Травма и душа. Духовно-психологический подход к человеческому развитию и его прерыванию - Дональд Калшед

Наконец, в какой-то момент я предпринял особое усилие, чтобы привлечь своего незаинтересованного пациента. Я подался вперед и сказал приблизительно следующее:

Послушайте, Ричард, я знаю, что это трудно. Вы пришли сюда для того, чтобы получить облегчение, но ваша депрессия сейчас еще больше усилилась. Я чувствую, что терплю неудачу как ваш терапевт, но я не хочу, чтобы так было. Создается впечатление, что все вас покидают. Однако я не хочу стать для вас еще одним человеком, который вас оставил! Мы тогда упустили бы возможность понять, что же на самом деле произошло, когда вы были маленьким мальчиком. Поэтому я хочу, чтобы мы удвоили наши усилия. Вы со мной?

После того как Ричард пошутил, нет ли у меня для него какой-нибудь «сыворотки правды», он немедленно стал заверять меня, что это не моя вина – не я потерпел неудачу с ним, а просто он был не очень интересным пациентом. Но я хотел продолжить тему моей неудачи в работе с ним. Я спросил его:

А что если все-таки я виноват? Что если мне была отведена роль… как и всем остальным… потерпеть неудачу с вами? Что, если мы здесь оба – участники драмы, сценарий которой написан вашим бессознательным? Что, если бы мы смогли изменить этот сюжет, переписать финальную сцену этой пьесы?

Ричард выглядел озадаченным. Он действительно не «знал», о чем я говорил, но почувствовал что-то, потому что его глаза были полны слез. «Несомненно, – сказал он, – конечно, но вам придется помогать мне… Вы меня знаете, док, мой мозг наполовину мертв, когда дело касается моего детства».

На такой ноте мы начали гораздо более интересную фазу терапии Ричарда с большей вовлеченностью в отношения. На данном этапе мы проводили «детективную» работу – занимались поиском жизни, пропавшей без вести, особенно нас интересовала жизнь его чувств. Я стал «замедлять его» во время сессий, чтобы сосредоточить его внимание на его собственном теле и на том, что он сейчас ощущает. Это было крайне дискомфортно для него, но постепенно он начал испытывать более глубокие чувства.

Помимо большей сфокусированности на переживаниях «здесь и сейчас», мы стали пробовать все, что, как мы думали, может помочь открыть доступ к детским воспоминаниям. С моей подачи он стал вести дневник и фиксировал в нем свои мысли, чувства и сновидения, делая хотя бы одну запись каждый день, неважно о чем. Он принес фотографии из семейного альбома, и мы провели время вместе, сидя рядом на диване, обсуждая их. Он разыскал единственного друга детства, которого он до сих пор помнил, побывал в домах, где он родился, и там, где семья жила незадолго до смерти его матери. Он бродил вокруг этих домов и делал заметки.

Он связался со своими еще живыми тетей и дядей и получил от них все фотографии с ним и его семьей, которые у них были. Младшая сестра матери, его любимая тетя, рассказала ему, что его мать переживала послеродовую депрессию и была в больнице после его рождения в течение шести недель! Его отправили к этой тете, которая также сообщила, что она постепенно возвращала его к матери, и это заняло почти год, потому что мать все еще была в депрессии и не могла справляться с ним сама. Каждый раз, когда тетя пыталась ненадолго вернуть Ричарда сестре, та проваливалась в депрессию. Мальчик терял вес, и ей приходилось забирать его обратно где-то на месяц. Эта информация была шоком для Ричарда и дала нам непосредственный ответ о содержании ранней травмы, которая повторилась в актуальном страхе моего пациента, что его невеста может покинуть его. По сути, он заново переживал утрату привязанности к тете, а до этого – к своей матери, которая из-за депрессии была не в состоянии установить с ним эмоциональную связь.

Вскоре мой пациент рассказал свое первое сновидение – ему снилось, что он был в ловушке в темном месте, откуда не было выхода. Это пугающее сновидение напомнило ему о повторяющихся кошмарах в детстве (еще одно недавно возникшее воспоминание), из-за которых он боялся идти спать. В детских кошмарах он оказывался внутри помойного ведра, которое стояло в запертом чулане в подвале. Это было место, куда его прогоняла мать, когда он был «плохим». Она обычно запирала его там, чтобы какое-то время было «тихо». Это место вселяло в него ужас. Воняло мусором, он боялся тараканов и пауков. В результате моих настойчивых расспросов он вспомнил, что иногда запертый в чулане он так сильно кричал и плакал, что в итоге полностью «отключался». Он называл это место «чуланом воплей».

