Планета МИФ - Вильям Александров

— Да, конечно, кафедра астрофизики — это ведь, знаешь, как сейчас модно… Не то, что тогда… Помнишь, смеялись над нами — отвлеченная наука, звездочеты… Никакой перспективы… Я ведь из-за этого специальность тогда сменил.

— Как?!

— Да вот так уж… Разошёлся с друзьями даже… Оставил астрономию и кинулся на твердое тело. А вон ведь как все обернулось. Космос… Полеты… Кто мог подумать?

Наталья Игнатьевна укоризненно покачала головой, хитровато прищурилась.

— Все вы такие! Чуть что — от законной жены бежите. А потом, глядишь, возвращаться приходится. Извините, я сейчас…

Она встала и вышла в соседнюю комнату.

— Значит, старушка астрономия обернулась юной красавицей, — сказал я, — и ты к ней вернулся!

— Вернуться-то вернулся. Но, знаешь, как это бывает… Возникли разные сложности… Вот защиту никак не пробью… А из-за этого с должностью не все в порядке… — Он быстро глянул на меня. — Нет, ты не думай чего, но вот, например, приставочка есть такая: «И.О.», — знаешь?

— Знаю.

— Так вот, никак не могу, понимаешь, избавиться от этой приставочки сколько лет. А что это значит, понимаешь? Не поладил с кем-нибудь, и тут же — привет. — Он снять глянул на меня испытующе и засмеялся своим сочным басом. — Но я, как видишь, не робею, спуску сам не даю, так что еще вопрос, кто кого…

Вошла Наталья Игнатьевна. На серебристом подносе она внесла графинчик с коньяком, рюмки, лимон, тонко нарезанный, присыпанный сахаром, и небольшую вазочку с шоколадными конфетами.

Виктор разлил, коньяк.

— Ну, за встречу! Это надо же… Сколько прошло?

— Пятнадцать.

— Вот так, Наташа, — сказал он и поднял вверх палец, — пят-над-цать!..

Одним махом он осушил рюмку и тут же налил снова.

— А после института десять?

— Десять, — подтвердил я.

— Да… Ну, еще по одной, за дружбу.

Мы снова выпили. Потом еще. И еще.

Наталья Игнатьевна внимательно следила за графинчиком и, когда он опустел, тут же принесла другой.

Виктор расстегнул свою шёлковую пижаму, он как-то обмяк, и, пожалуй, даже несколько поубавилось в нем веселости. Он все больше предавался элегическим воспоминаниям, вспоминал школу, обсерваторию, наш город. Я все ждал, что он произнесет имя, но он упорно обходил все, что могло коснуться этого. И время от времени восклицал: «Пятнадцать! Пятнадцать лет, представить только! А ведь кажется, вчера стояли мы с тобой в коридоре, курили, и все было еще впереди. Ты помнишь?»

Это он меня спрашивал! И тут, воспользовавшись тем, что Наталья Игнатьевна вышла, я сказал, глядя ему в глаза:

— Инку помнишь?

Он вдруг съежился, сник весь как-то, словно мяч, из которого выпустили воздух.

— Помню, как же… Детство то было… Расстались мы давно… Еще на втором курсе.

— Где она?

— Не знаю. Говорили, в Крыму где-то, на какой-то горной станции… Но то давно было. Впрочем, там, наверное, и сидит… Идеалистка была и осталась, видно…

Он налил остаток с донышка, посмотрел на вошедшую жену и, встретив ее твердый взгляд, вдруг опять взбодрился:

— Ну, давай, чтоб не последнюю!

Потом вдруг придвинулся к о мне и сказал доверительно:

— Слушай, а ты мог бы это, по дружбе, пропесочить в газете одну личность?

— А что?

— Да, знаешь, завелась там у нас одна зануда, покоя нет: Жили хорошо, мирно, тихо — так нет, ему все не так, все что-то надо переиначить, переделать! Все его, видите ли, не устраивает, теперь уже под меня копать стал… Я, видишь ли, недостаточно разбираюсь в новейших теориях!.. Так как, не смог бы?

Я сказал, что к газете давно уже не имею отношения, потом вспомнил, что у меня еще назначена встреча, мы распрощались, и я ушёл.

Горная дорога сделала еще один крутой поворот, и перед нами открылось море. Близился вечер, наползали сумерки; внизу было уже, наверно, совсем темно, а отсюда, с высоты, виднелась на западе яркая полоса какого-то странного, почти лимонного цвета. Ближе к берегу море отсвечивало голубым, потом синим. Самого берега не было видно, — его заслоняли горы.

Маленький автобус, натужно воя, преодолевал последний подъем, — впереди уже открылись куполообразные башенки горной обсерватории. Они прилепились то тут, то там на склонах и напоминали песочные бабки, вылепленные детьми на пляже…

Морской пляж… Песочные бабки… Железные купола обсерватории.

Я вдруг почувствовал, что мысли мои странно скользят, будто съезжают по какому-то склону, независимо от моей воли, и я пытаюсь удержать их, уловить что-то очень важное, очень ясное, но никак не дающееся…

Автобус уже остановился на площадке перед аркой, из него стали выходить те немногие пассажиры, которые приехали сюда, а я все сидел, не шевелясь, стараясь удержать эту ускользающую, такую нужную мысль…

Не знаю, сколько бы я еще сидел, но водитель вернулся, заглянул в кабину, сказал:

— Приехали. Просыпайтесь!

И мне пришлось проснуться.

Я вышел, постоял немного. Потом пошел к небольшому домику, смутно темнеющему в сумерках.

— Инна Михайловна? Да, она здесь работает, но ее сейчас нет. — Человек, отвечавший на мой вопрос, старался, видимо, рассмотреть меня в сумерках, так же, как я его. Он стоял у входа в домик и курил. В тусклом свете я видел лишь большие роговые очки да темный мохнатый свитер.

— А вы по какому делу? Есть Геннадий Семенович, ее заместитель по научной части. Есть Станислав Борисович, если по аппаратуре. Может, кто из них сумеет заменить…

— Нет, — сказал я, — заменить никто не может. А она сама не скоро будет?

— О, нет, не скоро. Она в экспедиции, вернется месяцев через пять, а то и позже…

— Да… Ничего не поделаешь… — Я постоял немного и пошел к автобусу, но он окликнул меня.

— Простите. А вы кто будете? Что передать?

— Передайте… Передайте, что приезжал старый школьный товарищ.

— А-а… — он сказал это протяжно и как-то многозначительно, однако без тени иронии. — Я, кажется, знаю, кто вы. Погодите, пойдемте со мной.

Он провел меня полутемным коридором, затем попросил подождать, исчез куда-то, появился с ключом, отпер дверь и зажег свет.

— Вот, Заходите, — сказал он. — Это ее комната.

Я стоял на пороге, не решаясь переступить, но он позвал меня, подвел к письменному столу, выдвинул верхний ящик и достал запечатанный конверт.

— Это вам, — сказал он. — Она ждала вас все время. Знала, что вы когда-нибудь придете.

Он посмотрел мне в глаза, и стекла его очков как-то настойчиво и укоризненно блеснули.

Я взял конверт, растерянно повертел его. Надписи не было.

— Спасибо, — сказал я. — Спасибо…