Каменный ангел - Маргарет Лоренс

— В общем, мама, он считает, тебе нужен профессиональный уход. Сказал, на данный момент лучший выход — дом престарелых.

— На данный момент? А потом что? Он сказал, я смогу вернуться домой позже?

— Нет, такого он не говорил…

— Так что именно он сказал, Марвин? Что со мной? В чем дело? Что вы от меня скрываете?

Он достает из холодильника пиво и намеренно долго наливает его в бокал. Марвин очень медленно думает. Он никогда не умел мгновенно выкручиваться из неудобных ситуаций, как Джон. Наконец он что-то придумал, и, по всей видимости, идея кажется ему гениальной.

— Ну, в общем, серьезных органических изменений нет, — говорит он, довольный удачно подобранным словечком. — Доктор Корби просто считает, что будет лучше, если у тебя будет должный уход и все такое.

— Марвин, что со мной?

— Думаю, ничего особенного, — мямлит он. — Годы свое берут, вот и все.

— Это я знала и без врачей, зачем было разоряться на все эти обследования? Тут что-то еще, я знаю.

Я свято верю в то, что говорю, и потому нервничаю, сама лишая себя покоя. Что-то мне угрожает, что-то неизвестное, затаившееся в ожидании момента, когда можно нанести смертельный удар, как то чудище из детства, которое, как я считала, проживало в чулане моей комнаты, куда никто и никогда не заходил. Лежа в кровати, я частенько пыталась представить себе, как оно выглядит: в моем воображении это была анаконда, свернувшаяся скользкими кольцами, с каким-то подобием человеческой головы, алмазными глазами и злобным оскалом. В конце концов я поняла, что надо открыть эту дверь, и я это сделала, обнаружив лишь кучу пыльных материных туфель с белыми пуговичками да видавший виды ночной горшок, заселенный маленькими проворными паучками. Знание всегда приносит облегчение, но с ним и разочарование. Сейчас я сомневаюсь: а надо ли распахивать эту дверь? И да, и нет. Скрывающееся там чудище может оказаться еще страшнее, чем я воображала.

Тем временем Дорис решает поддержать мужа:

— Правильно Марв говорит: доктор сказал, вам будет куда лучше…

— Хватит уже, — вдруг говорит Марвин. — Мама, не хочешь ехать, так и не надо.

— Нет, мне это нравится! — Дорис в ярости. — А стирать кто будет, скажи на милость? Ты, что ли?

— Я не знаю, что мне делать, черт возьми, — говорит Марвин. — Как меж двух огней.

«Два огня» звучит настолько нелепо по отношению к нам с Дорис, что я не могу сдержать смеха. Оскорбленная Дорис бросает на меня гневный взгляд. Затем, словно вспомнив, что по какой-то никому не известной причине со мной нужно обращаться хорошо, она убирает с лица эмоции и надевает маску бесстрастности.

— Нужно с кем-нибудь посоветоваться, вот что я думаю, — говорит она.

Посоветоваться в ее представлении можно только с одним человеком — ее священником. И вот я снова сижу на лужайке, на сей раз в лиловом шелковом платье, и веду беседы с мистером Троем.

К моему удивлению, он не юлит. Правда, в глаза он мне тоже не смотрит. Он смотрит куда-то ввысь, как будто наблюдая за птицами. Может, надеется, что с неба упадет оброненное ангелом перо, которое придаст ему смелости.

— Знаете, миссис Шипли, иногда нужно просто принять то, чего уже не изменишь, и тогда оказывается, что все не так страшно, как мы думали.

— Вам легко говорить.

— Да, это правда. — Его гладкое лицо становится красным, как гвоздики, которые дарят в День матери. — Но подумайте о своей невестке. Силы у нее уже не те. Она с радостью заботится о вас вот уже много лет…

А вот это откровенная ложь. С радостью, как же. Только сумасшедший может это делать с радостью. Дорис, конечно, умом не отличается, но она и не умалишенная. Эти слова уже почти слетают с моих губ. Но, открыв рот, я говорю совсем другое:

— Как мне оставить дом? Не хочу я уезжать из дома, расставаться со своими вещами.

— Конечно, это трудно, я понимаю, — говорит мистер Трой, хотя мне кажется, ничегошеньки он не понимает. — А вы пробовали просить Бога о помощи? Иногда молитва творит чудеса и дарует успокоение.

Он говорит это с искренним сочувствием, и я уже готова пообещать, что попробую. Но при этом понимаю, что это будет всего лишь дешевый обман.

— С молитвами у меня никогда не ладилось, мистер Трой. О чем бы я ни молилась, ни разу ничего не сбылось.

— Может быть, вы просили не о том.

— Как знать. Если Господь — это кроссворд или секретный код, который нужно разгадывать, то я, пожалуй, и пытаться не стану.

