Опал императрицы (Опал Сисси) - Жюльетта Бенцони

– Никак невозможно. Мне тоже нужно принять душ. Если хочешь знать, я только-только с поезда, а до ужина нужно еще успеть нанять машину. Поговорим за столом.

– Минутку! Зачем тебе машина? Есть же моя!

Я видел, как ты подъехал, но, поскольку мне ничего не известно о твоих планах, разреши мне сосредоточиться на моих, – лицемерно произнес Морозини.

– Мне абсолютно нечего делать, разве что вернуться в Париж. Если я и мой автомобиль тебе нужны, мы – в твоем распоряжении. Кстати, почему ты в Зальцбурге?.. И что ты делал в Опере с Симоном? – добавил Адальбер, в чьих глазах вдруг мелькнул огонек подозрения. – Не идет ли, часом, речь о... о...

Он боялся договорить, тем более что лакей, верный своему образу, выходил в коридор подчеркнуто медленно и торжественно. Альдо широко улыбнулся.

– Заключай пари, и ты выиграешь! – весело сказал он. – Вот только хочешь ты этого или нет, но придется подождать до ужина. Мне действительно необходимо хорошенько помыться.

– Тебе нравится меня томить!

– Это уж слишком! Послушай, дружище, я целую неделю только и делаю, что пытаюсь хоть что-то разузнать о тебе, и моя позавчерашняя встреча с твоим драгоценным Теобальдом ничего не прояснила. Можешь гордиться им: он нем как могила!

– Ты был у меня дома?

– Блестящая догадка! Все, что я смог выяснить, допрашивая его с пристрастием, это то, что ты отправился отдыхать с дамой. Вот и ты теперь терпи до ужина.

Адальбер не стал настаивать. К удивлению друга, он страшно покраснел и поспешил ретироваться к себе в комнату.

– Как хочешь, – пробормотал он. – Встречаемся в восемь.

И дверь за ним закрылась.

Переодевшись в смокинги, друзья спустились вниз и устроились за столом в «Красной гостиной». Зальцбургский отель до такой степени демонстрировал свою приверженность имперскому режиму, что дал это название одному из двух своих ресторанов. Хорошо знавший город и «Австрийский двор», где он обычно останавливался, Адальбер взял на себя выбор блюд. И он же первым открыл огонь, пользуясь тем, что они сидели в укромном уголке полупустого зала.

– Надеюсь, ты простишь, если я нарушу предложенный тобой порядок, ведь происходившее со мной в последние месяцы не так – о, далеко не так! – увлекательно, как наши отношения с Симоном. Расскажи, умоляю, зачем вы отправились в Оперу?

Морозини, не ответив, взялся за стакан «гешприцера»[6], который здесь подавали в качестве аперитива, и это еще сильней раззадорило любопытство Адальбера.

– Ну скорей, скорей, – торопил он. – О чем вы говорили? Он напал на след опала или рубина?

– Опала. Он даже дал мне возможность им полюбоваться... издалека. Камень украшал платье дамы, столь же величественной, сколь и таинственной...

И, не заставляя больше себя упрашивать, Альдо рассказал о вечере в Опере, но не отказал себе в удовольствии как бы случайно остановиться на самом волнующем месте: когда они с Ароновым заметили, что дама в черных кружевах исчезла.

– Исчезла! – простонал Адальбер. – Значит, вы ее упустили!

– Не совсем или, скажем, пока еще нет! По странному стечению обстоятельств, случилось так, что я уже видел эту даму в тот же день немного раньше – в склепе Капуцинов.

– Что ты там делал?

– Навещал могилу. Каждый раз, когда я бываю в Вене, я иду в «Кладовую королей», чтобы положить фиалки на могилу маленького Наполеона. В эти моменты мною движет французская половина моей крови.

Последовал еще более драматичный, что определялось сюжетом, рассказ о странной встрече, однако на этот раз Морозини сделал паузу на своей погоне по улицам Вены за крытой коляской.

– И докуда ты за ней добрался? – прошептал Видаль-Пеликорн, настолько захваченный историей, что забыл о кусочке угря, насаженном на вилку да так и застрявшем на полпути от тарелки ко рту.

– До жилища, которое не составило никакого труда узнать, поскольку я там уже был. А когда в Опере Симон сказал мне, кому принадлежит ложа, где сидела незнакомка, мне было легко сопоставить. Но ведь ты тоже знаешь этот дом, точнее этот дворец?

– Скажи, как называется, тогда посмотрим. Кусочек угря исчез было во рту Адальбера, но тут же чуть не выпал обратно, когда Морозини бросил с нахальной улыбкой:

– Адлерштейн! На Гиммельфортгассе... Эй, выпей глоточек, а то подавишься, – добавил он, подвигая стакан воды другу, который уже успел посинеть в борьбе со строптивым куском рыбы. – Ну, как ты? Я совсем не рассчитывал произвести на тебя такое впечатление!

Адальбер оттолкнул воду, пригубил вино, сделал глоток.

– Это не ты... это... эта тварь! Представь себе, в ней кость! Что до твоего дворца, то мне он не знаком, ноги моей там не было!

– Очень мило! Как же вышло, что он знаком твоей машине? Я ее там видел... по крайней мере, заметил... слуга мыл ее во внутреннем дворе.

Если Морозини ожидал негодующих восклицаний или протестов, он должен был быть разочарован. Адальбер ограничился тем, что бросил на него озадаченный взгляд и смущенно потер кончик носа. Тогда Альдо вновь пошел в атаку:

– Это все, что ты можешь сказать? Ведь не могла же машина очутиться там без твоего участия?

– Почему? Я ее одалживал.

– Одалживал? Можно спросить – кому?

– Сейчас скажу... Чем больше я размышляю об этом, тем сильнее убеждаюсь в том, что теперь мне самое время рассказать тебе о собственных приключениях. Тебе многое станет яснее.

– Слушаю.

– Прекрасно. Ты уже знаешь, что в Египте я стал жертвой судебной ошибки.

– Тебя обвинили в краже какой-то статуэтки, а потом она благополучно нашлась?

Не благополучно! Скорее случайно – в уголке захоронения, куда она, на первый взгляд, вернулась без посторонней помощи. Настоящий вор, – а я догадываюсь, кто это может быть! – положил ее туда, натерпевшись страху после загадочной смерти лорда Карнавона...

– Да, я слышал о его странной кончине. Говорят, укус москита, да?

– Укус якобы спровоцировал убившее лорда рожистое воспаление, однако очень многие видят в этой смерти своего рода проклятие, на которое обречен каждый, кто пренебрег надписью, обнаруженной у входа в склеп: «Смерть коснется своим крылом того, кто потревожит фараона». До этого случились еще две или три необъяснимые смерти, и – я тебе повторяю – этот тип сдрейфил!

– А ты? Ты веришь в это проклятие?

– Нет. Бедняга Карнавон умер пятого апреля, когда зал с саркофагом даже еще не открыли. Но мне благодаря этому посчастливилось выйти из тюрьмы. Хотя, честно говоря, я бы с удовольствием взял ее себе, эту статуэтку, и никогда бы не вернул... даже... даже рискуя навлечь на себя гнев мертвеца. Ради нее стоит быть проклятым! – вздохнул египтолог со слезами в голосе. – Прелестная маленькая нагая рабыня из чистого золота, протягивающая на вытянутых руках цветок лотоса. Самое чистое воплощение женской красоты! И когда я думаю, что этот толстый мерзавец обладал ею целых несколько недель, и...