Слотеры. Бог плоти - Виталий Обедин

В нашем не совсем обычном, а вернее, совсем даже необычном, семействе хватает людей, наделенных выдающимися Талантами, да только Морт своим почти всех за пояс заткнул. Настоящий уникум, под стать отцу. Дар, унаследованный им от нашей падшей праматери, можно в равной степени считать и проклятием, и благословением.

С младых ногтей Морт стал заложником и игрушкой силы, против которой бессильна вся мощь клана, с какой считаются не только все смертные, но и самые гнусные обитатели Преисподней.

Имя ей – Время.

Время гнало и подстегивало организм молодого Слотера, как одержимый победой жокей – призового скакуна. Для чего? С какой целью?

Кто знает…

За год мой сын вырастал, как другие – за пять лет, причем духовное и нравственное развитие во многом поспевали за физическим. Думаю, если бы не недостаток самого обычного житейского опыта, сейчас Морт ничем бы не отличался от любого другого мужчины двадцати пяти – тридцати лет.

Поначалу сын очень мучился из-за стремительного роста организма – на глазах отрастающей щетины, беспрерывно лезущих из пальцев ногтей, локонов, снова и снова падающих на спину и плечи, – только успевай обрезать! – и прочих бед, связанных с ускоренным развитием. И хотя несколько сложных магических операций избавили парня от подобных хлопот, однако совсем замедлить для него бег часов, дней и лет не представлялось возможным.

Никто не знал, к чему это приведет. Не сгорит ли, к примеру, Морт в скором времени, превратившись в дряхлую развалину, какой не выглядит даже наш долгожитель-патриарх Эторн, приступивший к размену вот уже четвертого тысячелетия? Или же он все равно будет оставлять за спиной век за веком, как это полагается любому Выродку, пока его жизненный путь не прервет ловкий выпад шпаги, удачно пущенная пуля или умело брошенные чары?

Не знал этого и сам Морт, что немало отравляло ему жизнь. В шесть лет мысль о скорой кончине (пусть и только гипотетической) может здорово угнетать.

Но проклятие Древней крови всегда имеет и обратную сторону. Например, Морту было по силам форсировать время, ускоряясь в несколько раз по сравнению с любым обычным существом. Уже одно это, не считая могучей наследственности (а тут грех не похвастать!), делало моего сына величайшим бойцом, какого только знал Ур. Самой искусной и быстрой руке не опередить мимолетную долю секунды, а Талант Морта позволял растянуть ее в долгие минуты.

На высшем пике своей мощи мальчишка мог даже прорывать завесу времени, заглядывая как в устаканившееся прошлое, так и зыбкое грядущее. Последнее умение могло бы стать могучим оружием клана, не проявляйся оно хаотично и почти независимо от желаний юного Слотера. Да и характер Морта не позволял собой командовать даже во благо всего семейства.

У его Таланта имелись и другие полезные грани, однако страх перед быстрой старостью затмевал преимущества. Уверен, что именно в этом страхе причина вечной угрюмости Морта. Не от меня же она ему передалась.

– Мне нужно поговорить с Верой, – сказал я.

– Еще чего! – не дослушав, огрызнулся Морт. – Мать не будет с тобой разговаривать. Убирайся к своей рыжей потаскухе!

Это он об Абель Слотер.

Родственные отношения Древней крови – тонкая штука. Любой человеческий род от такого количества инцестов выродился и вымер бы сам по себе, ну а мы… мы на то и зовемся Выродками.

– Я бы не стал называть собственную тетушку потаскухой, – резонно заметил я.

Морт только скривился и буркнул:

– Да плевать я на нее хотел.

Тоже не удивительно.

Имея возможность сходиться меж собой физически, в душе большинство Слотеров друг другу крепко опротивели. Дядья на дух не переносят племянников, сыновья – отцов, братья – сестер, и все то же самое верно наоборот. Исключения вроде меня и Джада весьма редки.

Эх, поглядел бы я, как Морти скажет свое «плевать хотел» в лицо Абель. Да эта рыжая фурия через секунду будет рассматривать его глаза на своих ногтях. Никакой форсаж не поможет!

– Хватит препираться, Морт. Я должен поговорить с Верой, – сказал я, примирительно подняв ладонь. – Это важно. По-настоящему важно, понимаешь?

Он и не сделал попытки подвинуться в дверях. Только головой покачал:

– Мать не будет с тобой говорить, Сет. Ты и сам это знаешь.

Знаю.

