Жизнь поэта - Арнольд Гессен

Позже Пушкин писал об этих юношеских встречах в сожженной им десятой главе «Евгения Онегина»:

Сначала эти заговоры

Между Лафитом и Клико

Лишь были дружеские споры,

И не входила глубоко

В сердца мятежная наука,

Всё это было только скука,

Безделье молодых умов,

Забавы взрослых шалунов,

Казалось . . . . . . . .

Узлы к узлам . . . . . .

И постепенно сетью тайной

Россия . . . . . . . . .

Наш царь дремал . . . . .

В той же незавершенной главе поэт писал и о себе в кругу декабристов:

Витийством резким знамениты,

Сбирались члены сей семьи

У беспокойного Никиты,

У осторожного Ильи.

. . . . . . . . . . . . . .

Друг Марса, Вакха и Венеры,

Тут Лунин дерзко предлагал

Свои решительные меры

И вдохновенно бормотал.

Читал свои Ноэли Пушкин,

Меланхолический Якушкин,

Казалось, молча обнажал

Цареубийственный кинжал.

Одну Россию в мире видя,

Преследуя свой идеал,

Хромой Тургенев им внимал

И, плети рабства ненавидя,

Предвидел в сей толпе дворян

Освободителей крестьян.

* * *

Если поначалу встречи будущих декабристов в доме Муравьевых, на Фонтанке, были лишь дружескими спорами, то в сердце самого Пушкина, читавшего им свои ноэли, мятежная наука входила глубоко. Вслед за его «Вольностью», первой песнью Свободе, появляются новые волнующие революционные призывы Пушкина.

В Варшаве при открытии первого сейма Царства Польского, 15 марта 1818 года, Александр обещал «даровать» России конституцию.

Но обещание оказалось ложью, обманом - на созванном реакционным Священным союзом Аахенском конгрессе Александр I подписал вместе с австрийским императором-и прусским королем декларацию, по которой самодержцы трех государств обязались охранять народы от революционных «увлечений».

Девятнадцатилетний Пушкин откликнулся на эту ложь сатирической рождественской сказкой «Ыоё1», направленной в адрес Александра I:

Ура! в Россию скачет

Кочующий деспо́т.

Спаситель горько плачет,

А с ним и весь народ.

Мария в хлопотах Спасителя стращает:

«Не плачь, дитя, не плачь, сударь:

Вот бука, бука - русский царь!»

Царь входит и вещает:

«Узнай, народ российский,

Что знает целый мир:

И прусский и австрийский

Я сшил себе мундир.

О радуйся, народ: я сыт, здоров и тучен;

Меня газетчик прославлял;

Я ел, и пил, и обещал -

И делом не замучен».

Смелый ответ дал Пушкин и на просьбу императрицы Елизаветы Алексеевны написать что-нибудь для нее. Просьбу эту передала поэту через Жуковского фрейлина императрицы Н. Я. Плюскова.

Зная, что императрица не сочувствует реакционной политике своего мужа, Пушкин в «Ответе на вызов написать стихи в честь ее императорского величества государыни императрицы Елисаветы Алексеевны» смело выразил свою политическую оппозицию:

Свободу лишь умея славить,

Стихами жертвуя лишь ей,

Я не рожден царей забавить

Стыдливой музою моей.

. . . . . . . . . . . .

И неподкупный голос мой

Был эхо русского народа.

* * *

Революционное сознание Пушкина мужало... Широкое распространение получило стихотворение, обращенное им к своему старшему другу П. Я. Чаадаеву, который нравился ему своим светлым государственным умом, смелостью суждений, исключительными знаниями философии, истории, политики, экономики. Чаадаев оказал большое влияние на развитие вольнолюбивых настроений Пушкина, и юный поэт посвятил ему одно из самых замечательных своих стихотворений, продиктованное горячим патриотизмом, пророческим предвидением крушения самовластья:

Любви, надежды, тихой славы

Недолго нежил нас обман,

Исчезли юные забавы

Как сон, как утренний туман;

Но в нас горит еще желанье,

Под гнетом власти роковой

Нетерпеливою душой

Отчизны внемлем призыванье.

Мы ждем с томленьем упованья

Минуты вольности святой,

Как ждет любовник молодой

Минуты верного свиданья.

Пока свободою горим,

Пока сердца для чести живы,

Мой друг, отчизне посвятим

Души прекрасные порывы!

Товарищ, верь: взойдет она,

Звезда пленительного счастья,

Россия вспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Напишут наши имена!

Пронизанное революционным пафосом, твердой верою в падение самодержавия, обращение Пушкина «К Чаадаеву» отвечало надеждам и чаяниям лучшей, передовой молодежи того времени. Оно быстро распространилось в многочисленных списках по России.

* * *

Летний дворец Петра I в Петербурге.

«Пушкин застал еще пышный закат классического величия русского театра в Петербурге», - писал В. Г. Белинский. Поэт страстно полюбил театр, этот волшебный мир классической оперы, трагедии и комедии, драмы и мелодрамы, мифологической пантомимы, балета-феерии с интермедией-дивертисментом. Волшебный мир сцены, в котором, рядом с гениальной Семеновой, пламенным Яковлевым, блистательным Сосницким царили комики-буфф, буфф-арлекины, танцорки, танцовщики-дансёры...

Зачарованный круг партера являл тогда собою любопытное зрелище. Впереди в креслах восседали великосветские львы, законодатели мод, важные сановники, скучающие посетители всех без исключения премьер, снобы, балетоманы. За креслами, стоя, сгрудившись в тесноте, взволнованно следила за ходом театрального действия тогдашняя интеллигенция: литераторы, критики, художники, педагоги, студенты, вообще любители театра.