Феминизмы. Всемирная история - Люси Делап

Личный опыт столкновения с отцовской властью (несущей угрозу чаще и более непосредственную, нежели расовое или классовое угнетение) оказал на белл хукс большое влияние. Однако она считала, что это суждение определено историческим контекстом и его нельзя распространить до того утверждения, что «феминистское движение должно занять главное место в политической повестке женщин во всех странах»[97].

Патриархат и мужской активизм

Со времени возникновения «женского вопроса» многие мужчины ощущали необходимость каким-либо образом реагировать на феминизм или даже приблизить обещанное освобождение. Термин «патриархат» в полной мере описывает такую систему, которую мужчина мог отвергать и сопротивляться ей, даже если сам извлекал выгоду из ее структур власти. В 1970–80-х годах возникло быстро растущее профеминистское мужское движение (в основном вышедшее из борьбы за гражданские права и левой политики), добившееся успеха в Австралии, Бельгии, Англии, США и странах Скандинавии. Связанные с феминистской политикой мужчины-антисексисты участвовали в группах роста самосознания и женских маршах. Присутствие этих активистов не всегда приветствовалось, и в 1970-х годах все больше феминисток предпочитали разбираться с освобождением женщин исключительно в обществе женщин же[98]. Мужчины, которых это не отпугнуло, перешли в «антисексистские мужские группы» и обсуждали, каким образом мужчины могут союзничать с феминистками. Многие убедились, что и мужчины страдают от конвенциональных бинарных гендерных структур и иерархии, которые замыкают их во вредные формы эмоциональной изоляции, насилия и сексуальных неврозов. Геи особенно внимательны к вреду, который им, как и женщинам, причиняют связанные с патриархатом предрассудки. Антисексисты-гетеросексуалы учились разбираться в собственных чувствах, телесности и изживали свою гомофобию. Мужчины, слушая феминисток и солидаризируясь с ними, старались принимать на себя большую ответственность за отцовство и отвергать предоставляемые их полом привилегии.

Антисексистское мужское движение сочло себя ответственным и за освобождение женщин, и за политику в отношении мужчин-геев. Так, редакция австралийского журнала XY провозглашала своими принципами положительную мужественность (male-positive), профеминизм и гей-позитивность (gay-affirmative). Мужские группы предложили альтернативные концепции патриархата. В английском антисексистском журнале Achilles Heel обсуждалась концепция «патрипсих» (patripsych), предложенная врачом Джоном Роуэном и призванная отразить внутренние, бессознательные структуры угнетения женщин, связанные с внешними социальными формами. Мужчины-антисексисты (как и Элеонора Рэтбоун, при помощи «турецкого комплекса» несколько неуклюже пытавшаяся изобразить психические структуры угнетения) обсуждали свой опыт принадлежности к классу угнетателей. Роуэн признавал, что мужчины сохраняют бессознательные паттерны агрессии, избавляющие их от знания об угнетении ими женщин. Роуэновская «патрипсихология» ставила перед собой целью открыть дискуссию о самоподавлении мужчин и поощрять более позитивные, эмоционально грамотные формы маскулинности. Хотя феминистки приветствовали усилия мужчин по снятию с женщин бремени своих чувств, для многих активисток «положительная маскулинность» по-прежнему представляла проблему: они помнили о выгоде, которую все мужчины получают от культуры мужского насилия, господства и агрессии по отношению к женщинам.

Австралийский теоретик маскулинности Рэйвин Коннелл своим открытым признанием связи современной мужественности с насилием и неравенством предложила мужчинам-профеминистам более конструктивные средства. В 1970-х годах, до своего гендерного перехода, Коннелл участвовала в первых маршах и группах роста самосознания австралийского мужского движения. На первых этапах размышления о гендере в мужском движении часто сводились к дискуссии о «половых ролях» и «мужских ролях». Кризис «мужских ролей» мог, как осторожно надеялись, привести к падению патриархата. Акцент, однако, делался, по-видимому, на испытываемом мужчинами стрессе, а не на угнетении и травмах, с которыми сталкиваются женщины. В 1980–90-х годах Коннелл сосредоточилась (это принесло больше пользы) на маскулинности как на практиках, определяемых структурами гендерных отношений и историческим наследием империализма. Коннелл указала на ту огромную власть и привилегии, которые маскулинность дает мужчинам, и признала, что надеяться на добровольный отказ от них наивно:

Доминирующее положение мужчины в гендерном порядке окупает себя, и участники дискуссии о маскулинности постоянно упускают из вида, в какой степени окупает. В богатых капиталистических странах средний доход мужчин примерно вдвое больше среднего дохода женщин. Мужчин в политике раз в десять больше, чем женщин. По всему миру… мужчины контролируют средства насилия в виде оружия и вооруженных сил. Я называю эти их преимущества «патриархальным дивидендом», и он никуда не девается[99].

В такого рода среде, утверждает Коннелл, статус-кво едва ли будет нарушен благодаря деятельности мужских групп. Любое движение «угнетателей», пусть и с благими намерениями, в лучшем случае будет сведено к позитивной, психотерапевтически ориентированной форме мужской политики, которая попытается помочь мужчинам лучше относиться к себе и своим поступкам. Многие феминистки сомневались в готовности мужчин измениться. Подозревали, что их увлечение феминизмом очень поверхностно, неискренне — или даже что это способ приударить за активистками.

Антисексистское мужское движение, несмотря на всю связанную с ним проблематичность, все-таки предложило важные новые идеи. Ключевая идея Коннелл — принять существование многих гендеров и выделить гегемонные (доминантные) маскулинности наряду с подчиненными. Например, мужчины, умеющие зарабатывать деньги или заниматься определенными видами спорта, могут пользоваться и пользуются привилегиями, которых не имеют безработные или неспортивные люди. Мужская гегемония находится в постоянном развитии, она всегда оспаривается. В 1990-х годах Коннелл предложила динамичную, исторически достоверную картину непрекращающейся гендерно обусловленной борьбы за власть, что придало теориям патриархата большую точность. Ее работа о видах маскулинности, которые зависят от богатства, классовой и этнической принадлежности, физических данных и других условий, во многом созвучна мощному интеллектуальному потенциалу феминистских рассуждений об интерсекциональности.

В нынешнее время, отмеченное скандалами из-за злоупотребления мужчинами властью, о патриархате вспоминают реже, чем о новейших терминах наподобие «токсичной маскулинности» и «лэддизма» (lad culture). Понимание интеллектуальных истоков патриархата может способствовать объяснению того, почему он перестал быть предметом современной дискуссии. Патриархат, в силу своей укорененности в этнографии и марксизме, ассоциируется с последовательной сменой моделей человеческого общества, а потому его нередко рассматривают как уходящий этап. Такая телеология заставляет многих думать, что прогресс неизбежно приведет к более либеральной, эгалитаристской гендерной политике. Когда в XXI веке речи и дела лидеров наподобие Дональда Трампа, Жаира Болсонару и Родриго Дутерте оказались по отношению к феминизму неприкрыто враждебными, это стало неожиданностью. Лишение права на аборт или угроза такого лишения, ужесточение преследований сексуальных меньшинств и безнаказанность тех, кто прибегает к сексуальному или гендерному насилию, заставили феминисток задаться вопросом: почему перемены столь медленны и обратимы? В такой атмосфере неадекватным ответом выглядит тенденция помещать в рассуждениях о патриархате в центр внимания структурные факторы — и снимать вину с отдельных мужчин. В ходе скандалов, охвативших бизнес, политику, шоу-бизнес, религиозные организации, образование и детские учреждения, обнародуются многочисленные доказательства сознательного