— Я хотел сказать, что молиться нужно о стойкости, — говорит он, — а не о том, чтоб сбывались наши желания.

— Ну, об этом я тоже молилась в свое время, ровно с тем же результатом. Признаюсь, мистер Трой, в церковь меня никогда особо не тянуло. Но когда случалась беда, я отчаянно молилась, как и все, хоть и не все в этом признаются, — на всякий случай, что ли. Только это никогда не помогало.

Должно быть, я повергла молоденького служителя Господня в глубокий шок. Я устала, у меня больше нет сил на подобные разговоры. Я откидываюсь на спинку кресла, смотрю в небо и начинаю играть в игру своего детства, угадывая, на что похожи облака, эти огромные пухлые привидения: вот это — на бегущую охотничью собаку, а то — на огромный, как звезда, цветок, лепестки которого оторвались от сердцевины и прямо на моих глазах уплывают прочь. Как же обидно будет уходить отсюда навсегда.

Даже если небеса существуют и их можно измерять локтями, как говорится в Откровении[8], что же это получается за безвкусица — все эти золотые улицы, да стены из топаза, да ворота из жемчуга, — не город, а гигантская груда украшений. Пускай эти небеса в блестках оставит себе Иоанн Богослов или пусть поделится ими с мистером Троем, мне не жалко, и будут они коротать там вечность, ощупывая драгоценности и восторженно рассказывая друг другу, каких денег они стоят.

— Вы не верите, — вежливо и серьезно интересуется мистер Трой, — в бесконечное милосердие Господа?

— Во что? — Я с трудом улавливаю ход его мысли, и, смущенный, он повторяет свои слова.

— Бесконечное милосердие Господа — вы же верите в него?

Я выпаливаю ответ, даже не задумываясь:

— Ну и в чем это Его милосердие?

Мы смотрим друг на друга, мистер Трой и я, и между нами огромная пропасть.

— Что же такого у вас случилось, что вы так говорите? — спрашивает он.

Опять он сует нос не в свое дело — что ему от меня надо? Я выдохлась. Нет сил с ним тягаться.

— У меня был сын, — говорю я, — и я его потеряла.

— Все равно вы не одна, — говорит мистер Трой.

— Вот тут вы ошибаетесь, — отвечаю я.

Пат. Единственный выход — вежливость. Что бы мы делали без этих заезженных фраз, помогающих выпутаться из любого положения?

— Что ж, будем надеяться, что все сложится хорошо, — машинально говорит мистер Трой и встает, — что вы определитесь…

— Да-да. Спасибо за заботу.

Дорис появляется, когда он уже ушел.

— Хорошо поговорили?

— Да, вполне. Я, пожалуй, посижу здесь на солнышке до ужина, если ты не против.

— Конечно. Поговорим попозже, когда Марв приедет.

И все начнется сначала. Неужели нельзя хоть на один день забыть об этом? Получается, нет — тема к нам прикипела. Мы уже не можем не говорить об этом, как не можем не расчесывать место комариного укуса. Они не сдадутся, но даже если б они и уступили, что тогда? Я уже сомневаюсь, действительно ли так хочу остаться здесь. Дом — да, я хочу в нем остаться, но только без них. А одна я не справлюсь. Все слишком сложно, электрическая плита, телефон, и столько всего упомнить: когда приходит молочник, когда булочник, когда собирают мусор. Вот бы жить в таком месте, где все просто, где нет суеты и суматохи. Но где оно, это место?

Я не хотела говорить мистеру Трою про Джона. Он заманил меня в ловушку. К чести Марвина, все эти годы он почти никогда ни слова не говорил о Джоне.

Когда настала пора Джону появиться на свет, я ничуть не боялась. В этот раз я точно знала, что не умру. Брэм уехал чинить забор у болота. Нечасто судьба делает такие подарки. Я сама запрягла лошадь, села в телегу и поехала в город. Осень только начиналась, дубовые листья уже были в коричневую крапинку, кленовые — ни на что не похожего прозрачно-желтого цвета с зелеными пятнами, листья ягодных кустарников — ярко-красные, а покрытые пыльцой листья золотарника блестели, словно кто-то рассыпал монеты вдоль нашей дороги с глубокими рытвинами — следами от колес, когда-то пробиравшихся по грязи после дождя. Я могла ехать и ехать, настолько спокойно и легко мне было, оттого что никто не выводит меня из себя.

— Вот ведь героиня-то нашлась! — сказала медсестра. — А ну как родила бы в дороге?

Спокойная, как дородная мадонна, я лишь мрачно улыбнулась, и плевать мне было, считает ли она меня слишком смелой или полоумной. По мне, так лучше сорок раз родить на обочине дороги, чем мучиться вопросом, чем Брэм ошарашит эту молодую девушку, такую чопорную и непорочную.