Царь Соломон - П. Люкимсон

Помимо этого, в узком кругу еврейских мистиков на протяжении столетий, а возможно и тысячелетий, ходила рукопись «Книги ключей Соломона» («Сефер мафтеах Шеломо»), написанная на иврите. Ее текст заметно отличается от «Клавикула Соломон» и представляет собой описание каббалистических камей-амулетов, призванных принести человеку удачу в тех или иных делах, здоровье, отвести от него несчастье и т. д. В 1914 году гебраист Герман Голланц опубликовал в издательстве Оксфордского университета копию «Сефер мафтеах Шеломо», снабдив его своими предисловием и комментариями на английском.[62]

Разумеется, за аутентичность текста, а также всех приведенных в этой книге символов и печатей ручаться нельзя. Но многие из представленных в книге рисунков и в самом деле напоминают символы и печати, встречающиеся на охранных амулетах, найденных археологами на территории современного Израиля и датируемых X-VIII веками до н. э. Таким образом, не исключено, что часть этого ивритского варианта «Книги ключей Соломона» и в самом деле дошла до нас из эпохи причастного к мистике и практической эзотерике Соломона.

Завершая разговор о великих познаниях Соломона в мистике, хочется отметить, что время от времени оживающая версия, что знаменитый перстень-талисман Александра Сергеевича Пушкина якобы принадлежал самому царю Соломону, который был подарен им царице Савской, а она передала его своему сыну Менелику, не выдерживает критики.

Конечно, заманчиво представить Пушкина прямым потомком Соломона и утверждать, что через перстень к собственному поэтическому дару великому русскому поэту передавался и поэтический дар автора «Песни песней», но, увы… этому нет абсолютно никаких подтверждений. Напротив, история перстня с «таинственной» надписью на иврите, который Елизавета Воронцова подарила Пушкину, веря, что на его сердоликовом камне выбита какая-то каббалистическая печать, хорошо известна. Пушкин, будучи человеком суеверным, и в самом деле верил, что этот перстень подстегивает его вдохновение, и постоянно носил его на большом пальце, что было крайне неудобно.

Обложка амстердамского манускрипта «Сефер мафтеах Шеломо» («Книга ключей Соломона»). Оксфордское факсимильное издание 1914 г.

Страница из амстердамского манускрипта.

После кончины поэта перстень попал к Василию Андреевичу Жуковскому, а сын последнего передал его Ивану Сергеевичу Тургеневу, который и попросил отца российской гебраистики Даниила Хвольсона перевести ему выбитую на камне надпись. Как оказалось, надпись гласила «Симха, сын старца рабби Иосифа, да будет благословенна его память», то есть перстень был самой обычной купеческой печатью и, судя по ее форме, был приобретен Воронцовой у местных караимов – адептов еврейской секты, отвергающих Устную Тору (Талмуд).

Есть, правда, версия, что стихотворения «Храни меня, мой талисман» и «Талисман» Пушкин посвятил другому своему «каббалистическому» кольцу – тому самому, которое он на смертном одре подарил Владимиру Далю, но и эта версия опять-таки построена на песке.

Как бы то ни было, Рамбам, вероятно, был прав, когда утверждал, что под «мудростью» Соломона следует понимать его глубокие познания в мистике и философии. Но народ-то судил о мудрости царя прежде всего по его способности вершить справедливый суд и прозорливости его внешней и внутренней политики. И не случайно текст Библии уделяет так много внимания этой стороне его деятельности.

Глава седьмая Суд да дело

Судопроизводство испокон веков считалось у евреев одной из важнейших сфер жизни. Со времен Моисея лидер нации был одновременно и судьей; значительная часть «Пятикнижия» представляет собой изложение тех или иных законов уголовного, гражданского и семейного права и вновь и вновь в той или иной форме провозглашает идею, что справедливый суд представляет собой основу жизнеспособности любого общества и государства. И наоборот: общество, в котором суд вершится не по правде, где процветают произвол и коррупция, неминуемо обречено на вымирание. «Не искривляй суда, не лицеприятствуй, не бери мзды, ибо мзда ослепляет глаза мудрых и извращает слова праведников. К справедливости, справедливости стремись, дабы был ты жив и овладел землей, которую Бог, Бог твой дает тебе!» (Втор. 16:19-20) – говорится в предсмертной речи пророка Моисея.

Отсюда понятно, почему подлинным мерилом мудрости Соломона становятся для народа принимаемые им судебные решения, и почти треть всех легенд о Соломоне так или иначе рассказывает о том или ином судебном прецеденте.

