднеся ключ ко рту, как-то нерешительно свистнул, сзывая их назад. Подчинились лишь трое, прыгнув на заднее сиденье.

— Арчибальдо, avanti! — резко крикнул де Колана, однако нежные нотки в голосе сводили на нет строгость приказа.

Патриарх тотчас деловито принялся за работу, как опытная овчарка. Угрожающе урча, он сбил четырех непослушных в кучу и загнал в машину. Обнаружилось при этом, что у трости с янтарным набалдашником есть дополнительная обязанность пастушьего посоха; два-три легчайших шлепка, и вся компания собралась на заднем сиденье.

Де Колана перебрался через надломанную подножку, втиснулся за руль, а я помог взобраться в машину Патриарху, что, кажется, господин его не одобрил; и вот мы втроем сидим на переднем сиденье, но, прежде чем мотор завелся, стартер раз-другой взвыл вхолостую.

Свинцово-серое предвечернее небо, но вдали уже забрезжило светлое пятно надежды! Над затянутой вершиной Фуоркла-Сурлей, в повисших тучах уже зияет рваными краями брешь; в ней светится несказанно далекое васильково-синее небо юга, а в центре, словно нарочито обрамленный тучами, прорица-тельно поблескивает слоновокостный диск полной луны.

Но вот комья туч вновь сомкнулись, смяв забрезжившую было надежду.

Мы поехали вдоль склона, поросшего лиственницами и соснами; в вышине очертания деревьев поглощал туман. Тучи, когда спускаются с небес, зовутся туманом, подумал я простодушно; вытянув шею, я заглянул в зеркало водителя, чего тот, всматриваясь в ветровое стекло, кажется, не приметил. Метелка из павлиньих перьев легонько покачивалась над задним стеклом. За нами тянулось шоссе — пустое. Мы ехали довольно быстро, надломанная подножка брякала. Слева внизу в последний раз мелькнули коробки отелей, курорт казался вымершим. Но мы уже углубились в лес Сувретты.

— Черно-Белый-Бело-Черный? Вы спите? — проскрипел словно бы откуда-то издалека де Колана.

Я встрепенулся.

— Нет… я только, э… точно разбитый. Эта серая… эта погода, всему виной. А может, кофе с киршем. Стоит мне выпить днем спиртного, и я валюсь с ног.

— Ага! А я разве не то говорю? Мой принцип, хум-ррум, мой принцип… — Не сводя глаз с дороги, он наклонился ко мне; кисловатый, едва перебитый мятной лепешкой перегар обдал меня. — Днем ни капли спиртного.

— Ну, мне-то вы можете этого не говорить, адвокат. Спорю на миллион фунтов стерлингов, что вы самое меньшее уже приняли внутрь пол-литра… минутку, — принюхался я, — э… пол-литра «Марк-де-Бургонь». Угадал?

— Я? Внутрь? Пол-литра «Марк-де-Бургонь»? И как только подобная мысль пришла вам в голову?

Патриарх между тем оказал мне честь и положил мне на колени мохнатую голову, точно в безумно истрепанном аллонжевом парике. И хотя пес прикорнул, словно бы дремля, он не спал; его подслеповатые глаза искоса поглядывали в серую мглу за окном машины. Я снова вытянул шею, пытаясь заглянуть в зеркало. Мы уже оставили позади последние дома Кампфера. И теперь ехали по берегу Кампферского озера. Вдали, еще совсем крохотные, виднелись дома Сильвапланы. Низко, почти рукой достать, нависли над озером кипы туч, а под непроницаемым серовато-ватным покровом летела огромная черная птица, которую я принял за беркута; устало взмахивая крыльями, она парила над неподвижными, лишенными красок водами, словно символ кромешной мглы, словно посланец подземного царства мертвых.

Зеркало в машине установлено для водителя, мне увидеть что-либо в него было затруднительно. И потому я оглянулся, будто хотел убедиться, что у псиного семейства все в порядке. Два щенка, самых молодых, спали. Остальные преданно таращились — причем спины одних служили подставками для морд других. Вся ах буйная веселость погасла.

Теперь я глядел сквозь заляпанное заднее стекло, не обращая внимания на павлинью метелку, истрепанные перья которой мало напоминали павлиньи, на бегущее за нами шоссе, на литые столбики, меж которыми протянулись словно бы самодельные перила из очищенных сосновых стволов. За нами — ни единого драндулета.

Де Колана искоса бросил на меня взгляд.

— Скажите-ка, по-жалуй-ста, — тягуче проскрипел он, — друг мой и однокашник, Черно-Белый, что это вы там высматриваете позади? Не осталось ли, эк-э, ваше сердце в Гейдельберге?

— Это скорее можно сказать о вас.

— Уж не жертва ли вы фантастической идеи, что ваши друзья, эхм, передумали? А? И нагоняют нас в своем, эхм, шикарном экипаже?

— В этом я очень сомневаюсь. Хочу вас спросить, господин адвокат… Сию минуту, когда я задремал, не обогнал ли нас кто-нибудь? Мотоцикл с коляской, «цюндап», к примеру?

Он снова искоса бросил на меня взгляд красно-воспаленных, белесовато-голубых глаз, но цвету и выражению ну точь-в-точь глаз Патриарха.

— Когда вы дремали? — Из-под серо-бурых лохматых усов выползла снисходительная усмешка. — Мотоцикл… ничего подобного не произошло. Нас никто не обгонял. Никаких «щон-дапов» в поле зрения. Вам все приснилось, Черно-Белый.

Я исподтишка стал разглядывать де Колану. Черная плоская шляпа, скрывающая его грушевидный череп, молодцевато сдвинута набекрень; де Колапа, надо думать, был некогда лихим студентом, которому происхождение открыло доступ в одну из аристократических студенческих корпораций. Стоило забыть о фиолетовой одутловатости его лица и хронически-воспа-ленных угрях, подстричь грязно-сальные усы, и получалось, как это ни странно, почти красивое мужское лицо. Внезапно я подумал, не доверить ли ему мои опасения по поводу Двух Белобрысых. Но слишком измотанный, чтобы принять решение, я вновь откинулся на спинку сиденья. Патриарх издал шумный вздох. Надломанная подножка брякала.

— Не помните ли вы, адвокат… — полусонно настаивал я, — только что… перед отелем Пьяцагалли… там же кто-то стоял с мотоциклом. Кто-то в коричневой кожаной куртке.

— А, вот оно что. Этот…

— Вы его знаете?

— Еще бы. Это же Паретта-Пикколи. «Фашист», как называют его жители Санкт-Морица… хнг, еще бы мне его не знать.

Подножка брякала.

— Фашист? — переспросил я, сморенный сном и потому не способный ни на какие ассоциации.

— Ида-а… Парень был управляющим на лесопильне «Крес-тальта»… Попался на растрате. — Монотонный скрип его голоса долетал до меня издалека. — Я в свое время представлял на суде, эхм-хэм, соистца… Он, Паретта, отсидел три года в Куре. А как очутился на свободе, хнг-хнг, стал поклонником Муссолини. Теперь занимается перевозкой мелких грузов.