Самое отвратительное, что я действительно знаю. Вера Слотер в чем-то ужасно похожа на смертных. Любой Выродок может поступиться и честью, и гордостью, и достоинством, если это позволит приблизиться к заветной цели или хотя бы пнуть недруга побольнее. Любой, включая меня.

Но только не она.

Человеку, однажды ее предавшему, места рядом не оставалось. И, если честно, я до сих пор гадаю, ради кого Вера проявляла такую твердость в большей степени. Ради себя? Или все-таки ради меня?

Дело в том, что находиться подле Веры было тяжело. Очень тяжело.

Смерть близкого человека всегда тяготит, но когда эта смерть растягивается на несколько долгих лет, становится по-настоящему невыносимо. Нет никаких сил день за днем видеть вместо любимой и прекрасной когда-то женщины заживо разлагающийся обрубок плоти, истекающий гноем и источающий смрад, какой не заглушить ни духами, ни благовониями. Такое хуже любой муки.

Думаю, никто не понимал этого лучше и острее, чем сама Вера.

Она всегда считалась самой тонкокожей среди Слотеров. Лишенная возможности видеть мир, Вера чувствовала и понимала его больше, чем любой из нас, зрячих. Она знала, как все обстоит со стороны, и когда я наконец не выдержал – великодушно отпустила прочь, захлопнув дверь за спиной. В этом не было ни гордости, ни обиды: Вера поступила так, чтобы никакие муки совести, никакой приступ чувства вины (которые все-таки случаются даже у детей Лилит) не пригнали меня обратно. Чтобы вместо двух несчастных людей оставался только один…

Нет, не двух. Трех.

Потому что наш сын Морт стал непреклонным стражем у этой двери. По своим соображениям.

Недуг Веры не имел никакого отношения к обычным (и даже необычным) хворям и болезням. Слотеры не знают болезней смертных и как-то не обзавелись собственными. Мы даже с похмельем-то толком не знакомы. Однако закон компенсации – главный закон природы. И он гласит: совершенства нет! Любую силу должны уравновешивать слабости, любое преимущество – недостатки. Ни одно живое создание не способно безоговорочно доминировать над всеми остальными. Это верно и для детей Лилит.

Нашим родовым недугом, вековым проклятием, зловещим фатумом испокон веков оставались жуткие инфернальные создания, которым трудно и определение-то подобрать на языке смертных. На енохианском языке их называли ta maelpereji – что-то вроде «пламень пронзающий».

Красные тени.

Или просто – красные.

Они пребывают вне времени и пространства, на изнанке нашего мира, где утрачивает силу материальное, а иллюзии воплощаются в реальность. Это, собственно, все, что мы о них знаем спустя века наблюдений и изучения. Мы потратили много ресурсов и сил, пытаясь узнать больше, но не преуспели и до сих пор толком не понимаем, кто или что они такое, кем созданы и почему питают такую неизбывную вражду ко всякому, в чьих жилах течет пахнущая серой Древняя кровь.

Неоднократные попытки захватить хотя бы одну тень, чтобы исследовать ее в темных казематах Кэр-Кадазанга, родового замка Слотеров, обернулись неудачей. Попробуй удержи сон, когда приходит время пробудиться. Красные просто приходили, чтобы убивать таких, как мы, и уходили обратно. К счастью, куда чаще получалось наоборот – мы убивали их.

Уж в чем в чем, а в искусстве убивать Выродкам трудно найти равных. Века естественного отбора и резни дают прекрасную закалку. К тому же, проникая в нашу реальность, ta maelpereji тратят слишком много сил на материализацию и становятся уязвимы. Таким образом, счет почти всегда в нашу пользу. Но иногда на чью-то долю выпадает это самое «почти».

Четыре года назад оно выпало на долю Веры…

В последний момент (всегда успеваю в последний момент!) я все же сумел подоспеть и отогнать от нее клубящиеся сполохи красного, но к тому времени прикосновение твари уже успело пометить мать Морта. Его отметины и по сей день остаются на ее лице, левой руке, груди, бедрах… омерзительная россыпь незаживающих, дурно пахнущих язв, покрывших некогда безупречно гладкую, нежную кожу.

Проклятая зараза медленно, но уверенно расползалась по телу, проявив себя неподвластной ни одному магу-целителю, ни одному лекарю-травнику. Даже опытные старики-хилеры, способные победить проказу и гангрену, только разводили руками – болезнь сильнее их.

Вера разлагалась заживо, не имея ни смелости умереть, ни желания жить. Пытаясь помочь любимой, я бился почти два года, отыскивая лекарственные препараты, привозя лучших целителей из разных стран, покупая, воруя и просто отбирая исцеляющие артефакты – любые, о которых только удавалось прослышать.