Дело Зили-султана - АНОНИМYС

и два первых. Больше всего, однако, меня поразило, что из 150 человек третьего полка несколько десятков были почтенными старцами, из которых мало что песок не сыпался, и ни к какой войне уже, конечно, негодными. Старцы эти персидские и стояли по-старчески, скорчившись и опершись кто на шашку, а кто просто на посох, как бы готовясь прямо тут и без предварительных условий отойти в лучший мир.

— Что здесь делают эти почтенные инвалиды? — поинтересовался я у Калмыкова.

Тот закряхтел, не зная, как отвечать, но потом махнул рукой и откровенно сказал, что старички попали в полк по протекции, в учениях обычно не участвуют, однако на построениях иногда бывают.

— По протекции? — удивился я. — Зачем старым людям такая протекция?

— Да вот, изволите видеть, история, — отвечал мне Калмыков, пока полковник не торопясь шел вдоль строя, оглядывая каждого военнослужащего, а некоторым и указывая на несообразности в одежде. — Они сюда попадают, потом ждут, пока в какой-нибудь торжественный день появится на параде шахиншах. Когда шах проходит мимо, они его окликают и клянчат себе воинские чины, говоря, что они еще отцу повелителя служили, а он их обходит чинами. Ну, дают им майоров или капитанов каких с положенным жалованьем, и они спокойно уходят домой, а ты думай, кто вместо них, случись чего, воевать будет.

— А почему так много офицеров? — спросил я. Даже по самым приблизительным подсчетам каждый десятый в полку был офицером.

— Так вот я же и говорю — кормятся, — объяснил Калмыков. — Звания всем нужны, а не только старикам.

— Это вся наличность? — спросил я, поглядывая на строй. — Сколько всего в бригаде людей?

— Триста в Первом полку, триста во Втором, сто пятьдесят в Третьем, да еще пятьдесят в артиллерийской батарее.

— Всего, значит, должно быть восемьсот, — прикинул я.

— Должно-то должно, да только никогда не бывает. Сейчас вряд ли больше трехсот, остальные распущены.

— Для чего же их распускают?

— Как для чего — для экономии, конечно.

Думаю, я бы много еще чего узнал удивительного, но тут полковник закончил осмотр и подошел ко мне. Я поприветствовал его, он кивнул в ответ. Сказал, что командовать я буду Вторым полком, и повел знакомить с моими товарищами-офицерами.

* * *

Первым полком командовал есаул Маковкин с экзотическим, как это бывает у прирожденных казаков, именем Евпл Авксентьевич. Есаул был немолодой уже, явственно за сорок, человек, обремененный, судя по всему, житейскими и семейными делами. На службу, в отличие от командующего Третьим полком штабс-ротмистра Б., он поступил еще нижним чином. К Маковкину, вероятно, можно было обращаться за помощью в делах службы, но на приятельство с ним рассчитывать я бы не стал.

Другое дело — штабс-ротмистр Б. Этот человек жив до сих пор, воюет у Колчака, поэтому обозначаю его одним только инициалом. В те годы это был еще совсем молодой офицер. Ему не было и тридцати, но усами он обладал совершенно нечеловеческими, как будто растил их с младенчества. Не знаю, как здесь, в Персии, но в отечестве нашем богоспасаемом такие усы гарантировали их обладателю безусловный успех у дам. Впрочем, и вся внешность его была, что называется, героическая — грудь колесом, широкие плечи, узкая талия, черные огненные, как у жеребца, глаза и крепчайшее рукопожатие.

Штабс-ротмистр лихо мне отсалютовал, сказал, что весьма рад, и, что хотя скука у них тут смертная, но, пока есть дамы, у интеллигентного человека всегда найдутся способы поразвлечься.

— Тем более, как я слышал, вы, господин ротмистр, из гвардейских, а они толк в жизни знают. Замечательное у вас имечко — Нестор, как у летописца, даже и прозвище придумывать не надо!

Б. показался мне славным малым, из тех, про которых говорят рубаха-парень — само собой, с поправкой на дворянское его происхождение. Впрочем, почти все русские дворяне, как известно, в не слишком далеком прошлом происходят из крестьян, так что, может, и поправлять ничего не надо. Мы с ним уговорились звать друг друга по именам — я так и остался Нестором, а он решил зваться Плутархом.

— Будем два летописца — сказал он, смеясь, — только вы — русский, а я — грек.

После чего Б. предложил, как настанет время, перекусить вместе в ближайшей чайхане.

Я решил не отказываться, поскольку за обедом рассчитывал узнать кое-что полезное для себя — как о персидской армии, так и местном высшем свете.

— Ах, дорогой Нестор, — вздохнул Б., объедая кебаб и запивая его лимонадом, в который для вкуса было добавлено вино, о чем знали только мы и чайханщик, — какой тут может быть высший свет? Вы видели здешних дам?

— Как же их увидишь, если они все ходят, закрыв лицо, — резонно заметил я, не упоминая, правда, что с одной местной барышней уже успел познакомиться довольно близко.

Б. засмеялся, но тут же и прервал себя.

— По виду — да, но вообще есть тонкости. Местные дамы — большие озорницы. Если видят приятного иностранца, то для него вполне могут сделать исключение из правил и ненароком показать свои прелести. Я разумею, конечно, лицо, ничего более.

— И многих здешних красоток вы видели в таком образе?

— Достаточно, уверяю вас, вполне достаточно. В том числе, между прочим, и жен шахиншаха.

— Вот как, — удивился я. — Вы что же, вхожи во дворец?

— Ну, не так, чтобы вхож, но ведь и жены нашего дорогого Насреддина тоже не все время на месте сидят. Иногда они выезжают на прогулку, в летние дворцы. Правда, едут они в каретах, а рядом скачут евнухи, которые кричат на прохожих, чтобы те отвернулись, а которые не отворачиваются, тех могут и плетью огреть. Но к иностранцам это не относится, у нас тут широкие права. Так вот, мы можем не отворачиваться, а дамы, когда это видят, кокетливо приподнимают свои покрывала, чтобы вы могли насладиться их красотой.

Я счел это прегрешение довольно невинным, но Б. возразил, что все хорошо до времени. Если мужчина влезет, например, в чужой гарем, то ему запросто отрубят уши, а если согрешит с чужой женой, то и жизни могут лишить. Правда, кажется, при нынешнем шахе такого еще не было, но рисковать все-таки не стоит.

— Полагаю, нравственность тут стоит на очень высокой ступени, — усмехнулся я.

Штабс-ротмистр только рукой махнул: какое там! Кокетство — вторая натура женщины, и персидской в том числе. Впрочем, сам он предпочитает развлекаться на счет иностранок, которых здесь хватает — есть и француженки, и англичанки, и много кто еще. Во-первых, это безопасно, во-вторых, приятнее. Персиянки далеко не все очаровательны,