От Кяхты на истоки Желтой реки Четвертое путешествие в Центральной Азии (1883-1885 гг.) - Николай Пржевальский

Наоборот, монголы Цайдама называют медведя «тынгери-нохой», то есть «божья собака», и считают его священным животным; то же мнение отчасти разделяют и тангуты. У тех и других, равно как у китайцев, сердце и желчь описываемого зверя почитаются очень хорошим лекарством, вылечивающим даже от слепоты.

Нрав тибетского медведя трусливый. Только медведица от детей иногда бросается на охотника; самец же, будучи даже раненным, всегда удирает. Притом описываемый медведь и не кровожаден. Нам иногда случалось видеть этого зверя возле самого стада пасущихся хуланов, которые не обращали даже внимания на опасного соседа.

Главную пищу тибетского медведя составляют пищухи, которых он добывает из нор; затем копает и ест разные коренья; весной любит касатик, летом крапиву, не брезгует и рыбой, если удастся ее поймать. Крупных зверей не трогает, по крайней мере до тех пор, пока не представится удобный случай полакомиться больным или издохшим животным. Не давит также в местах, обитаемых тангутами, домашний скот, хотя бы баранов.

Цвет шерсти описываемого медведя весьма изменчив. В общем преобладает темно-бурый у самца и более светлый, белесый у самки; притом у последней шерсть всегда длиннее, мягче и гуще. Случилось мне видеть также почти черного самца и совсем сивую самку. Линяют тибетские медведи очень поздно; даже в середине лета мы убивали экземпляры еще с хорошей зимней шерстью. Новая шерсть отрастает вполне также поздно — не ближе октября. К этому времени медведи, как и у нас, делаются очень жирны; затем залегают в зимнюю спячку по скалам и пещерам в горах. Из местностей Северного Тибета, ближайших к Восточному Цайдаму, медведи приходят сюда осенью есть сладко-соленые ягоды хармыка; объедаются ими до полного расстройства желудка.

При самке ходят обыкновенно два, реже один или трое молодых — нынешних или прошлогодних. Однажды осенью нами была встречена медведица с пятью медвежатами, часть которых, вероятно, она приняла к себе из сострадания. Самцы в качестве пестунов при медвежатах в Тибете не состоят. Рев описываемого зверя я слышал только от раненых экземпляров, да и то не громкий.

Не преследуемый человеком, тибетский медведь вовсе не осторожен; притом же он плохо видит, зато отлично чует по ветру. Заметив что-либо подозрительное, обыкновенно становится на дыбки. Ходит неуклюже, как и наш косолапый; при нужде бегает в галоп довольно быстро, но непродолжительно. Случайно разрознившаяся пара, или медведица от молодых, отыскивают друг друга по следу чутьем, как собаки. На рану этот зверь, как и у нас, весьма вынослив, в особенности от малокалиберных пуль Бердана. Тем не менее при обилии медведей в Тибете их можно настрелять вдоволь. Так, однажды, именно в юго-восточной части Одонь-талы, с полудня до вечера, я убил трех старых медведей и трех медвежат, да еще трех медведей убили в то же время мои помощники. Случались и незабвенные для охотника выстрелы: дуплетом из штуцера я убил однажды на 150 шагов большого медведя и такую же медведицу; или таким же дуплетом свалил на 200 шагов пару старых аргали; или раз за разом, не сходя с места, убил медведицу и трех бывших с нею медвежат и пр. Притом охоты за более редкими зверями, как медведи или аргали, даже в Тибете весьма заманчивы, между тем на других здесь зверей, встречающихся на каждом шагу, почти не обращаешь внимания. Но что сильно мешает охотам в Тибете — это огромное поднятие страны над уровнем моря, вследствие чего в разреженном воздухе вскоре появляются у охотника при пешей ходьбе одышка и усталость, сплошь и кряду устраняющие меткость выстрела.

Как теперь, так и при обратном следовании по плато Северо-Восточного Тибета мы лишь изредка отправлялись специально на охоту за медведями; обыкновенно же били их, встречая ежедневно во время пути с караваном. Всего убито было нами и некоторыми из казаков около 60 медведей. Половина лучших из этих шкур поступила в нашу коллекцию.

Почти вовсе незаметный по нашему пути со стороны Тибетского плато водораздел истоков Желтой реки и верховья Ян-цзы резко разграничивал собою характер прилежащих местностей: к северу от этого водораздела залегает плато, общее для всего Северного Тибета; к югу тотчас же является горная альпийская страна. Здесь горы сразу становятся высоки, круты и труднодоступны, хотя все-таки сначала не достигают снеговой линии, которая проходит в этих местах на абсолютной высоте, близкой 17 тысячам футов. Впрочем, дикий характер описываемых гор растет с каждым десятком верст вниз по реке Ды-чю; там вскоре является и снеговая вершина Гаты-джу. Вместе с тем хребты, сбегающие от водораздела, принимают меридиональное направление и становятся богаче как своей флорой, так и фауной.