Надеясь, что это недавнее сновидение и активирование ранних повторяющихся кошмаров даст нам доступ к отщепленным аффектам, я попросил пациента закрыть глаза, наблюдать за своим дыханием и заново войти в сновидение, рассказывая мне, что он при этом видит и чувствует. Ранее он сопротивлялся этому, но теперь уже был знаком с тем, как я работаю со сновидениями, и у нас установились прочные рабочие отношения, в которых он чувствовал себя комфортно. Как всегда, я заверил Ричарда, что он в любой момент может «вынырнуть», прекратив сосредоточение на своем внутреннем состоянии. Соблюдая такие меры безопасности, он смог позволить себе войти в пространство сновидения. Место, где он очутился, было залом ужасов, мешаниной искаженных образов полулюдей и омерзительных призраков. Я попросил его оставаться с этими образами и рассказывать мне все, что с ним происходит, особенно то, что он ощущает в теле. Он сказал, что чувствует себя очень маленьким и ужасно испуганным. «Я начинаю терять самообладание, – сказал он. – Это уже слишком!» Тогда я попросил его открыть глаза, помог ему восстановить контакт с реальностью и постарался побудить его любопытство к тому, что он только что пережил. Мы поговорили некоторое время, и он снова обрел спокойствие.

Тяжелая тоска надвинулась на него, а затем, когда он немного оттаял, я сказал, что он, должно быть, чувствовал себя отверженным, нежеланным и брошенным в своей собственной семье, когда был маленьким мальчиком. Услышав эти слова, он зарыдал. Благодаря моей поддержке он смог позволить себе плакать, не подавляя слез. Его плач продолжался несколько минут и отличался от прежних судорожных рыданий. Теперь он оплакивал печальную реальность своего раннего детства. Наконец он привел себя в порядок и покинул сессию в сильном потрясении, но при этом глубоко тронутым. В эту ночь он записал в своем дневнике яркий сон, первое «большое сновидение» о его терапии. На следующей сессии он взволнованно прочитал мне свою запись в дневнике:

Я иду по пустынному песчаному пляжу. Я моложе своего возраста, но не знаю насколько. Неподалеку находится женщина, которую я раньше где-то уже встречал. На ней белый махровый халат с капюшоном. Она выглядит бесплотной, смутно потусторонней. Не видно даже ее лица. Назревает шторм. В песке мы видим бугорок. Она показывает, что хочет, чтобы я его раскопал. Я делаю это и нахожу живое тело маленького мальчика. Сначала я выкопал из песка его туловище, так что он смог сесть. Он также одет в длинное белое одеяние с капюшоном. Его лицо все еще в песке. Я пытаюсь очистить его, но песок снова насыпается, скрывая его глаза. Видны только лоб и подбородок. Наконец, я вытаскиваю его, и мы втроем гуляем по пляжу.

Вдруг мы замечаем дельфина, прыгающего в воде. Вскоре он удваивается и их становится два, потом четыре, потом восемь… и так, пока океан не стал кишеть этими животными. Пока мы наблюдаем это зрелище со спасательной вышки, налетает сильный ветер и опрокидывает нас.

Этот интересный сон показался моему пациенту очень странным, единственное, он знал, он как-то связан с предыдущей сессией, которая, по его словам, «сбила его с ног». Он чувствовал, что выкапывание тела мальчика, должно быть, связано с раскапыванием его прошлого и с воспоминанием о «чулане воплей». Он подумал, что женщиной в одеянии с капюшоном могла быть его матерью, потому что вспомнил, что она была в таком пляжном халате на одной из фотографий, которые он показывал мне. Он считал, что песок на глазах мальчика был похож на попытки бодрствовать, когда «глаза слипает дрема»[20]. С чем связаны дельфины, у него не было ни малейшего понятия, ну разве что он всегда любил их игривость и то, как они прыгали и переворачивались на лету.

Сновидение началось с ситуации «заброшенности», как в пустыне, и закончилось нуминозным образом жизненности. Между этими двумя состояниями личности происходит выкапывание погребенного ребенка – событие, которое явно привносит жизнь в сцену сновидения. Мне представлялось, что сновидение Ричарда было прямым комментарием к нашей предыдущей сессии и теперь его ассоциации существенно расширили этот смысл.

Поскольку он был давным-давно эмоционально отверженным, что-то внутри него было погребено, оставалось «в капюшоне», недоступным, безликим. Этот мальчик представлял собой его непрожитую жизнь, полностью живого ребенка, каким он был до травмы, энергия которого покинула его (при диссоциации) в ситуациях фактической или эмоциональной заброшенности и ужаса в его «чулане воплей», а также в другие периоды отчаяния в отношениях с матерью (в том числе его первые шесть недель жизни без нее!). Таким образом, это дитя в капюшоне, вероятно, олицетворяет утраченную и теперь вернувшуюся часть целостного, одушевленного я – жизненную искру, его душу. Женщина, которая указывает на бугорок в песке, также в капюшоне – это признак того, что она и ребенок связаны на бессознательном уровне – до настоящего момента они не могли видеть или они не могли быть ясно видны. При рассмотрении этого материала я не мог не подумать о словах из 1-го Послания к коринфянам 13: 12: «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу…»