Итоги № 46 (2011) - Итоги Итоги

— Как, кстати, вы распорядились своим ваучером, Михаил?

— Никак. Даже не получал его. В тот момент я уже был состоятельным человеком и не нуждался в подобных формах дохода. Деньги давно стали для меня универсальным мерилом успеха, не более. Когда начинаешь новый проект, думаешь ведь не о том, какую маржу снимешь. Увлекает процесс.

— Легко расстаетесь с активами?

— Закон бизнеса: если прикипаешь к чему-то, это уже хобби. Предлагают хорошую цену — продавай без колебаний. Лучше иметь диверсифицированные активы, тогда не упадет совокупная корзина. А вот людей увольняю с трудом. Всякий раз внутренне настраиваюсь, чтобы объяснить человеку, почему не беру его из одного проекта в другой. Многое ведь зависит от индивидуальных особенностей и способностей. И хороший работник может не подойти для нового дела. Такие вещи лучше говорить прямо в глаза, без недомолвок и эвфемизмов. Школа Норильска принесла большую пользу, многому там научился. Когда после возвращения на материк предлагали попробовать себя в роли губернатора, искренне отвечал, что мне это неинтересно, поскольку схожий путь уже прошел.

— Экологические проблемы Норильска, на ваш взгляд, разрешимы, Михаил?

— Боюсь, нет. Когда комбинат выработает ресурс, город придется, что называется, закрывать. Мы немало сделали, чтобы улучшить ситуацию: поставили дополнительные фильтры, подняли трубы, но базовые, системные ошибки были заложены задолго до нас. Советский Союз никогда не задумывался об экологии, в атмосферу летели все вредные выбросы скопом. В руде много серы, ее можно утилизировать, но чтобы вывезти по Северному морскому пути более двух миллионов тонн, пришлось бы строить специальную флотилию серовозов из шестидесяти судов. Расходы составили бы около трех с половиной миллиардов долларов. Совершенно бессмысленная история! Отдельная тема — двойной стандарт. Люди привыкли жить в таких условиях, а многие даже не хотели ничего менять. Скажем, вредники. Работники, занятые на вредном производстве, получали серьезные надбавки и дополнительный отпуск за тяжелый труд, а с внедрением новых технологий эти бонусы отпадали. И народ взбунтовался, стал совать напильники в системы очистки воздуха, выводя их из строя. Я попытался объяснить, что улучшение экологии выгодно всем, а в ответ услышал: «Сынок, мы вредники, понимаешь?» Убедился, что имею дело с самураями. Особая крутизна заключалась в том, чтобы дышать отравленным воздухом. Пришлось на время отступить, матерые вредники оттрубили до пенсии, а новых работников мы уже брали на других условиях…

Предмет я изучал серьезно, занимался с преподавателями Горного института, даже заказал учебник об основах производства никеля. По нему сдавали экзамен московские управленцы, имевшие отношение к комбинату. Считал неправильным, если кто-то не знает, чем именно занята компания. Люди должны говорить на одном профессиональном языке. Не прошедшие испытания рисковали премией…

— Могли и дальше рулить в Норильске, если бы не куршевельский скандал, Михаил?

— Думаю, в конце 2007 года так и так ушел бы. У меня все было на мази, не хватило буквально девяти месяцев, чтобы отладить систему до конца. Люблю решать сверхзадачи, когда их нет, становится скучно.

— Все рухнуло в одночасье?

— У нас с Потаниным был, по сути, семейный бизнес. И развод — удел двоих, остальным ни к чему в это соваться. В случившемся виноваты оба — не важно, кто больше, а кто меньше. Хотя лично я предпочитаю спрашивать с себя. Так честнее и правильнее. Жаль, образцовое партнерство не завершилось показательным разводом. Это было важно для всего российского бизнеса, культуры отношений. Мы не прописывали вариант раздела активов, поскольку даже теоретически не допускали, что такая ситуация может когда-либо возникнуть. По сути, создавали компанию на века…

— В итоге вам пришлось срочно съезжать с Истры, забрав аквабайки…

— Еще раз: нам не удалось цивилизованно разойтись, но комментировать это не хочу, дело касается лишь двоих.

— Ваша история доказывает, что друзей в бизнесе не бывает?

— Понимаете, долгое время мы сидели с Потаниным бок о бок, виделись по четыре раза в день. А когда я перешел в «Норникель», встречаться стали раз в месяц, пересекались в «Лужках», в нашем корпоративном доме отдыха. Но это, согласитесь, иное. Порвались какие-то ниточки, пропала физическая близость, позволявшая понимать партнера с полуслова.

— Сегодня вы общаетесь?

— На уровне «привет-привет». Не более того.

— Словом, как бывшие супруги.

— Наверное. Я не был женат, мне сложно сравнивать. Главное, у нас нет общих детей, никто не должен платить другому алименты.

— И все же, как ни крути, куршевельская история дорого вам стоила.

— А мне кажется, что я вышел из нее вполне достойно.

