Чудесный мир - Андрей Батуев

У Жоры завидный аппетит.

У меня в комнате Жора сразу облюбовал карниз от шторы и, с головокружительной скоростью сделав пять — семь кругов, приземлялся на него.

Жора постоянно с чем-нибудь воюет. То налетает на занавеску и норовит выдернуть из нее нитку, то бесстрашно поддает зажимы на шторе, так что только звон идет, то атакует металлического дутого олененка. Кончилось тем, что я нашел олешка на полу без уха. Я долго искал отбитое ухо. Оказалось, Жора загнал его под комод совсем в другой части комнаты.

В конце сентября Жора собрался в дальние края. Видимо, у мухоловок начался отлет.

Спал мухолов в клетке, которая на ночь закрывалась, и вот теперь, как только я гасил свет, он начинал мельтешиться около боковой двери. Но почему ему нужна именно эта дверь? Оказывается, там юг. За сорок лет я ни разу не задумался, где в моей комнате юг, а Жора сразу безошибочно определил нужное направление. Пришлось купить ночник и выпускать Жору на ночь. До самого утра я слышал, как он «улетает в Африку». Через две недели миграционный позыв ослаб, и Жора стал спать в клетке, но обязательно при свете ночника.

Присутствие Жоры несколько изменило мою жизнь: зеркало повернуто тыльной стороной, чтобы мухолов не ударился в него с размаху (непроходимость оконных стекол он знает). Никаких сосудов с водой, где можно утонуть. Ничего соленого, чем птица может отравиться. Даже гимнастику нельзя спокойно делать. Только выброшу руки вперед, а он воображает, что это приглашение посидеть у меня на руках. Начну приседать, он опять тут как тут. Просто наказание — того и гляди задавишь.

Поесть и то нормально не дает — лезет в тарелку, все пробует, таскает. Только и следи, чтобы не обжегся, не съел чего не надо. А уж как возьмусь читать или писать, он так и норовит на книгу или бумагу сесть и еще обижается, если я его сгоняю, клювом, безобразник, щелкает.

Первое время, поселившись у меня, Жора садился на люстру, и мне приходилось его прогонять, а теперь, если он когда и сядет, мне достаточно прикрикнуть, и мухолов немедленно слетит.

Гуляя по комнате, мухолов прилетает в свою клетку поесть и попить. Он умеет есть с маленькой, «своей» ложечки и знает, что в спичечных коробках сидят мухи — его лакомство. Поймать насекомое в конце октября не просто. И вот я, словно синица, выискиваю «добычу»: пауков-сенокосцев, уховерток, бабочек-пядениц. Но основная добыча — мухи мясоедки. 28 октября я поймал 31 муху! Вот это улов! Увидев спичечную коробку, Жора с просительным «цы-ы» летит ко мне на руки в ожидании лакомства. Одна отогревшаяся муха вылетела, мухолов метнулся за ней, мгновенно поймал — и победоносный щелчок возвестил, что муха съедена.

Понимаем мы друг друга неплохо. Вот только, прежде чем прилечь днем отдохнуть, приходится Жору запирать в клетку. Не ровен час, полезет ко мне со своими нежностями. Долго ли до беды, ведь его и одеялом задавить можно.

Доверие или нахальство?

Проходя по переулку, я заметил на асфальте крошечный пуховый комочек: это был слеток-воробей. Он еще не умел летать и только слегка перепархивал. В любую минуту малыша могли раздавить, да и кошки не обошли бы его своим вниманием.

Я взял птенца в руки. Ай-ай-ай! Какой шум подняли воробьи. Один самец, видимо, папа младенца, даже задел меня по лицу крыльями, пытаясь устрашить своей отчаянной атакой. Не желая обижать воробьев, я посадил птенца высоко на карниз, но через секунду дурашка опять оказался на асфальте. Пришлось взять его домой.

«Начнет летать, тогда пусть возвращается к своим», — думал я, но Дурашка решил иначе. Он очень быстро не только привык, но и привязался ко мне. Кличку знал отлично и по первому зову летел на руку. Живя в клетке, которая не запиралась, воробей мог свободно гулять по кухне. Стоило кому-либо прийти, как Дурашка немедленно скрывался в клетку и ни за что не решался выйти. Не помогало даже его самое любимое лакомство — мучной червь. Ночевал он всегда клетке.

Когда прошла неделя, я выпустил Дурашку на открытое окно. Воробей долго не решался выйти на внешний подоконник. Он принимал солнечные ванны, что-то склевывал, но оставался на окне. Прошло не менее часа, прежде чем он отважился выйти за раму. «Ну, сейчас улетит!» — думал я, и не без сожаления, но Дурашка заглядывал с железки во двор, чистился, охорашивался, но не улетал.

Когда я вернулся с работы домой, Дурашка сидел в своей клетке. Это решило его судьбу. Больше я уже не выпускал его гулять при открытых окнах.

Своей привязанностью воробей покорил меня, и я решил с ним не расставаться. Теперь я даже сожалел о столь поспешно данном ему имени, настолько он был сообразительной пичугой.

Так и жил Дурашка: при мне он гулял по кухне, а когда я уходил, то запирал его в клетку и ставил на открытое окно. Вот с этого и начались необычайные события, которых я даже не мог предположить.

Известно, что воробьи — очень осторожные птицы. Это и неудивительно. Живя все время бок о бок с человеком и не пользуясь его расположением, воробей должен был многому научиться, чтобы не быть истребленным. Уже одно название «вора-бей» не сулит бедняге ничего хорошего.

Голуби, синицы часто влетают в окна, но воробьи — никогда. Они кормятся вместе с голубями на наружном подоконнике, но войти за окно? Ни в коем случае! За пятьдесят лет я видел только одного воробья, влетевшего в застекленную беседку, и тот был полевой, а не городской. Однако присутствие Дурашки в кухне нарушило воробьиные традиции. По-видимому, лицезрение своего собрата, спокойно уплетающего вкусный корм, заставило живших под крышей нашего дома воробьев пересмотреть свое отношение к человеческому жилью. Теперь я часто находил их «визитные карточки» то на кухонном столе, то на газовой плите.

С каждым днем воробьи становились все смелее. Не смущаясь моим присутствием, они прыгали по столу, склевывали крошки, а один нахал даже напился чаю из моего стакана. Дело дошло до того, что два воробья выкупались в тарелке, где была налита вода. Теперь, входя в кухню, я постоянно спугивал воробьев, бесцеремонно там разгуливавших. Я никогда не подумал бы, что может быть что-либо подобное, если бы сам не стал свидетелем этой дерзкой оккупации. У меня на глазах они расклевывали бумагу, в которую был завернут фарш, и, набив рты мясом, спешили под крышу. Они ощипывали стоявший в стакане салат. Раньше, зажигая газ, я всегда открывал окно, теперь же, наоборот, приходилось его закрывать во избежание несчастных случаев. В общем, воробьи внесли в мою жизнь свои поправки.

С некоторых пор я стал замечать, что одна воробьиха постоянно присаживается на клетку Дурашки. Вначале он гонял ее, а потом привык и перестал сердиться. Так как молодые воробьи все окрашены как самки, то я не знал пола своего воспитанника, но в сентябре он перелинял и оказался «мужчиной». «Так вот в чем дело!» — догадался я.