Однако скал в поясе, ближайшем к плато, сравнительно немного, да и горные породы по-прежнему состоят почти исключительно из сланцев. Быстрые речки текут в каждом ущелье; все они впадают в Ды-чю; летом весьма многоводны. Такой характер, по всему вероятию, несут горы и на противоположном, то есть левом берегу той же Ды-чю.

Вверх по этой реке горная область исподволь становится более мягкой в своих рельефах и постепенно переходит к однообразию Тибетского плато.

Миновав водораздел двух великих китайских рек, мы вошли через 20 верст пути в настоящую альпийскую область гор, там, где река Дяо-чю прорывает высокий поперечный хребет, по всему вероятию отделяющийся от водораздельного. Круто теперь изменился характер местности и природы: взамен утомительного, однообразного плато встали горы с их изборожденным рельефом, мото-ширики исчезли, на смену им явились зеленеющие по дну ущелий лужайки, показались цветы, насекомые, иные птицы. От самых Южно-Кукунорских гор мы ничего подобного не видали. В гербарий сразу прибавилось более 30 видов цветов, тогда как до сих пор, то есть за апрель и май, мы нашли лишь 45 видов цветущих растений. Притом хотя мы спустились теперь только на 1000 футов против высоты Тибетского плато, но все чувствовали себя гораздо лучше, быть может, также и вследствие перемены местности. Однако, несмотря на наступавший уже июнь, по горным речкам встречались толстые (до 2 футов) пласты зимнего льда, альпийские кустарники еще не трогали своих почек, снег падал по-прежнему почти ежедневно и нередко толстым слоем устилал верхний горный пояс.

После дневки на берегу реки Дяо-чю, вода которой в это время стояла довольно высоко и была совершенно красного цвета от размываемой в верховье красной глины, мы пошли вниз по названной речке наугад, ибо проводник вовсе не знал здешней местности. Встречавшиеся теперь нередко недавние стойбища тангутов подавали надежду, что вскоре мы доберемся до этих кочевников. Однако через 14 верст пути пришлось остановиться, ибо наша речка впала в другую, гораздо большую, через которую мы едва переправились; впереди же виднелись скалы и теснины — следовательно, местность предстояла еще худшая для верблюдов. Решено было послать обоих проводников, Абдула и китайца, разыскать тангутов, чтобы взять от них вожака. Посланные возвратились на следующий день и привели тангутского старшину (бей-ху) со свитой около 20 человек.

Отношения наши с тангутами вскоре улучшились настолько, что они продали нам несколько лошадей, десятка два баранов и довольно много сарлочьего масла; притом же их старшина вызвался быть нашим проводником. Небольшие подарки и угощение русским спиртом окончательно упрочили нашу дружбу с этим старшиной. Однако на расспросы про окрестную страну он отвечал уклончиво или отговаривался незнанием; уверял только, что через Ды-чю переправиться с верблюдами при настоящей большой воде нам будет невозможно. Эту горькую истину мы и сами предугадывали, видя, как затруднительно переходить теперь с верблюжьим караваном даже небольшие горные речки. Никто и никогда на верблюдах здесь еще не ходил. Многие из тангутов вовсе не видали этих животных и даже брали их помет на показ своим домочадцам.

Большие услуги при сношениях с тангутами оказал нам сининский китаец-переводчик, проведший в молодости девять лет в плену у тех же тангутов и отлично знавший их язык. Цайдамский проводник, также говоривший по-тангутски, оказался как переводчик никуда не годным и был теперь от нас рассчитан. Он отправился сначала к тангутам, где имел знакомых, а затем пробрался обратно в Цайдам.

Провожавший нас тангутский старшина вскоре возвратился обратно, оставив проводником своего родственника — управителя соседнего хошуна. На прощанье тот же приятель по секрету сообщил нам быть осторожными на всякий случай. Новый вожак оказался также хорошим и услужливым. Вскоре мы узнали, что в молодости это был славный воин между тангутами; одно его имя наводило страх на неприятелей. «Удалой я был без конца, — говорил нам этот теперь уже хилый старик, — бывало, один кидался на сотни врагов». Любил он страстно также и охоту за зверями. Однажды на такой охоте раненый дикий як бросился на смельчака и своими рогами пробил ему живот. «Я схватил, — говорил нам тот же старик, — этого яка за другой рог и саблей перерезал ему горло; затем лишился чувств». Товарищи подняли раненого и отвезли домой. Здесь страшную рану зашили шерстяными нитками, и больной выздоровел, но с тех пор сильно ослабел и почти не владеет ногами, хотя все-таки ездит верхом.