Кредо негодяев - Чингиз Абдуллаев

— Значит, ты снова уедешь на три года? — Кажется, она впервые за все время разговора повернула к нему голову и посмотрела на него.

— Если удастся вообще уехать, — пошутил Дронго.

— Ты еще не бросил свои шпионские страсти, — поняла женщина, — они никак не оставят тебя в покое?

— Это не они. Они как раз тут ни при чем.

— Тогда в чем дело?

— Сам не хочу. Ничего другого я делать уже не умею. Мне тридцать шесть лет, и я не научился ни нормально работать, ни нормально жить. Видимо, по-другому я просто не умею.

— Ты мог бы остаться у нас в стране.

— Не говори глупостей, кому нужен перелицованный шпион? Я не гожусь даже в качестве консультанта по мемуарной литературе. Все уже написано и сказано много раз. Мне давно пора уйти на пенсию, в нашем деле главное — вовремя уходить. Но мне всего тридцать шесть лет. По-моему, в это время уходят на пенсию только балерины.

Она улыбнулась.

— Ты не изменился.

— В отличие от тебя. Мне не удалось даже создать за эти годы своей семьи.

Улыбка медленно сползла с ее лица.

— Кто тебе сказал? — спросила она очень тихо.

— Конечно, Барбара. Ты, кажется, проводила с мужем медовый месяц в Сиэтле? Во всяком случае, из разговора с твоей подругой я понял именно так.

— Да, — с вызовом сказала она, — я вышла замуж.

— Поздравляю, — произнес он без особого энтузиазма, — желаю счастья.

— Спасибо. Тебе не интересно, кто он?

— Нет.

— Да? — Она привстала, опираясь на правый локоть. — Почему?

— Это не мое дело.

— Дурак ты, — обиженно ответила она, убирая руку и отворачиваясь к стене.

— Хорошо, — разозлился он, — ты хочешь, чтобы я устраивал сцены ревности, ревновал тебя к собственному мужу, расспрашивал о его тайных пороках, плакал или, как там у Гамлета — «крокодилов ел».

— Потрясающее знание классики. Это все шпионы такие грамотные? — съязвила она, не поворачиваясь к нему лицом.

— Только очень хорошие шпионы.

— А ты хороший шпион?

— Думаю, что хороший.

— Тогда тебе легче.

Они замолчали, и через несколько секунд он уже другим голосом спросил:

— Кто он?

— Нормальный парень, — быстро ответила Лона, словно ждала именно этого вопроса, — он врач-невропатолог. Мы познакомились на выставке импрессионистов.

— Давно?

— Полгода назад.

— Он темнокожий?

— А ты еще и расист, — она наконец повернулась к нему.

— Просто уточняю твои вкусы.

— Я разочарую тебя. Нет, он не темнокожий. Отец у него американец, а мать из Пуэрто-Рико.

— Это, по-моему, тоже американский штат.

— Она «латинос», их сейчас не очень любят в Америке, — деловито пояснила женщина, — впрочем, здесь не любят никого: ни евреев, ни черных, ни «латинос», ни китайцев. Здесь все незваные гости. И русские тоже.

— Да? — удивился он. — А мне говорили, наоборот. Друзья уверяют, что во времена президентства Клинтона и его жены Хиллари, этого двухголового дракона, как их называют некоторые американцы, произошли существенные изменения в общественном мнении всей страны. Теперь, чтобы добиться успеха, нужно быть негритянкой (расовое меньшинство), желательно темнокожей (национальное меньшинство) и совсем хорошо, если она будет лесбиянкой (сексуальное меньшинство).

Лона секунду сдерживалась, а затем оглушительно захохотала, утыкаясь в подушку.

— Я такого не слышала, — наконец произнесла она, — но ты довольно метко подметил наши комплексы.

— Мы не свободны от массы комплексов, — он тоже повернул голову, и теперь они смотрели друг другу в глаза.

— Поцелуй меня, — вдруг попросила она.

Глядя ей в глаза, он исполнил ее желание. Она закрыла глаза во время поцелуя. Он так и остался с широко раскрытыми глазами.

— Ты все-таки изменился, — пробормотала она, немного отодвигаясь от него.

— Я знаю. — Ты женился?

— Типичная женская логика, — усмехнулся он, — а я думал, ты выше этого.

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Я не женат. Просто за это время произошло столько всяких событий. Мне действительно было довольно нелегко.

— Ты попался?

— Не в этом дело. Это трудно объяснить, другой образ жизни, ты можешь не понять.

— И поэтому ты даже не звонил?

