Индустриализация - Вадим Юрьевич Нестеров

новое. Старая Россия имела чрезвычайно захудалые термические мастерские с допотопным оборудованием без контрольного режима. Обычно режим определялся мастерами на-глазок, и даже профессор Минкевич в Горном учил нас ориентироваться по цвету каления: вишнево-красный цвет — это приблизительно значит 800 градусов, светло-красный — 900 и т. д. В Америке я впервые увидал абсолютно механизированное оборудование, гарантирующее безошибочный режим.

Я увидел и запомнил такую массу «мелочей» производственного процесса, которые достигаются большой технической культурой. Заводские лаборатории для скорых анализов находятся тут же в цехе и дают быстрый и точный ответ на любой вопрос, возникший в процессе производства. К деталям относятся бережно; шестерни, например, висят, как гроздья, на специальных штырях, чтобы они не бились друг о друга. Впервые я увидел автоматические цементационные печи. Ничего подобного я раньше не видал!

На все, что нам ни попадалось в цехах завода, мы набрасывались с жадностью. По вечерам нас навещал Адамс. Он страдал одной неискоренимой страстью: любил играть на трубе! Но я привык к его душераздирающим музыкальным упражнениям. Я заставил себя примириться с ними: Адамс был полезный человек.

Несмотря на то, что воспоминания Кузьмина были напечатаны во вполне пропагандистской книге «Люди Сталинградского тракторного», в них повествуется отнюдь не только о преимуществах социализма над капитализмом. Там даже девочкам место нашлось.

«Мистер Бойлер повез нас в Мильвоки, мы увидели «Долину промышленности», над ней шевелился в высоте черный дым. В немецкой части города нас поселили в доме христианской молодежи. «Это хорошее место для таких молодых людей, как вы», пояснил нам Бойлер и представил нас как верных христиан, которые любят только церковь и девочек. Когда с нами заговаривали о политике, мы быстро заводили речь о девочках и кончали разговор.

В вечерние часы мы играли в футбол, плавали в прекрасном бассейне. Мы садились на неподвижный велосипед, вертели ногами так яростно, что создавалось впечатление, будто едешь. Я увлекался гребным спортом: садился в лодку, прикрепленную к полу, брал в руки огрызок весла и греб с силой, испытывая иллюзию сопротивления воды.

Все шло хорошо, но христиане давали о себе знать. Однажды ко мне вошел представитель общества молодых ханжей. Он приступил к пропаганде возлюбленных и священных своих идей.

— Видите ли, дорогой брат, — прервал я его бормотанье, — мне очень жаль, но я вынужден вас огорчить. Я располагаю слишком краткими сроками для освоения огромного производства, чтобы выкроить еще время на молитвы.

Последовали возражения: можно ли истинному христианину пренебрегать столь высокими благами, как духовное единение с господом? Как бы ни был человек занят, никогда душа его не насытится в такой мере...

— Простите... Что, если я сделаю вам такое предложение?

Я приготовился к решительному ходу:

— Что, если вместо членских взносов в ваше общество я буду платить за комнату немного дороже?

— На сколько больше? — спросил молодой христианин после некоторой паузы.

— Скажем, на доллар.

— На два.

— Идет.

Больше нас не беспокоили».

По большому счету автор этих записок - попавший в чужую далекую, но богатую страну молодой человек, абсолютно нормальный, и потому отдающий должное нормальным человеческим удовольствиям.

Летом тридцатого года Мак-Кормик перешел на трехдневную работу в неделю. Оказалось много свободного времени, мы приводили свои наблюдения и записи в порядок, консультировали земляков из Челябинска и- Харькова, разъезжали по соседним заводам. У меня был шестицилиндровый автомобиль; он был, правда, старомодный, с большими колесами, но скорость я развивал на нем отличную. Товарищи боялись со мной ездить: Панков ни разу не сел в мою машину. Самое трудное для меня было проехать Чикаго. Он тянется на 60 миль, и такую же скорость надо набирать. Если едешь медленней, рискуешь быть выброшенным с дороги.

На обратном пути из Детройта я набрал еще большую скорость. В одном месте дорога поднималась в гору, и мне не было видно, что творится за склоном. Если взять левее, можно было налететь на встречный автомобиль, а правее стоял грузовик, который разбрасывал мелкий гравий. Я сразу дал тормоз. Что-то затрещало, машина наклонилась и встала, чуть не упершись в грузовик. Я вылез. Смотрю—задних колес нет. Они оторвались вместе с мостом и остались сзади. Машина села на кузов. Я влез под машину и стал осматривать, что с ней случилось.

После этой истории охота к путешествиям у меня не пропала.

Это, разумеется, не значит, что в мемуарах только шутки и приколы – все-таки Кузьмин и Шейнман были в Америке, где уже практически началась Великая Депрессия. Поэтому в записках хватает и грустных, и даже трагических историй обычных заводских