Русские корни. Мы держим Небо (сборник) - Лев Прозоров

Теперь перейдем к роли варяжской Руси в балтийской торговле. Тут, что называется, не было бы счастья, да несчастье помогло – после того, как арабы захватили Гибралтар в VIII веке, а их корсары превратили плавание по Средиземному морю в чересчур опасное даже для рисковых негоциантов средневековья занятие, пути по рекам центральной Европы стали привлекательнее (хотя и раньше янтарь, например, шел на римские рынки именно этими землями). Славянские купцы на Балтике отнюдь не плелись в хвосте у норманнов. Наоборот, клады серебряных арабских монет в славянской Прибалтике, по исследованиям В. Янина и Й. Херрмана, появляются с конца VIII века, а первые скандинавские клады датируются концом IX! То есть на сто лет позже. Уже из этого ясно, кто ворочал Балтийской торговлей. А также и то, кто первым освоил путь из Балтики на Восток через Восточную Европу. И не зря Русь в скандинавских сагах называлась Гарды, Гардарики – по-вендски-то, в отличие от скандинавского, «гард» значило вовсе не «хутор» и не «ограда», а именно «город»! На северо-западе Польши, на остатке вендского Поморья, до сих пор существуют Старгард, Новогард и Бялогард. А значит, и название Новгорода (Хольмгард), и имя Киева (Кенугард), и название Константинополя (Микльгард) норманны впервые услышали от вендов. Средневековый торговый союз Ганза известен многим. Немногие обращают внимание, что состояли в нем бывшие вендские города с названиями, не требующими перевода для славян – Бремен, Любек, Росток. И… Новгород. Да, Новгород тоже входил в Ганзу. Чем объяснить это странное объединение, если не вендскими корнями балтийской торговли, не связями, сложившимися еще до эпохи викингов? Что ж, не один век строился фундамент торгового благополучия вендов. И сохранился надолго, после гибели вендской цивилизации в пламени «Drang nach Osten» послужив фундаментом для здания Ганзы.

Господство славян-вендов в балтийской торговле оставило след и в скандинавских языках. Елена Мельникова насчитывает двенадцать славянских заимствований в них (напомним, что скандинавских в древнерусском исследователи, вовсе не чуждые норманнизму, насчитывают от десяти до шести). И большинство из них относится к торговле. Славянские купцы приезжали на торг (torgh) на лодьях (lodhia). Любопытно, что ни одно слово из богатейшего морского словаря норманнов в славянские языки не попало. У славян были свои слова для морского дела, появившиеся до эпохи викингов, в те времена, когда плавание легендарного конунга Хрольва Жердинки из Дании в Швецию было для скандинавов странствием на край света. Суда Олега Вещего летопись называет не «драккарами» или «кноррами», а «кораблями», от вендского korab. Возможно, кстати, что звучащее в новгородских былинах «кораб» – это не «неправильное произношение», а именно вендское слово. Впрочем, славянские купцы могли приехать и верхами, в седлах (sadul) с высокими луками (loka), везя товар в седельных мешках – кош (katse). Приехав, они устраивались на лавах (lava), и извлекали безмены (besman) и товар: шелка (silki), вместе с арабским серебром приходившими с востока, и соболей (sobel) из русских лесов. Их путь, тяжелый и опасный, пролегал через множество границ (graens), и купцы были рады после торга отдохнуть и закрепить сделку ковшом пива с хмелем (humle [37] ).

К еще более раннему времени относится заимствование слова «скот» в значении «деньги»: готск. skatts – монета, деньги, немец. schatz – богатство, др-сакс. skat – монета, состояние. Совершенно ясно, что древнее это слово в языках тех народов, у кого, кроме денег, обозначает самый первый, доденежный, так сказать, показатель богатства, состоятельности, благополучия – скот, домашних животных. Почему «скот» стал обозначением денег, понять легко. Обратное превращение было бы невозможно объяснить. Точно так же только фризское cona может происходить от славянского «куна» – куница, кунья шкурка, наконец, денежная единица, но никак не наоборот.

Насколько популярна была в городах – особенно у поморян и Волынцев – профессия купца, говорит такой факт: когда Оттон Бамбергский крестил Поморье, то городское население ему приходилось крестить в два захода – половина всегда была в отлучке по торговым делам. Впрочем, половина это еще ничего – в Колобреге изумленный проповедник обнаружил себя посреди почти безлюдного, словно вымершего, города. Торговать на острова отправились почти все.

