Прощай, Атлантида - Владимир Шибаев

С утра барабанщик заспешил в партийный сине-зеленый офис, потому что его там ждал музыкальный приятель, несколько единомышленников и труд по пересчету испорченных халатностью властей зеленых насаждений, тем более что на учебной кафедре муниципального политеса объявился библиотечный день.

В штаб-квартире, кургузенькой однокомнатной квартирке на первом этаже трухлявого дома, лишь одна боевая подруга исполнительного секретаря двумя пальцами набивала в компьютер на, кажется, французском языке предложения международным коллегам о совместном и наболевшем.

Так, со стороны синих и "Белого налива" предлагалась свежая кровь идей, вернее, сок соображений и, вероятно, инициативные руки на летний сбор в апельсиновых рощах. Просили же, по возможности, крепкие скрепки и прочные файлпапки. Не подумайте, что такая международная дребедень не приносит законных плодов, отнюдь. Только недавно вдруг к офису, и тоже поутру притащился гигантский грузовик, оттуда четверо молодчиков под торжественные звуки трехэтажного мата вытянули огромный, огромный зеленый кожаный диван и водрузили его, заняв все место, в малюсенькой кухоньке. Диван препровождало письмо из мебельного испанского центра "Баскудо", где белым по черному было написано, что изделие это не тахта со спиной, а подарок местным природосохранителям от идейных соратников из далекой Барселоны.

Барабанщик же еле успел расположиться в своем крохотном рабочем углу, как вдруг увидел чудное чудо. Да такое, что барабанщик схватил за бока музыкального друга и за веревку нацепил его на грудь, а в руку схватил одну подвернувшуюся палочку. Да сами вы посудите, не растеряется ли кто, увидев сие.

Сие со звоном колокольчика открыло дверь и явилось в комнату. Было это сие сиятельной юной девушкой с пепельно серыми расхристанными и крутящимися по плечам волосами, в ослепительно белом и слишком коротком подвенечном платье. На плечах создания топорщилась телогрейка. Серые глаза явления мокро блистали нервной экспрессией, а из под коротковатого свадебного наряда выползала полоса черной фигурчатой комбинации. На ногах явления болтались крупные кеды. Девица держала в руках палку с самодельным плакатом " Женщинам свободных профессий – трудовые гарантии".

Барабанщик, как пораженный подагрой французский кирасир, поднялся и стукнул палочкой в инструмент.

– Вот, пришла записываться в партию, – молвило явление.

Очкастая худая залежалка, она же боевая подруга секретаря, уронила с носа черные очки, приподнялась, но, не в силах устоять, рухнула на пол мимо круглого крутящегося стула, нелепо задралась ее длинная черная глухая юбка, но она, не обратив внимания, принялась почти беззвучно, чуть взвизгивая, хохотать.

Барабанщик, сегодня одетый в длинные вельветовые круглые на ляжках брюки, вновь нервически щелкнул палочкой. Тогда пепельная девушка сделала в комнату шаг, упала на стул и принялась безудержно и глубоко рыдать. Минут через пять или семь партийцы собрались с духом, приблизились к стенающей и взялись ее увещевать, а залежалка так и поглаживать по плечам и волосам.

Девица, сморкаясь в телогрею и кашляя, все таки поведала по просьбам присутствующих свою краткую историю. Но многого, очень многого она рассказывать чужим людям не решилась.

Не сказала она, что ушла из училища, где обещали готовить медсестер, а готовили нянек и сиделок, после того, как объявилась за обучение нянькиному ремеслу немалая плата, хотя завхоз и сказал ей, что может от этих тягот освободить отдельно сообразительных учащихся. Конечно, была она в училище уже не совсем девчонка, где это вы найдете такие училища. Но еще, дура, любила по детской передаче слушать сказки мастеров пера, где девушкам мешает спать только горошина, а юные принцы вынимают из грудных клеток сердце и оставляют на крыльце возлюбленной.

Однако стал приставать отчим, и очень сильно. Этого тупого огромного мужика с мокрым морщинистым маленьким лбом и короткими прыщавыми ручищами мамаша нашла на автобазе, надеясь на пожилое физическое счастье. Отчим дождался момента и велел "дочке" примерить купленную как бы в подарок черную комбинашку. Трясясь от страха, та нацепила. Тогда отчим вытянул из глубины шкафа материно белоснежно отглаженное старое подвенечное платье со следами понизу незамытого красного вина. Она послушно нацепила и платье, хотя ее била сильная дрожь. Тут отчим и набросился на нее, стал срывать одежду, икать и капать потом. Девчонка дико заорала и как-то свалила полупьяного и выбралась в коридор. Тут появилась и мать, подозревавшая и стерегшая большого мужа. Тогда супруг взревел и набросился с кулаками на жену, а дочка без оглядки умчалась. Через три дня она узнала от подруг, где перебивалась, что мать умерла.

Таясь за деревьями, она пришла на кладище. У могилы скорбно высился отчим и две или три пожилые соседки. Ей не удалось даже поглядеть на мать, потому что отчим заорал: " Лизка, сука, иди сюда! Стой, стой, убийца" и, казалось, бросился за ней, чтобы тут же ее на чужих могилках и наказать. Она бежала. Все же на третий день ночью она пришла на кладбище и стала ногтями расцарапывать могилку, чтобы увидеть и попрощаться. Но потом поняла, если б мама это увидела, то заругалась. Девушка упала тогда на потревоженный холмик и лежала так час или два, пока иней не покрыл ее волосы сединой. Тогда она с трудом приподнялась, оторвала надорванный и грязный понизу обрывок материного венчального платья и поплелась жить дальше.

И потом, после уже двухмесячной психушки, в чуланчике для белья, где приютила ее товарка по новой профессии, ночами долго не спала, вспоминая и перебирая все с раннего детства, что мама сделала для нее хорошего, и особенно – как, например, в третьем классе щенка, после по глупости утонувшего, или еще раньше розовые туфельки с бантами, такие красивые и натиравшие чуть-чуть.

Этого она не могла рассказать зеленым партийцам, потому что в этом не было ничего ни синего, ни зеленого. Девушка просто сидела на стуле под плакатом и плакала, опустив голову на столик.

В конце концов смущенная рассказом и сама хрюкающая за компанию носом залежалка в темных очках вынуждена была принести огромную амбарную книгу и записать плачущую в партию, ткнув по странице пальцем, номером тринадцатым или семнадцатым.

При этом девица назвалась: " Элоиза" и, робко улыбнувшись, спросила, что тут делают и что делать ей.

Стоявший до этого каменным истуканом барабанщик шагнул вперед, треснул по чуть порванной перепонке и продекламировал задачи:

– У нашей древней Родины, у Родины у нашей

Должно быть все, дома и крыши краше.

Мы черный мир в зеленую мы жизнь преобразуем,