Как я изучаю языки - Като Ломб

Изучающий иностранный язык идет по пути, значительно более тернистому, чем овладевающий каким-либо другим навыком. Продвижение вперед осложняется автоматическим экстра– и интерполированием, которое в языкознании называют трансференцией, интерференцией или перекрестными ассоциациями.

Тот, кто готовится стать врачом или инженером, не должен, начиная учебу, срочно ломать уже сложившиеся в его сознании представления относительно будущей профессии. В нем еще не укоренились ложные – ложные с точки зрения нового учебного материала – медицинские или инженерные знания, которые затрудняли бы усвоение учебного материала, «скрещивались» бы с ним.

Вообразите, что бы произошло, если бы выяснилось, что нам нужно изменить все наши представления о привычной и естественной десятичной системе счисления и перейти, скажем, на троичную!

Воздействие родного языка менее всего дезориентирует нас при изучении лексики, набирании слов. Мгновенно понимается и выучивается, что стол по-английски не стол, a «table» и книга не книга, a «book». Но ответ на вопрос «Что на столе?» требует уже не такого, с опытом родного языка соотнесенного высказывания «Book is on the table», а усложненного внутренними нормами английского языка: «There is a book on the table».

Интерференция родного языка – явление хорошо известное. Значительно меньше говорят методисты о том факте, что наибольшее количество неверных экстраполяций рождается из-за вмешательства не родного языка, а первого – или лучше других усвоенного – иностранного языка.

Происходит это, вероятно, потому, что изучение родного языка не связано с особенными энергетическими затратами; сознание в этом процессе участвует очень мало. Но когда, скажем, английский язык начинает изучать взрослый, то в деятельность по овладению новым материалом включается и волевая сфера сознания (рефлексивное сознание). Мы сознательно усваиваем правило, что согласные «p», «t» следует произносить с придыханием. И мы настолько себя к этому приучаем, что, когда переходим на французский язык, затрачиваем почти столько же энергии на отвыкание от придыхания. А отвыкнуть крайне необходимо, потому что придыхаемые согласные искажают, порой до неузнаваемости, французские слова так же, как могут исказить и венгерские слова.

Хотя экстраполирование действует на изучение иностранного языка в определенном смысле отрицательно, в руках умудренного опытом учащегося оно может оказаться и ценным орудием – орудием закрепления. Более того, воспользоваться этим орудием надо обязательно, ибо незакрепленные знания так или иначе уйдут (да простят мне читатели эту банальную истину!).

В огромной разнице между такими словами, как «учить» и «выучить», заключается как раз факт закрепления. Если бы незакрепленные знания не уходили, то число знающих иностранные языки (как и любые прочие дисциплины) было бы равно числу изучающих, чего, к сожалению, не бывает.

Встречаемся с каким-либо словом, правилом, понимаем их и скользим дальше, к следующему языковому факту, и это слово, правило не стали нашими, они не стали орудием, которым мы можем пользоваться по нашему разумению или прихоти. Хорошо еще, если они останутся в нашем сознании пассивно, то есть мы будем их узнавать.

Одним из способов закрепления, хорошо оправдавших себя на практике, является именно противопоставление. Взрослый мозг прибегает к нему так или иначе, как бы ни противилась этому самая современная методика преподавания иностранных языков. Нам нужно сознательно усвоить, что в немецком языке согласные в интервокальной (между гласными) позиции не удваиваются, как, например, в венгерском. Что в отличие от русского в польском не пользуются обычно личными местоимениями, потому что окончание глаголов однозначно указывает на деятеля. Нам необходимо усвоить, что испанские глаголы движения сочетаются также и со вспомогательным глаголом «haber», а не только с его служебной парой «ser», как это имеет место во французском и итальянском языках, очень родственных испанскому. Нужно запомнить, что актуальное действие в настоящем, если оно началось уже в прошедшем, выражается в английском не настоящим временем глагола, a «present perfect», что в отличие от венгерского после русских существительных, выражающих количество, отнесенное к данным существительным, слово стоит в родительном падеже («кусок хлеба»).