В городах Варяжской Руси жили не только купцы, но и искусные ремесленники. К сожалению, как и вся эта цивилизация, их творения малоизвестны. Они либо остаются в полной безвестности, как алтарь Кродо, либо приписываются скандинавскому ремеслу, как ларец из Каменя. А жаль. Ни ювелиры, ни резчики варяжской Руси ни в чем не уступали распиаренным северным соседям. Кузнецы же их, пожалуй, и превосходили – не зря же Теодорих брал дань с варнов мечами, а Карл-Давид «Великий» именно вендам особым указом 805 года запретил продавать франкские мечи – подозреваю, не столько боясь вооружить их, сколько опасаясь, что венды-кузнецы разберутся в технологии и сами начнут ковать такие же. Вспомним также длинные мечи вендов в битве при Бравалле.

Интересна история Хедебю, торгового и ремесленного центра Дании тех времен. В самом начале IX века датский конунг Готфрид (по другим источникам Готрик) разгромил столицу ободритов, и, взяв в плен князя Годлева (Годослава), повесил его. Население же посада – ремесленников и купцов – датский вождь угнал в свою землю и там поселил. Поселение получило название Хедебю.

Интересно, сколько творений пленных ободритских мастеров фигурируют в витринах музеев и на страницах книг как «типичные памятники скандинавского искусства эпохи викингов»?

Напоследок скажу несколько слов об общем укладе жизни варяжского Поморья.

Невзирая на множество городов, на оживленность торговых дорог, край был богат всяческой живностью. Жизнеописатель Оттона Бамбергского, не без ехидцы в адрес собратьев-иноков, писал: «В этой стране могли бы удобно существовать монастыри, особенно для святошей нашего времени, которые, сознавая свою немощь, предпочитают богатую землю голым скалам или мрачной пустыне. Там рыбы невероятное множество, как в море, так и в реках, озерах и прудах: за грош можно купить воз свежих сельдей. Все Поморье изобилует всякою дичью, именно: оленями, зубрами и дикими конями (т. е. лосями?), медведями и кабанами, а равно свиньями и всяким скотом. Оно богато маслом от стад, молоком от овец, салом ягнячьим и бараньим, да к тому же производит в избытке мед, всякие хлеба, коноплю, мак и разные овощи». Словом, не прокормиться в этой стране мог только совсем уж ленивый человек, оттого на забредавших к ним нищих славяне смотрели с брезгливым недоумением, искренне не понимая, кем надо быть, чтобы попрошайничать. При том жители варяжских берегов были нисколько не скаредны, вовсе наоборот. Мы уже слышали, как похвально отзывался о гостеприимстве и щедрости славян Адам Бременский, а вот что пишет Гельмольд:

«Здесь я на собственном опыте убедился в том, о чем прежде знал лишь понаслышке, а именно, что в отношении гостеприимства никакой народ не достоин уважения больше, чем славяне. Ведь в приеме гостей все они, точно по убеждению, ревностны, так что нет необходимости просить кого-нибудь о гостеприимстве. Ибо все, что они получают от земледелия, рыбной ловли или охоты, они щедро раздают, и всякого они считают тем доблестнее, чем он расточительнее. Страстное желание похвалиться этим толкает многих из них на воровство и разбой. Во всяком случае эти пороки у них прощаются, ибо их оправдывают ссылкой на гостеприимство. Ведь по славянским законам положено то, что ты ночью украл, назавтра раздать гостям. Если же кто-нибудь, что случается весьма редко, будет замечен в том, что отказал чужеземцу в гостеприимстве, то дом его и имущество разрешается предать огню, и на это все единодушно соглашаются, называя того бесславным, низким и всеми презираемым, кто не побоялся гостю отказать в хлебе».

Это, между прочим, про беспощадных разбойников вагров. А вот что тот же Гельмольд сообщает про не менее свирепых и закосневших в язычестве жителей Рюгена: «Им свойственно гостеприимство во всей его полноте, и родителям они оказывают должное уважение. Среди них никогда не найти ни одного нуждающегося или нищего, потому что тотчас же, как только или болезнь сделает кого-либо из них слабым, или возраст – дряхлым, его поручают заботам наследника, дабы тот его со всей человечностью поддерживал. Ибо ведь благодать гостеприимства и попечение о родителях занимают у славян первое место среди добродетелей».

Вот что пишет о щедрости и гостеприимстве поморян автор жития Оттона Бамбергского: «Честность же и товарищество среди них таковы, что, совершенно не зная ни краж, ни обмана, они держат сундуки и ящики незапертыми, В самом деле ни замков, ни ключей мы там не видели [38] , а сами они были весьма удивлены, увидев наши вьюки и ящики запертыми. Платье свое, деньги и все свои драгоценности они хранят в своих бочках и кадках, просто накрытых крышкой, и не боятся никакого обмана, ибо не испытывали его. И что удивительно, стол их никогда не стоит пустым, никогда не остается без яств, а каждый отец семейства имеет отдельный дом, опрятный и нарядный, предназначенный только для подкрепления сил. Там никогда не пустует стол со всякой едой и питьем: кончится одно – подносят другое».