Лита - Александр Минчин

Лита просыпается в десять утра и сразу спрашивает бабу Дашу, где у нее зеркало.

— Ты и так, как солнце взошедшее, — говорит та в ответ.

— Алеша не любит, когда я по утрам не накрашена.

— А Алеша любит блины с домашним вареньем к чаю?

— Очень.

— Смотри, как она для Алеши старается, — говорит никому баба Даша.

— Он говорит, когда у меня глаза не накрашены, увидишь — можно заикой стать.

— И чем ты их красишь? — Спрашивает баба Даша.

— Французской тушью.

— Это что еще такое?

— Ресницы становятся длинней, темней, а глаза больше.

— Зеркало висит над комодом у окна. Что только не придумают! Никогда такого не слышала. Но раз надо, то красься.

Лита улыбается:

— Спасибо, баба Даша, но вы на меня, ненакрашенную, тоже не смогли бы смотреть.

— А по мне, человек хорош тем, что у него внутри. Я вон всю жизнь прожила и не знала, что ресницы красятся. Ты бы полила Алеше воды — с утра умыться.

— Не могу, баба Даша, он целый день заикаться будет. Его нельзя пугать.

— Идем, Алеша, я тебе полью, надеюсь, от меня ты не будешь шарахаться.

Я улыбаюсь, выходя на крыльцо за все успевающей старушкой.

Проходит час, прежде чем Лита может сесть за стол.

— И так каждое утро? — спрашивает бабушка, не веря.

— Это укороченный вариант, обычно час сорок пять, — говорю я.

— Господи святый, — крестится она. — Смотри, как наизнанку выворачивается, чтобы тебе понравиться.

Она приносит на стол горкой сложенные блины с плиты. Запах обалденный.

— Сама я могу ходить дни ненакрашенная, — улыбается Лита. — Только прохожие пугаются!

И тут она замечает всего две тарелки, две вилки, две ложки на столе. (В Англии сказали бы два прибора на столе. Но мы в России, а не в Англии. Нужно больше слов, чтоб объяснить…)

— А вы, баба Даша?

— Что ты, милая, я уж в шесть утра завтрак съела. Мне не надо было краситься! Ну, ухаживай за своим кавалером, а то блины остынут. Вот сметана свежая.

Чай мы завариваем свой, индийский, со слонами на коробке. Баба Даша, сдавшись, присаживается и пьет чай с нами.

— Поведешь, Лита, Алешу окрестности осматривать. Я уж сама не могу, ноги дальше двора не ходят.

— А грибы сейчас есть? — замирает Лита.

— Еще сколько, три дня дожди шли, их понавыскакивала уйма, наверно.

— Я хочу собрать и для Алеши посолить на зиму. Вы меня научите?

— Конечно, милая. Только банки надо достать, у нас с банками беда.

— Я с собой привезла из Москвы.

Я с удивлением смотрю на Литу. Она улыбается моему удивлению.

— Мне мама подсказала, в деревнях ведь ничего нет.

— Ну, собирайтесь и идите. Полдень, как раз хорошее время. Все уже из леса возвращаются…

Я засмеялся.

Баба Даша:

— По грибы с утра рано ходят.

Я:

— Но им краситься не надо!

И мы смеемся от души вместе. Лита тает в нашем внимании. Она берет два лукошка, и мы идем в лес, который позади дома. Смешанный. Едва мы входим в лес, она прижимается ко мне.

— Ты сегодня в роли Красной Шапочки?

Она неожиданно смеется.

Я:

— Тебе уже не должен быть страшен Серый волк. После всего.

У Литы был абсолютный дар на собирание грибов. Какое-то уникальное чутье и, главное, видение. Я ничего не мог разглядеть в смешанных красках листвы, травы, корней, игл.

Через час она уже наполнила свое лукошко. Самыми разнообразными грибами, среди которых было четыре больших благородных белых, которые считались лучшими среди грибовиков или в грибном искусстве. Считалось высшим достижением и большим искусством обнаружить белый гриб. Достаточная редкость О чем потом шли разговоры целый день!

У меня на дне валялись пара рыжиков и несколько тощих лисичек. И то найденных по подсказке Литы.

— Не переживай, Алешенька.

Я не любил быть на вторых ролях, да еще с девушкой.

— Через пару дней у тебя появится глаз и предчувствие.

— Знаешь, что мне трудней всего: различать их в траве, в листве, под деревьями. Так как я не различаю переходные цвета. А в лесу они все сливаются. Этот недостаток называется цветоаномалия.

— Не может быть, Алешенька, чтобы у тебя что-то было не совершенно! (Она говорила абсолютно серьезно и искренне.) Я помогу тебе. Как не обычно, что у меня что-то получается, а у тебя нет. Ты же все можешь! Даже поцеловать меня.

Она коснулась губами моей щеки.

— Но не хочешь… — сказала она с грустью.

