Король медвежатников - Евгений Сухов

Брат Артур посмотрел на епископа. Тому следовало давно бы подать знак, но он отчего-то медлил.

Неожиданно Марсель что-то произнес. Брат Артур невольно воззрился на распятых еретиков.

— Еретики хотят покаяться в своих прегрешениях перед Господом Богом, — обратился он к застывшей толпе. — Мы слушаем тебя, — в голосе монаха послышалась терпимость.

— Я никогда не видел Париж с такой высоты, — хрипло сказал художник. — Он очень красив. Жаль, что мне не придется нарисовать увиденное… Ты слышишь меня, дед?!

Епископ слегка наклонил голову, давая разрешение на казнь, и брат Артур, прерывая предсмертную исповедь еретика, распорядился:

— Поджигайте!

Почти одновременно четверо мужчин сунули факелы в сухую солому, которая, яростно затрещав, принялась выбрасывать в небо языки пламени. Огонь, распаляясь, свирепствовал все более. Сначала он обжег лицо Марселя, заставив его взвыть от боли, а потом сорвал с Луизы платье, безжалостно и бесстыдно обнажив ее истерзанное тело. А потом, видно устыдившись собственного бесчестия, укутал ее красивую фигуру густыми клубами желтого дыма, спрятав ее от злорадных взглядов.

Уже через полчаса все было кончено. На обгорелых крестах, стянутых стальной проволокой, остались висеть два обугленных дымящихся трупа.

Старый Экзиль подъехал к кострищу далеко за полночь. В этот час собор Нотр-Дам казался особенно угрюмым. В окнах на втором этаже горели свечи, и красные блики, пробиваясь через матовые стекла, падали смутными отсветами на оскалившиеся морды застывших каменных химер. Сейчас они выглядели живыми и с высоты многометрового величия посматривали на снующих внизу людей как на никчемных насекомых.

Стражи у кострища уже не было. Парни ушли два часа назад, чтобы пропить заработанные деньжата в ближайшей таверне. Не опасаясь быть узнанным, старик поднялся на пепелище, скорбя, склонился над внуком и принялся раскручивать на обугленных запястьях проволоку. Потом снял мертвеца с перекладины и, почти невесомого, бережно отнес в телегу.

Следующей была Луиза.

На правой ее кисти он разглядел серебряный браслет с несколькими гранатами. Странно, что никто из стражи не позарился на столь красивую вещь. Правда, вот камушки растрескались от жара, да металл заметно оплавился.

Скорее всего, видели, но не забрали из суеверия.

Бережно, как если бы Луиза была всего лишь ранена, старик поднял ее и уложил рядом с мужем. Пусть и после кончины они будут неразлучны. И, взяв лошадь под уздцы, Экзиль поехал в сторону кладбища.

Могилу он вырыл загодя, сразу за оградой. Таких захоронений здесь было несколько — все без крестов. Еретики, одним словом. Дно могилы он укрыл пышным лапником, а сверху постелил мягкую материю, чтобы лежать в землице им было не жестко. Взяв под руки Марселя, осторожно уложил его в яму. Подумав, снял с себя рубаху и бережно укрыл ею внука, так-то оно поуютнее покоиться будет, — и, прочитав молитву, стал засыпать его землей.

Могила для Луизы удалась. Она получилась глубокой, с гладко выровненными стенами. У внука не столь хороша. Оно и понятно, сначала ведь для невестки старался, а потом подустал малость, силы-то не беспредельные. Но ничего, внучок в обиде не останется, кроме еловых веточек еще и досок ему подложил.

Луиза была невесомой. При жизни она такой не казалась. Старик бережно уложил обугленные останки на грубый холст, постоял немного, прочитал молитву и, поплевав на ладони, принялся засыпать могилу темно-коричневым суглинком.

Откуда-то из темноты вышла бродячая псина. Сверкнула на старика зелеными глазами и, глухо прорычав, затрусила в глубину кладбища.

Старик Экзиль достал заготовленный мешочек и сыпанул в него по горстке землицы из каждой могилы. И, закатив глаза, сделал нехитрый наговор. А потом, подхватив лопату, устало пошел к заждавшейся лошадке.

Двери собора Нотр-Дам, несмотря на поздний час, были открыты. Оно и понятно, разговор с Богом может быть безотлагательным, — чего же тогда выстаивать перед закрытыми вратами!

По обе стороны от входа полыхали факелы, бросая рваные густые тени на брусчатку. Монах перекрестился на распятие и, натянув клобук на самый нос, вошел в храм.

— Это ты, брат Филипп? — послышался голос настоятеля из глубины храма.

— Да, отец Поль, — отвечал вошедший, — пришел помолиться. Не спится мне.

