Ротмистр - Евгений Акуленко

Сошиной хате, но решил воздержаться. На том и успокоились. Падеж скота в станице не случался, мор на курей не напал, поэтому о знаках погутарили да забыли. И поважнее дела есть в крестьянском хозяйстве.

Святочный снег хрустел под ногами так, что зудели ступни. Плакали липкой смолой желтые кругляки свежих спилов. На морозе толстые ровные сосны гудели под топором, как басовая струна. Савка лично обошел каждое бревно, простукал, проверяя нету ли где скрытой гнильцы, метил у комля засечками, дабы не счесть дважды.

— Лес добренный! — подрядчик Михей спрыгнул с воза и виртуозно высморкался, не снимая рукавиц. — В воде станет лежать и не согниет… А где ж сам Кирила-то будет? Савка, повышенный из разнорабочих в хозяйские подручные, вопрос оставил без ответа.

— Шести палок не хватает, — изрек он, почесав лоб. — Дважды считал.

— Ты, парень, считай-то получше… А то мне засветло надобно к дому успеть! В новой должности Савка пребывал недолго, но к разному люду притерпеться уже успел.

— Ты мне, дядя, зубы не заговаривай! А недостачу вынь и положь!

— Ох, ты! Ох, ты! Расходился, как холодный самовар!.. Вот же бревна-то, гляди!

— Где?

— Да, вот же! — подрядчик проворно сунул Савке за отворот рукавицы мятый рубль. Савка нахмурился, сгреб Михея за грудки и внушительно прогудел в самое ухо:

— Сроку тебе час. Не будет шести палок — доложу хозяйке. После стащил с подрядчика шапку, отправил туда целковый и нахлобучил шапку обратно на лысеющее темя. Жизнь на подворье кипела ключом. Разгружался обоз с курдючным салом, привезенным для свечного заводика. Производство налаживал инженер из уезда, бранился с мастеровыми, жаловался хозяйке, грозился уехать, но дело двигалось. Местный приход уже разместил заказ на четыре сотни свечей и даже завез под это дело воск. Проворовавшегося Кирильца отправили бригадиром на карьер. Там днями и ночами жгли костры, оттапливая мерзлую глину. Глину рыли, нагружали на подводы и отправляли на подворье, где замешивали, да не просто, а по специальному рецепту, на яйце, и обжигали до цвета красной свеклы. Евдокия прикинула, что наладить производство кирпича выйдет дешевле, чем закупать cо стороны. А требовалось его в преизрядном количестве. Вот закончили фундамент новой кузницы на четыре плавильных печи, уложили в основание дубовые лаги, завтра плотники начнут тесать на стены привезенный Михеем лес. А у хозяйки уже новый замысел — мыловарню поставить, мол, дешево нынче сало, грех не запасти. Савка вообще диву давался, как, почитай за полгода, на голом месте Евдокия смогла освоить такое хозяйство. Гильдиец Ухватов-то, например, тот уже лет двадцать в Антоновке крутится, вьюном вьется… Да что двадцать… Еще отец его по купеческой линии начинал. Или даже дед?.. А ведь по обороту-то Евдокия его уже, пожалуй, и переплюнет. Сметлива баба, что и говорить, за версту выгоду чует. А может и впрямь, ведьма… Савка усмехнулся мыслям, поддел топором обороненное полено, ловко отправил в поленницу. Что-то пролегло меж ними тогда, вечером, после ярмарки, когда отбились от злодеев. Сблизило. Он не только за посуленный целковый, за сто рублей, за тысячу хозяйку не подведет. В лепешку расшибется, а не подведет! По роду новой должности своей Савке теперь часто приходилось бывать в купеческих хоромах. Эхма, хоромах! Одно название. Обычный дом, просторный, теплый, светлый. Добротный, как и все в хозяйстве, но без излишеств. Ни тебе сундуков с добром, ни толстенных перин, ни комодов с фаянсом. Раз даже Савка случайно заглянул в спальню хозяйскую. Так там вместо пуфиков, да рюшечек все завалено бумагами и приборами разными научными, вроде тех, что покупали в канцелярской лавке во Владимире. Да столько этих приборов диковинных у Евдокии, что ей самой впору лавку открывать.

А однажды застал он хозяйку без головного платка, увидал и опешил, открыв рот.

Волосы-то у нее короткие, короче савкиных, как будто тифом хозяйка переболела. А та не смутилась нимало, улыбнулась — блеснула зубами, да искорка в глазах мелькнула, чертовщинка.

— Языком не трепи только! — велела. Спокойно так, ласково даже. Доверяет, вроде как. И не старая она совсем. Пожалуй, не будет ей еще и тридцати.

На козлах пиляли доску. Вжикали сдвоенные пилы, усыпая утоптанный снег желтыми ручьями пахучих опилок. Мыкола, неспешно оглаживая вислые пшеничные усы, собственнолично размечал ошкуренные бревна: прихлопывал округлые бока начерненным паленой дровиной шнуром, что натягивали по краям двое подмастерьев. Такая работа требовала наметанного глаза, недюжинного опыта и твердой руки.

— Нуко-ся, дай-ко гляну, — Мыкола отстранил пильщиков и прищурился. Покрякал, поморщился и приговорил вердикт: — Как вол посцал!.. Это была не самая худшая оценка из уст плотника. Ибо за зарезанную доску нерадивые работники могли вполне и по шее схлопотать мозолистой пятерней.

Мыкола увидал Савку, махнул рукавицей, мол, отойдем в сторонку, погутарим. Сам из-за отворота овчинного полушубка, задубевшего на морозе, извлек кисет,

проворно закрутил цигарку покрасневшими пальцами, знатно засмолил, уронив слезу.

— Чув? Хозяйка-то наша кузню собирается пущать.

— Слыхал, — Савка кивнул.

— Хо-хо, — пробасил Мыкола. — Гнилое это дело.

— От чего ж?

— Чтобы жалезо гнуть навык нужон. Где столь мастеров сыскать?

— Небось, мало кузнецов в Антоновке!

— Хо-хо, — колоколом отозвался Мыкола. — Не балусь! Ковали — вольного норова люд. Гордые из себя. На что им? Поди, не бедствуют, на паперти не побираются… Савка нахмурился. В мудрость хозяйки он верил свято, однако, и в словах плотника был свой резон.

— Я год молотобойцем отмахал, — гнул свое Мыкола. — Знаю, почем фунт изюму! Косье склепать — не камаринского сбацать!.. Баба она справная, тут разговору нет…

— Вот, пусть ее голова и болит. Нам-то что за печаль?

— Ох, — Мыкола закашлялся, — чую сердцем — прогорит. Сама гроши спустит и мы по миру пойдем. Не по мерке валенцы скатаны…

— Меня ты на что позвал? — Савка разозлился. — Посудачить охота?

— Ты ба погутарил с ней. Растолковал что да как. Тебя она слушает, — Мыкола хитро подмигнул. — В хату пущщает…

— Тю-ю! Вот дурак! Савка хотел показать, будто сердится, но против воли разулыбался, от чего залился краской до корней волос.

— Потолкуй. Может отступится ишшо… Савка терзался целый день. Несколько раз взбирался на высокое крыльцо, безостановочно проговаривая про себя нужные слова, лапал щеколду, и в последний момент передумывал. Махнув рукой, разворачивался и уходил. Но когда ввечеру на подворье пришла дюжина саней, груженых железными чушками, не выдержал. Ввалился к хозяйке и прямо с порога выпалил, все, что накопилось на душе. Отваливались от валенок струпья снега, тая, расползались лужицами на полу. Глядел на них Савка, опустив голову, сминал в руках шапку.