— Раньше я не мог, потом не хотел. Мне казалось, что все, происшедшее с нами, было похоже на какой-то чудный сон, который приятно вспомнить, но о котором всегда твердо знаешь, что это мираж. И потом моя… бывшая работа, — эти слова всегда давались ему труднее всего, — она не располагала к особой откровенности, ты ведь об этом догадываешься и сама.

Лона молчала. Затем внезапно вскочила, усаживаясь прямо на подушку, утыкаясь лицом в собственные колени. В ее грации было нечто кошачье, какая-то особая пластика, присущая темнокожим женщинам.

— А зачем ты приехал теперь? — спросила она, наклонив голову. — Только не лги, что из-за меня.

— Нет, — достаточно серьезно ответил он и невольно погладил ее изящную кисть, — не из-за тебя. Я даже не верил, что смогу снова увидеть тебя. Кто-то из великих сказал, что не стоит возвращаться туда, где ты был раньше счастлив. По-моему, прекрасные слова.

— Ты решил следовать этому наказу? — Она по-прежнему не меняла позы, обхватив руками свои ноги и положив голову на колени.

— Может быть, во всяком случае, если бы я следовал этому изречению, то мне не пришлось бы узнавать о твоем замужестве. Мне было бы легче.

— Легче что? — глухо спросила она.

— Я бы упивался своим самомнением, твердо полагая, что ты по-прежнему любишь меня одного.

— Это так и есть, — внезапно произнесла она, не поднимая головы.

Он всегда боялся, когда говорили на такие темы. Или сознательно избегал их. После смерти Натали Брэй, спасшей ему жизнь в Вене и так нелепо погибшей в аэропорту удивительно красивой столицы Австрии, он не любил говорить о своих отношениях с женщинами и сознательно избегал слишком близких отношений. А после смерти Натали он так и не побывал в Австрии, где она была похоронена. Изумительный город вызывал теперь у него слишком тягостные воспоминания. Там они впервые познакомились с Натали, и там они расстались навсегда.

Иногда ночью она являлась ему во сне, ироничная, наблюдательная, собранная, со своей обычной чуть заметной улыбкой. Он даже иногда говорил с ней. Они впервые увиделись двенадцатого ноября восемьдесят восьмого года. Он помнил этот день совершенно точно, тогда они должны были встретиться у собора святого Штефана. И он впервые увидел Натали. Потом они даже оставались в одном номере в Сантьяго, и он, верный своим принципам, ночевал на диване, вызывая насмешки молодой женщины.

Тогда ему казалось, что все это слишком несерьезно, и он предпочитал не флиртовать с экспертом ООН, случайно оказавшимся хорошенькой женщиной. Только позднее, в Буэнос-Айресе, когда она вдруг сказала ему, что любит его, он понял, какие именно чувства испытывал сам. Тогда он впервые узнал и ее настоящее имя. Потом был Нью-Йорк. Они сумели тогда предотвратить покушение на жизнь трех президентов, но он уцелел лишь чудом. Тяжелое ранение, в результате которого он оказался в больнице, на несколько лет выбило его из строя, и он увидел Натали в следующий раз лишь через три года, уже накануне развала Советского Союза. Тогда агонизирующая советская система и ее правоохранительные органы не очень утруждали себя вопросами этического характера. Отработавший, по их мнению, Дронго был просто подставлен американской разведке и в результате этой беспредельной в истории спецслужб операции потерял своего связного. А через несколько дней погибла и Натали. Воспоминания об этом до сих пор оставались в глубине его души, там, куда обычно не пускают никого.

И вот теперь, когда Лона неожиданно ответила ему таким образом, он впервые растерялся. Снова терять женщину он не хотел, а пускать ее слишком глубоко в тайники своей души он уже не мог. Но Лона ему нравилась. А может, здесь можно было употребить другое, более подобающее их отношениям слово, но он не хотел признаваться даже самому себе.

— У тебя ревнивый муж? — внезапно, непонятно почему, спросил он.

Она посмотрела на него, тряхнув волосами, ей была непонятна его реакция.

— Нет, — ответила Лона, — он не ревнивый. Я сказала ему, что в Нью-Йорк прилетел мой старый друг, которого я не видела много лет. И он все понял, не стал задавать ненужных вопросов. Мы просто решили жить вместе, наш брак пока не оформлен.

— Тогда я не понимаю женской логики, — пробормотал Дронго.

— Он прекрасный парень, добрый, интеллигентный, любящий меня, — задумчиво произнесла Лона, — но этого мало. В нем нет какой-то искры, какого-то невероятного огня, который есть в тебе. Если хочешь, я могу даже вывести такую формулу. Он идеальный муж, ты идеальный любовник.