— И меня сон не берет, — признался аббат. — Все на картины смотрю, — показал он взглядом на полотно, с которого, застыв в красках, смотрела Луиза. — За еретиков прошу перед Господом, как-никак — божьи дети. Епископ велел пока здесь картины повесить, у алтаря, пускай весь город посмотрит. Ну да ладно, молись себе, пойду я! — вздохнул настоятель и пошел в келью.

Оставшись в одиночестве, старый Экзиль убрал с лица клобук, снял полотно со стены. С минуту он созерцал красивые девичьи черты, потом отцепил от пояса небольшой мешочек с красками и на обратной стороне холста уверенно нарисовал грифона.

Иннокентий III разглядывал картины уже добрый час. Он то отходил на значительное расстояние, то вдруг подходил почти вплотную. Даже разок попытался притронуться ладонью к кипящим котлам, но, будто испугавшись огненного жара, немедленно отдернул руку.

Такое же сильное впечатление на него произвела и Мадонна с младенцем на руках. В ней сочетались одновременно величие и простота. Именно такой и должна быть родившая Христа.

— Я не ошибся, у этого художника действительно громадный талант, — наконец вымолвил Иннокентий III. — Он настолько огромен, что я бы подумал, будто он ниспослан ему самим дьяволом. Вы расплатились с ним сполна? — повернулся папа римский к епископу, стоящему в почтительном молчании.

— Да, ваше святейшество, — слегка наклонил голову Эде де Сюлли. — Не извольте беспокоиться.

— Эти картины достойны того, чтобы рыцари несли их во главе всего воинства. Завтра я их вручу полководцу, который поведет в Крестовый поход наше рыцарство.

И он слегка кивнул, давая понять, что аудиенция завершена.

В Париж Эде де Сюлли возвращался в прекрасном расположении духа. В который раз он сумел доказать свою преданность папе римскому и сделаться чем-то вроде посредника между французским королем и его святейшеством. Филипп II просил передать папе письмо, а на словах добавить, что он раскаивается в содеянных грехах и нижайше просит его благословения.

Во время аудиенции Эде де Сюлли ловил на себе завистливые взгляды священников, — никто из них не удостоился столь долгого общения с его преосвященством. Не исключено, что в следующий раз он прибудет в Рим уже в качестве кардинала. Неожиданно Эде де Сюлли сделалось нехорошо.

— Скажи, чтобы остановили карету, — обратился епископ к прислужнику. — Я хочу пройтись пешком.

Монах дернул за веревку, и снаружи заливисто зазвучал колокольчик, давая команду остановиться. Поддерживаемый монахами, епископ вышел из кареты. Ему стало совсем худо.

…За тысячу миль от остановившейся кареты старый Экзиль творил свою ворожбу. Вылепив восковую фигурку, он нарядил ее в одежду епископа. Посадив ее на стол, он достал из мешка землицы, собранной с могилы внука и невестки, и стал сыпать ее на голову куклы, приговаривая: — Пусть беда войдет в тебя через глаза, пройдет через голову и поразит твое сердце. Дьявольские силы, помогите мне в этом!..

Эде де Сюлли приостановился. Силы совсем покинули его.

— Я хочу присесть, — попросил епископ.

— Ваше преподобие, мы сейчас принесем стул, — произнес один из монахов.

— Не надо… брат Артур, — отвечал епископ, — думаю, мне это будет ни к чему. Поддержите меня…

— Ваше преподобие, — негромко произнес брат Артур. — Вы испачкаете сутану.

Эде де Сюлли вдруг осознал, что сделался необычайно старым, а вместе с прожитыми годами приходит мудрость.

Улыбнувшись, епископ произнес:

— Если бы ты знал, какая это мелочь.

Поддерживаемый монахами, он опустился на траву прямо посредине поля, и высокие ромашки спрятали Эде де Сюлли с головой…

Старый колдун взял щепотку землицы и просыпал ее на стол, после чего осторожно уложил на нее восковую фигуру, бережно сложив на животе руки…

— Не усидеть мне, — сообщил епископ обступившим его монахам. — Положите меня на землю.

Монахи поддержали священника за плечи и аккуратно уложили его на душистую траву.

— Что же это со мной такое? — удивленно проговорил епископ, совсем ослабев.

Эде де Сюлли подумал о том, что не ложился на траву с раннего детства. И почти забытые ощущения вдруг вернулись к нему сейчас, когда он уже стоял у последней черты. А с земли даже самый малый предмет выглядит величественно. Жаль, что у него не было случая убедиться в этом раньше. Глядишь, и понимал бы чернь, что большую часть жизни простаивает с задранной головой. Неожиданно вспомнился брат Доминик, — не отличавшийся высокой статью, сейчас он представлялся епископу почти гигантом. Доминик говорил о том, что хотел бы создать свой орден. Орден праведников. Пусть ему благоволит удача.