— Это первый случай, когда вам наглядно продемонстрировали, что не деньги решают все?

— И раньше знал: голова важнее кошелька. Иногда даже горжусь, что мои подвиги кратно преувеличены. Но тут уж ничего не попишешь.

— По слухам, в том январе, когда вас замели французы, вы оставили в Куршевеле двадцать миллионов евро. Спустили легко и непринужденно, купая девочек в шампанском Cristal.

— Ну чушь! Опровергать легенды глупо, тем не менее чистой воды мифология. Вот спорту на отдыхе мы уделяем много времени.

— Что называете этим словом, Михаил?

— Намек понят. Отвечаю. Над другими свечку не держу, а сам сексом за рубежом не занимаюсь. Впитал железное правило с молоком матери. Как вы знаете, отец у меня был международником, он четко объяснил: «В своей стране делай, сын, что хочешь, а за границей — ни-ни!» Я безоговорочно поверил папиному опыту, прислушался к совету. В Куршевель езжу с 1993 года, и до января 2007-го никаких проблем там не возникало.

— А потом вдруг обвинение в сутенерстве…

— Было много версий, откуда ноги растут. Кто-то предположил, что Саркози перед президентскими выборами раздул историю с русскими. Другие говорили, будто заказ пришел из России. Думаю, все значительно банальнее. Некий генерал из Парижа захотел стать министром внутренних дел Франции, и ему понадобились громкие дела. Сработал старый стереотип: все богатые русские — бандиты и сутенеры, а сопровождающие их женщины — девушки легкого поведения. Отрицательного фона добавило и дело с отравлением Литвиненко, гремевшее тогда в Европе. В полиции потом стыдливо опускали глаза, рассказывая это. За мной в отель пожаловали в семь утра. Культурно постучали в дверь. Я открыл. Проводивших обыск поразило, что ночую один, а в номере нет ни компьютера, ни сотового телефона. Раз пять прошлись по кругу, перевернули все вверх дном, никак не могли смириться с очевидными фактами…

— Вы не потребовали консула?

— Не стал. Спросил лишь о сути обвинений, а потом разбил их одним движением. Девять девушек, которых задержали вместе со мной, приехали по моему личному приглашению, при получении визы я каждой дал гарантию, что делал и раньше. Французы направили запрос в посольство, после чего, по-хорошему, должны были извиниться и немедленно всех отпустить. Но уже поднялась шумиха, и судья, выписавший ордер на арест, попытался сохранить лицо, для чего промариновал меня в камере четыре дня. Вернее, в обезьяннике временного содержания размером три на три метра с прозрачной стенкой из плексигласа и круглосуточно включенным светом. Не смертельно! Я и там показывал образцовое поведение, регулярно занимался спортом, отказывался идти на допрос, пока не завершу тренировку. Жил по своему сценарию… Сорок восемь часов ко мне не пускали адвоката. Потом наконец пришел совершенно бледный, даже зеленый от волнения. Его же крепко прессовали! Добрые люди скинули в прессу информацию, будто меня взяли в постели с двумя малолетками, а это совсем иная статья, даже не сутенерство. Когда сказал адвокату, что подобного не было и в помине, ему дурно стало, пришлось успокаивать человека, приводить в чувство. Он-то думал, придется обсуждать сумму залога, а история развернулась на 180 градусов.

— Тем не менее имиджевые потери вы понесли колоссальные…

— Согласен. Удар по репутации. Я подал встречные иски в суд, поскольку грубейшим образом было нарушено французское законодательство. Система стала защищаться, вот бодяга и растянулась на два года с лишним… В итоге дело завершилось снятием всех обвинений.

— Ваши друзья грозились в знак протеста спалить дискотеку Les Caves, в которой вы обычно устраивали вечеринки.

— Ограничились тем, что выкупили ее на следующее православное Рождество и… закрыли. Решили сделать мне такой подарок, хотя их никто об этом не просил. Я ведь Новый год всегда встречаю в России и 1 января в восемь часов вечера вот уже лет двадцать с хвостиком провожу у себя дома «опохмел-пати». А уже 2-го или 3-го мы компанией летим во Францию кататься на лыжах. В Les Caves я лично осуществляю фейс-контроль, поскольку отвечаю перед гостями за порядок. У меня никогда не было драк и прочих скандалов, хотя, сами понимаете, люди приходили разные. Конфликты с авторитетными ребятами случались, не скрою. Не пускал. Имею право: частная вечеринка. Иные персонажи смешно говорили: «Слышь ты, длинный! Сбегай за Прохором, он нам столик держит». Я отвечал: «Ага, уже разогнался!» Как-то прикатила веселая компания в подпитии. Первым из джипа вылез здоровенный мужик и, стоя ко мне спиной, обратился к попутчикам: «Ща две штуки евро дам, нас еще шампанским угостят!» Потом обернулся, увидел меня и произнес: «О-о! Боюсь, двумя тысячами тут не обойтись. Поехали обратно!»