С точки зрения нового языка экстраполирование родного языка или другого иностранного, лучше усвоенного, является ошибкой. Но для изучения ошибка представляет собою ценность. Ценность потому, что она создает возможность для сознательного противопоставления, что в свою очередь служит замечательным орудием закрепления. А без закрепления – возвращаюсь к сказанному – иностранный язык усвоен быть не может.

С педагогической точки зрения наибольшую ценность представляют собою ошибки, совершенные нами же. Если мне удалось обнаружить свое заблуждение, если мне указали на него смехом, удивлением, непониманием, а порою даже и досадой, обидой, то при этом опосредствующим, вспомогательным орудием закрепления оказываются мои эмоции, моя невольная, пусть даже скрытая от глаз реакция.

Итак, не будем сердиться на ошибки и не будем их стыдиться. Они – источник многочисленных ценностей… в том числе и языков. Да, да, не удивляйтесь – именно языков! Такие романские языки, как французский, итальянский, испанский, португальский, провансальский, румынский, сложились в результате плохого усвоения латыни, овладеть которой как следует у народов, завоеванных в свое время римлянами, не было ни желания, ни возможностей.

Нам, конечно, не нужно творить из наших ошибок новые языки. Но с помощью ошибок мы можем лучше усвоить существующие, сравнивая особенности родного языка и нового языка, сознательно противопоставляя правильные и ложные решения.

Сравнивая правильное и ошибочное, мы можем избежать укоренения заблуждений. А это очень важно. Камертон, который мы не раз уже упоминали, должен звучать чисто. Поэтому я бы не рекомендовала штудировать собственные, неисправленные переводы или заучивать случайно услышанное. Для цели заучивания годится только безупречно выверенный текст. Если мы часто слышим неправильные формы, если они вкрадываются через слух в сознание и начинают звучать в нас привычно, мы оказываемся в том же положении, как человек, которого долго кормили пригорелой пищей, а когда дали нормально поджаренное, то он сказал, что вареные блюда не любит.

Как нам говорить на иностранных языках?

А так, чтобы отправной точкой служил не родной язык, а сам иностранный, по известным, уже приобретенным колодкам выкраивая новые явления. Это положение больше известно под девизом «надо думать на иностранном языке». Мне лично такая формулировка не симпатична. Так что позвольте мне и дальше пользоваться своими модельными «колодками».

Как можно зафиксировать, на каком языке мы думаем? Как и в какой момент можно заглянуть – а тем более воздействовать! – в невероятно сложный механизм умственной деятельности? Наверное, только при очень трагических обстоятельствах, когда из-за гибели какой-то известной области подкорки полностью или частично отказывает память. Венгерские нейрофизиологи описывают случай, когда у пострадавшего в результате травмы выпал из памяти только родной язык, а выученный им иностранный язык не пострадал нисколько. Известны случаи, когда больной забывал только глаголы родного языка и говорил исключительно существительными. Пусть нейрофизиология занимается выяснением сложнейшего механизма соотношений между мышлением и речью, между лексическим осознанием того, во что облечен процесс мышления – в слова или формы, образы, а если в образы, то в какие. Мы же вернемся к нашему совершенно ненаучному тезису и будем привыкать к тому, чтобы выражать желаемое, опираясь не на родной язык, а на иностранный.

С чем только не сравнивали речь на иностранном языке! Давайте сравним ее теперь с фотографированием. Предположим, что мы видим прекрасную розу и хотим ее для себя увековечить на фото. Как известно, фотографируем мы, не нацеливая объектив на каждый лепесток, а отступая на определенное расстояние: ровно на такое, чтобы в видоискателе был виден весь предмет целиком.

Тот, кто будет по очереди брать слова родного языка и переводить их на иностранный язык, поступит как человек, который фотографирует, нацеливая объектив на каждую часть предмета. Итак, предметом съемки служит нам какая-то синтаксическая или морфологическая форма иностранного языка. Как нам уже известно, наиболее ощутимой, наиболее воспринимаемой частью, областью языка является лексика. Начнем с нее.

Когда мы говорим на иностранных языках, нам постоянно угрожает чудовище, имя которому Никак-не-вспомню-а-ведь-знал. И не вспомним, пока не прекратим кружить вокруг данного выражения на родном языке, пока не прекратим попыток его перевести!