К вечеру Лита с бабой Дашей разбирали грибы и учили меня в них разбираться. Изумительная наука! По шляпке, по цвету, под какими деревьями какие. И как обманчивы бывают большие красивые, но ядовитые грибы, которых я лично в этот день нашел кучу. И только сочувственно-предупреждающие крики Литы останавливали меня от срывания их и бросания в лукошко.

Мне нравилась эта наука. Я был поражен Литиным талантом: она была потрясающая грибница.

Позже баба Даша готовит свежий грибной суп необыкновенного вкуса и жарит белые грибы с картошкой.

Это был грибной пир!

Ночь, темно, Лита голая. Мы бесшумно терзаем, мнем тела друг друга. И я понимаю, что так долго не выдержу.

— Что это за большой амбар во дворе? — шепчу я тихо.

— У нее была буренка, но ее продали — из-за денег. — Губы Литы касаются моего уха.

— А наверху я видел высокую узкую лестницу…

— Там сеновал. Сено…

Она сползает беззвучно вниз, и ее рука сжимает мое вожделение. Слово «член» — ужасное слово. Неужели в прекрасном языке… А упругие груди касаются низа живота, скользят… Занятия любовью в русском языке не имеют глагола. Кроме одного… Грубого ужасного слова, которое сотворили с ней.

Теперь она двумя ладонями сжимает своими грудями меня… Мой…

Опять спирали в мозгу накаляются. Я напрягаюсь.

Она нашла сладкую ловушку, зажим, и сосками водит по нему. Пока я, выгнувшись аркой, луком, дугой, не исторгаюсь на ее кожу, шею, живот, ребра…

— Солнышко мое, — шепчет она, — как я обожаю все, что твое и из тебя…

Сено, сено, сено — кружится в моей голове, вертится, намекает, — и я плавно тону во сне.

С утра пораньше мы идем в дальний лес, пересекая деревню, в хвойный. В нем нет листьев, одна хвоя и иголки. И всего два вида грибов. Я делаю первые успехи, набирая треть лукошка. Лита счастлива за меня и всячески подсказывает, где искать. Слепые зрячих ведут.

Баба Даша, угощая нас поздним завтраком в час дня, говорит:

— Поспали бы после чая, чем в жару маяться.

И действительно жаркий день. Печет, как на плите.

— А можно на сеновал наверх залезть?!

— Конечно, милый, только сено старое, колоться будет. Возьмите одеяло, поверх бросите.

Сено, сено — думаю я. Лита становится ногой на узкую лесенку.

— Алешенька, я боюсь, — говорит она.

— Чего?

— Упасть!

— Не бойся, — я беру ее за бедро и слегка подталкиваю.

Она в коротком платье из ситца. Я вижу ее бедра, сжимающиеся и разжимающиеся, я вижу ее легкие прозрачные трусики под этим платьем. Наверху — дурманящий запах сена. Она бросает одеяло и ложится навзничь. Я падаю рядом и не дышу. Она зацеловывает мою шею.

— Алеша…

Моя ладонь начинает гладить ее в промежности. Она вся начинает извиваться.

— Ой, как я хочу тебя… — шепчет она. — Сними их, Алешенька, — и она выгибается.

Я сдергиваю ее воздушные трусики. Аромат свежей кожи и сена возбуждают до озноба. Мои руки, как судорожные, сжимают ее бедра. Она раздвигает ноги и спускает мои шорты. Сено колет даже сквозь одеяло. Я обнажен, и сверху ветерок овевает мой пах. Сено сыплется мне на спину. Я забрасываю ее ноги под мои мышки. Ласковая кожа внутри касается моих боков и трется.

— Войди, Алешенька, войди… — молит она.

И я вонзаюсь. Я рывком вхожу в нее. Она дико выгибается, упираясь в мои колени, и начинает вкручиваться в меня. Мы катаемся по сену, сминая одеяло. Платье ее задрано только по пояс, я держу ее на весу, подбрасывая вверх, врываясь, все сильней и сильней. Она безумно крутится, прижимается ко мне и стонет.

— Еще, еще… — молит она.

Я как одержимый бьюсь в нее, видя только взброшенные ноги и осыпающееся по ним сено.

— А-а-а…

Рывок, еще качок, и в диком вопле, крике, рыке мы одновременно кончаем оргазмом. Бог ей дал это — чувствовать.

Вспугнутые внизу курицы шарахаются врассыпную, тревожно закудахтав.

Так в ней, исторгнувшись до конца, я, опьяненный запахом сена, засыпаю, утонув губами в ее шее, на переходе в ключицу.

Курицы… Как в «Альфредо, Альфредо», думаю я, проваливаясь в сонную бездну.

Пока я спал, она не пошевельнулась ни разу. У нее, наверное, занемел и онемел каждый мускул. И косточки. Ох, эти косточки, я смыкал ладони на ее талии.

— Алешенька, это такое чудо, когда ты спишь во мне. И нежно сопишь в шею. Это как блаженство. Я хочу так всегда.