Статус миротворца - Алексей Бессонов

– Вы женаты?

Лоссберг с неудовольствием поглядел на обручальное кольцо.

– Не сочтите за банальность… да, женат. В свое время я почему-то решил, что мне очень не хватает этакой респектабельности, и женился. Через месяц я понял, что ошибался, но на развод уже не было сил. Так и живем: я редко покидаю борт, а моя благоверная веселится со студентами гуманитарных кафедр. Технарей она почему-то не любит.

– А вы?

– Я?

– Ну да, вы. С кем же приходится веселиться вам?

Лоссберг хмыкнул и вдруг заржал. Анна смотрела на него с немым изумлением – отсмеявшись, генерал сокрушенно махнул рукой:

– Вы не поверите, но в моем экипаже обычный флотский разврат почему-то не приживается. Когда ко мне попадают новые люди, то первое время они просто не могут понять, где они находятся и что с ними происходит. Почему командир не трахается со всем экипажем, почему весь экипаж не трахает старшего штурмана и так далее… Я не знаю, почему так. Наверное, это от того, что мы так много воюем – на секс просто не остается времени. Я ведь “свободный охотник”, командир дивизиона. Мы выходим на границы и громим всех, кто попадается под руку. Иногда заходим на нейтральную территорию. После всего этого люди сутками глушат спирт, а потом, – потом, конечно, всем экипажем гоняют чертей. Ловля зеленых слоников – это у нас любимый вид спорта.

Лоссберг не преувеличивал: его экипаж давно прославился своим поистине феерическим пьянством – пьянка начиналась, когда линкор ложился на курс возвращения, и продолжалась на базе с битьем посуды, стрельбой по всему живому, что летает в небесах, и неизбежной гауптвахтой в финале. Личные дела его офицеров пухли от взысканий и копий докладных записок на имя командира.

Докладными Лоссберг вытирал задницу, а своих людей неизменно вытаскивал с “кичи” гораздо раньше срока, мотивируя это необходимостью увеличения объемов боевых тренажей. Спорить с ним было трудно: по лейтенантской молодости за Лоссбергом числились три побега из-под ареста и два разжалования.

– И вам… нравится одиночество? – тихо спросила Анна.

– Трудно сказать, – он не был готов к ответу, – возможно, да. Я не чувствую себя одиноким, понимаете? У меня всегда целый воз проблем, а в свободное время я беру в руки книгу и сразу забываю обо всем. Об одиночестве, по моим наблюдениям, чаще всего рассуждают люди, которые боятся и не понимают свободы. А я, как вы догадываетесь, с детства болтаюсь в космосе И привык ощущать себя частью пространства…

Девушка загадочно улыбнулась и перевела взгляд на море городских огней, тянувшихся почти до горизонта. Лоссберг откинулся на спинку стула. Ему было грустно, и он знал почему. Очаровательная Анна с неожиданной остротой напомнила ему о том, что он давно знал, но пока еще не желал ощутить, – о стремительной быстротечности счастья, о бесконечно выматывающем однообразии вахт, переходов и стычек, которые уже перестали греть ему кровь. Когда-то юный и полный амбиций лейтенант Лоссберг считал, что война как удел, война как единственно верный жребий в этой казавшейся тогда такой долгой жизни и есть высшее счастье. Он был уверен, что другого ему не надо – только в бой, только в ураган этих яростных, всесокрушающих атак, несущих упоение победы над собой, своими потаенными страхами и неудачами. Потом как-то быстро, один за другим, стали уходить в мир иной его однокашники, такие же порывистые и честолюбивые. От кого-то не оставалось даже пепла, кого-то хоронили в роскошных гробах, накрытых флагом… В один прекрасный день Лоссберг, уже отупевший от грохота батарей, от вечно забитых после боя лазаретов и этих бесконечных похорон, понял, что дальше так нельзя. Из романтически настроенного мальчика в синем мундире он превратился в расчетливую, хитрую кобру, всегда атакующую из-за угла и уходящую от боя тогда, когда он ей невыгоден. Ровно через год, перемолотив двадцать разных кораблей неприятеля, он получил наградной меч и начал свое стремительное продвижение в область “психо”. Теперь Лоссберг – уже капитан – читал Яара, понимая, о чем толковал настоятель с Черной Скалы, прошедший весь путь воина до его неизбежного тупика. В двадцать шесть он был самым молодым полковником своего крыла.

– А вы знаете, – произнесла Анна, не оборачиваясь, – когда я смотрю на ночной город, я всегда ощущаю себя ужасно одинокой. Может, я и в самом деле боюсь свободы… Но подумайте: там за каждым из этих огоньков – чья-то жизнь, чьи-то радости и надежды, а мы здесь, над всем этим – совершенно одни, словно какие-то путники среди бесконечного заснеженного поля.