В качестве примера мудрого судебного решения Соломона Библия приводит широко известную историю о двух иерусалимских блудницах, пришедших к царю с просьбой разрешить их спор о ребенке. Рассказ этот следует сразу после упоминания о возвращении Соломона в Иерусалим из Гаваона, то есть после явленного ему Откровения.

Надо заметить, что проститутка обозначается в иврите словом «зона», что в буквальном переводе означает «насыщающая» и, в принципе, может употребляться и в значении «трактирщица». Видимо, все дело в том, что в древности содержательницы постоялых дворов оказывали своим клиентам и интимные услуги (то есть утоляли и сексуальный голод), и таким образом два этих понятия тесно переплелись между собой. Судя по «Притчам» самого Соломона, в современном ему Иерусалиме представительниц древнейшей профессии (или трактирщиц) хватало, так что удивляться их приходу в царский суд особенно не стоит.

«И сказала одна женщина: о, господин мой! я и эта женщина живем в одном доме; и родила я при ней в этом доме. На третий день после того, как я родила, родила и эта женщина; и были мы вместе, и в доме никого постороннего с нами не было; только мы две были в доме…» (3 Цар. 3:17-18).

Итак, сама истица честно признает, что свидетелей, способных подтвердить ее правоту, нет. Но нет их и у ответчицы, а значит, судье приходится полагаться лишь на их показания. Но тут выясняется, что и сама истица не была свидетельницей преступления, которое она вменяет в вину своей товарке – все ее претензии строятся на практически недоказуемом подозрении:

«…И умер сын этой женщины ночью, ибо она заспала его. И встала она ночью, и взяла сына моего от меня, когда я, раба твоя, спала, и положила его к своей груди, а своего мертвого сына положила к моей груди; утром я встала, чтобы покормить сына моего, и вот, он был мертвый; а когда я всмотрелась в него утром, то это был не мой сын, которого я родила. И сказала другая женщина: нет, мой сын живой, а твой сын мертвый. А та говорила ей: нет, твой сын мертвый, а мой сын живой. И говорили они так пред царем» (3 Цар. 3:19-22).

Скептики обычно говорят, что если одному младенцу был только один день от роду, а другому – три, то достаточно было позвать опытную акушерку, и она точно сказала бы, когда родился живой младенец. Однако этот довод основывается на поверхностном прочтении текста. Разница во времени рождения между младенцами составляла три дня, но из текста вовсе не следует, что женщины явились в суд в тот же день, когда родила ответчица – младенцам мог быть и месяц, и больше.

Определить их возраст на глаз с точностью до одного дня было уже практически невозможно.

И вот дальше и следует знаменитое соломоново решение:

«…И сказал царь: эта говорит: “мой сын живой, а твой сын мертвый”; а та говорит: “нет, твой сын мертвый, а мой сын живой”. И сказал царь: подайте мне меч. И принесли меч царю. И сказал царь: рассеките живое дитя надвое и отдайте половину одной и половину другой. И отвечала та женщина, которой сын был живой, царю, ибо взволновалась вся внутренность ее от жалости к сыну своему: о, господин мой! отдайте ей этого ребенка живого и не умерщвляйте его. А другая сказала: пусть же не будет ни мне, ни тебе – рубите! И отвечал царь, и сказал: отдайте этой живое дитя и не умерщвляйте его, она – его мать. И услышал весь Израиль о суде, как рассудил царь; и стали бояться царя, ибо увидели, что мудрость Божия в нем, чтобы производить суд» (3 Цар. 3:23-28).

Преподаватели юрфаков любят цитировать эту историю на вводной лекции по семейному праву. При этом они обращают внимание студентов, что Соломон, по сути дела, так и не выяснил со стопроцентной точностью, какая из женщин говорила правду, а какая – лгала, то есть какая из них приходилась биологической матерью ребенку. Конечно, вероятность того, что младенец был отдан именно биологической матери, велика, но какая-то доля сомнения в этом все равно остается: в конце концов, истице могла попросту почудиться подмена (она сама признает, что спала), а ответчица могла просто по своей натуре оказаться более жестокосердной, чем истица.

Но в том-то и дело, подчеркивается в этот кульминационный момент лекции, что Соломон вовсе не искал ответа на вопрос, кто из этих двух блудниц – биологическая мать мальчика. Нет, его волновало другое: для кого этот ребенок важнее; какая из женщин будет ему лучшей матерью. Таким образом, Соломон ввел фундаментальный принцип разрешения любых дел, в центре которых находятся дети: судьи в них должны руководствоваться прежде всего интересами ребенка, а не личными интересами тяжущихся сторон.[63] И именно в этом, а не в некой особой прозорливости и заключалась мудрость Соломона как судьи.