Русские инородные сказки - 6 - Макс Фрай

Молчит? Молчит.

Ладно. Надо просто понять, чего добивается эта девчонка.

— Анджей, если у вас любовь, я пойду. А если это какая-то дурацкая игра, вы ведь тоже без меня справитесь, правда?

Анджей молча улыбался, поглядывая то на девицу, то на свой лесной ручей на стене. Девка тихонько захихикала. Нет, в этом сумасшествии есть логика. И кажется, я ее понимаю. Ну-ка…

Я встала и, не обращая внимания на ноющие колени, на вопли и парализатор, подошла к девчонке. Забавно. Вблизи она действительно выглядела не очень — про существование нижних ресниц, например, он вообще забыл.

Я взяла девочку за запястье и нашарила кнопку. Курносая мордашка исчезла, на кресле сиротливо валялась наспех собранная панелька. Я повернулась к Анджею, который — о чудо — все еще молчал. Седой, сильный, немного чужой мужчина с виноватой улыбкой… Что-то я устала сегодня.

— И зачем тебе это понадобилось, радость моя?

— Ну… мы так давно не устраивали ничего интересного… И я подумал, что будет весело… Молодость, опять же, вспомним…

— Ох, Анджи… Сотворил бы что-нибудь другое, а? Не смешно.

— Да? А мне показалось — нормально… И такие жесты хорошие получились… Я, честно говоря, не знал, что лучше… Хотел сначала говорящего зайца тебе в постель подбросить, утром…

— И чего не подбросил?

— Ну, это как-то… невежливо…

И так все восемьдесят лет. С ним никогда не бывает скучно. Кстати, приближается дата нашего знакомства. Что ж, пора доставать из кладовки старинный бронежилет: мало ли что Анджи приготовит к юбилею. Когда уйдет, конечно, доставать. Иначе может получиться неловко.

ВИК. РУДЧЕНКО

МЕЛЬНИК

Старая мельница располагалась почти сразу за хутором. Не сама, конечно, мельница, а хозяйство — поле с кукурузой и овины, которые хитрый мельник приноровился сдавать внаем. Если пойти от хутора напрямик к этим овинам, то мельницу можно вообще не заметить: она стояла на небольшом омутке в лесу, в стороне от дороги. Только шум воды из-под колеса и выдавал ее присутствие.

Не любили сельчане эту мельницу. Вокруг омута и по реке вечерами собирался такой густой туман, что на расстоянии вытянутой руки человека нельзя было отличить от дерева. Дурацкое дело ходить в это время на мельницу: дорогу-то найдешь, а потом поди выберись. Да и чертей водяных побаивались.

Парни иногда ходили на спор: кто ночью принесет ветку плакучей ивы, тому по кругу собирали подарки — у кого что в карманах найдется. Или так: пошлет красивая девка кого-нибудь за лилией на омут — разве тут откажешься?.. Уйдет парнишка, а остальные сидят на бревнах, посмеиваются: вернется или заплутает?

Возвращались чаще по реке. Нелегкий это был путь — по бурелому. Пока идешь, крапива нажалит, комары накусают, а если привидится кто — совсем караул кричи! Умные ребята с полынью ходили: говорят, от нее вся нечисть бежит. Таких смельчаков на хуторе уважали.

…Огромные, пережившие не одно поколение мельников плакучие ивы росли над самой водой. Их длинные ветки, словно волосы, опускались вниз метра на три и безжизненно трепыхались на ветерке, давая приют всякой кусачей мошкаре. Там, где не было тропинок, берега густо поросли камышом. Одно время мельник пытался с ним бороться, но потом плюнул: острый, совершенно бесполезный камыш оказался неистребим.

Шагах в пятидесяти от мельницы стояла неказистая избенка, в которой хоронились от мира сам хозяин и его дочка — красавица с длинной темной косой и всегда настороженным взглядом. Хуторские к ней не сватались — побаивались отца, но втайне многие мечтали туманными вечерами бегать к ней под колдовские ивы. Иной ухарь нарвет лилий и нарочно стоит на берегу — выжидает. Но редко выходила Лиска из хаты, да и подойти к ней страшно: вдруг закричит? Отец застрелит.

А мельника было чего бояться: более нелюдимого человека не знали в округе — хуже монаха. Ни в церковь не ходил, ни на сходы — ни до чего ему не было интереса. Один раз — люди помнят — чуть не убил из обреза плутоватого хохла: тот пытался половину долгов заплатить натурой.

Бабы говорили, что он колдун, да только никому вреда с его колдовства не было, — бабам не верили. Кто-то видел чертей на крыше избушки, только это ребята девок пугали, — и здесь верить нечему. Однажды, правда, мужика мертвого возле запруды нашли, но от него так несло сивухой, что совсем немудрено было ему умереть.

Что тут еще добавить? Мельница она и есть мельница.

…В тот день над лесом пронеслась страшная гроза. Ослепительные линейные молнии рвали небо на части, шипели, ветвились и били куда-то за горизонт. Грохотал гром, трещали сучья, и горе было тому хуторянину, который не успел спрятаться под навес: за стеной дождя не было видно дороги.

Так продолжалось до шести часов; потом ливень заметно ослабел, гроза затихла, а молнии превратились в безобидные и далекие зарницы. К вечеру небо разъяснилось окончательно, и на нем одна за другой начали разгораться крупные синеватые звезды.

Мельник пил чай. Он сидел весь красный, распаренный и с аппетитом уплетал теплые ватрушки. Перед мельником на столе стоял пузатый самовар, и время от времени хозяин отрывался от дымящейся чашки и поглядывал на свое самоварное отражение — толстощекое, самодовольное и неправильное.

Прислуживала ему дочь, которая, будучи единственной хозяйкой в доме, сама пекла ватрушки, убирала и следила за порядком. Лет ей было около двадцати; и, несмотря на свои молодые годы, почти все свободное время она проводила одна на мельнице, беззаботно развлекаясь с лягушками и клопами-водомерками. С деревенскими девками дружбу не водила: не нравилось, что они важничают.

— Слышь, Лиска!.. — Мельник неуклюже протянул пустую чашку к самовару. — Я чего думаю… Ночью вода прибудет. После грозы озеро-то разольется. А?

— Вода должна прибыть, — согласилась дочка, присаживаясь рядом.

— Надо это… колесо посмотреть. Не слетело бы, спаси Боже…

— Ничего, батька! Колесо же новое, выдержит.

— Много ты понимаешь! — Мельник негодующе взмахнул руками и сердито поглядел на дочь. — Выдержит… Какой напор будет, а то и не выдержит! Поди проверь хорошенько, чтобы не болталось. За вал подергай…

Лиске откровенно не хотелось никуда идти. В избе было сухо и тепло, а на берегу — темень, комары да мокротища. Сморщив недовольную гримасу, она накинула на плечи отцовский полушубок, взяла свечку и скрылась за дверью.

Хозяин же, покряхтывая, налил себе еще чаю и, пока тот остывал, выбрал самую румяную и толстую ватрушку. Творог, смазанный яйцом, так и просился из нее наружу. «Хорошо печет! — с удовольствием подумал мельник. — Только вот ленивая стала, мало работает…»