– Вы очень поэтичны, – восхитился Лоссберг. – Но опять-таки: я привык быть путником среди таких бездн, по сравнению с которыми бесконечность ночи кажется лишь крохотным пятнышком тьмы на ткани мироздания. Давайте-ка лучше выпьем. В конце концов, мы собирались как следует надраться, ведь так?

– Вперед! – приказала Анна, и Лоссберг послушно наполнил рюмки.

Ее глаза уже начинали поблескивать. Лоссберг и сам ощущал, что потихоньку пьянеет – может, просто потому, что ему и в самом деле хотелось надраться рядом с этой юной валькирией. Он вдруг снова почувствовал себя молодым, словно и не было за спиной груза десятилетий, проведенных в бронированных коробках, которые прорубаются сквозь бездонную муть пространства. Ему стало легко; он раскурил новую сигару и плотоядно посмотрел на Анну. Она ответила ему мягкой улыбкой.

– Нелепо, – усмехнулась девушка, наливая себе, – у меня в кармане билет на утренний рейс – пять сорок по местному. А мы даже не успели познакомиться…

Лоссберг посмотрел на часы.

– Да, – сказал он, – нелепо. Ром кружит вам голову?

– В том-то и дело. Ром и, наверное… блеск ваших эполет.

Залпом выпив полную рюмку, девушка перегнулась через стол, и Лоссберг ощутил на губах горячий вкус быстрого поцелуя. Когда он поднял голову, ее уже не было…

Он взял свой стакан, подошел к самому ограждению и смачно плюнул вниз, в движущееся марево уличных огней.

– Вот черт, – бессильно сказал он.

Десять минут спустя, когда на площадку вышел Хикки, Лоссберг был уже здорово навеселе.

– Самое время, – Этерлен поудобнее устроился в переднем кресле и распахнул створки своего терминала. Хикки посмотрел на раскрывающийся дисплей, зябко дернул плечом и запустил двигатель. “Блюстар” медленно выполз на стрит, развернулся и помчался в сторону ближайшей развязки. Через распахнутое окно в салон влетал холодный ночной ветер. Хикки глядел на белесое – в свете фар – полотно дороги и думал о том, что раздраженное нытье Этерлена стало действовать ему на нервы. Похоже, генерал стал сдавать, теряя былое самообладание. Жирный Ник в клубе так и не появился. Этерлен выпил два коктейля, потом еще два и принялся зудеть о том, что, будь его воля, он не стал бы церемониться, а просто отправил господина Батозова освежиться на дно океана… У Хикки уже не было желания спорить – он так устал за этот сумасшедший день, что думал лишь об одном: упасть в кровать, ощутить рядом с собой теплое тело Ирэн и наконец уснуть. Хотя бы на несколько часов забыть обо всех проблемах, не слышать гудения Этерлена и не видеть перед собой бесконечной ленты до смерти надоевшей дороги.

Перед развязкой он сбросил скорость, и почти сразу же в глаза ударил оранжевый свет и алая стрелка, указывающая направо. Не заметить ее мог только слепой или в корень уделанный нарк. Хикки ударил по тормозам и вывернул руль, заезжая на поребрик обочины.

– Что это за чертовщина? – вскинулся Этерлен!

– Дорожный патруль, – безучастно ответил Хикки, отыскивая в кармане документы. – Сиди работай… разберутся.

Этерлен сокрушенно покачал головой и вернулся к терминалу. Хикки неторопливо выбрался из машины и шагнул навстречу двум патрульным в светящихся портупеях.

– Пьяны? – спросил сержант, разглядывая карточку.

– В меру, – ответил Хикки. – Можете не проверять.

– Оружие, наркотики?

Хикки сунул руку в карман, отыскал там разрешение и откинул борт камзола, демонстрируя кобуру. Сержант мельком глянул на документ, потом перевел взгляд на его владельца – и резво схватился за свой бластер:

– Руки на капот, ноги расставить!

– Ребята, вы что, одурели? – не понял Хикки. – Там же все написано…

Удар дубиной поперек спины свалил его на землю. Патрульных (“Чер-рт, откуда они вдруг взялись?!”) было уже пятеро. Двое выволакивали из машины Этерлена, полуоглушенного жутким ударом по голове, трое стояли над Хикки, выворачивая содержимое его карманов. Удостоверение офицера СБ – вне рук владельца – мертвая серая книжечка! – валялось у них под ногами. Один из патрульных, молодой лейтенант с наглой лоснящейся мордой, восхищенно вертел в руках “моргенштерн”. Подняться Хикки не пытался. Он слышал, как с противоположной стороны автомобиля стонет Этерлен, и думал, почему патрульные не выдернули с заднего сиденья Лоссберга. Может, он сумел спрятаться за передними креслами?