Секта-2 - Алексей Колышевский

– Позвольте мне поставить здесь мольберт, экселенц! – услышал Игорь чей-то, без сомнения, юный голос. Так и есть: молодой человек, сразу видно, что до крайности бедный, настоящий оборванец. Пальто с чужого плеча, размеров на шесть больше, чем требуется: плечи висят, рукава волочатся, словно в итальянской пантомиме, и завернуться в него парень мог бы по меньшей мере дважды. На голове зеленая фетровая шляпа с засаленной атласной лентой коричневого цвета. Ботинки молодого человека находились в преддверии катастрофы, и подошвы на них держались вопреки всем законам природы, должно быть, чудом. В руках юноша держал сильно потертый складной мольберт и холщовую сумку – не иначе нищий венский художник. Пахло от него почему-то геранью.

Свой вопрос он задал полицейскому унтеру, разительно отличавшемуся от оборванца толстяку в мундире и стальном шлеме с высеребренным шпилем. Усатый полицейский имел три подбородка и был вооружен револьвером и саблей.

– Пшел отсюда, негодный маляр. Малюй свою мазню в другом месте и мне на глаза не попадайся, а то арестую тебя за бродяжничество и приставание к прохожим, – пророкотал унтер.

– Но я никогда ни к кому не приставал, – робко стал защищаться художник. – Я живу не милостыней, а своими рисунками, их охотно покупают туристы.

– Рассказывай! Кого интересует твоя мазня? Сказано тебе было проваливать! Не хочешь добром, так будет по-плохому. – И полицейский, перейдя от слов к рукоприкладству, сильно пихнул нищего живописца кулаком в грудь, отчего тот упал, а мольберт от удара о мостовую раскрылся, и стопка рисунков выпала из него. Налетевший порыв ветра разметал листки, один из них, спланировав, будто морская чайка, приземлился прямо у ног Игоря, и тот увидел, что бумага хранит изображение какого-то странного предмета, по форме напоминающего не то длинный и широкий обоюдоострый нож, не то наконечник копья, полый в середине, завернутый словно в фольгу и перевязанный в двух местах тонкой, скрученной втрое проволокой.

– Что это у тебя? – Унтер поднял один из листков, вгляделся в рисунок повнимательней, и туповатое лицо его неожиданно просветлело: – А неплохо, черт бы тебя побрал! Выходит, ты действительно художник, раз так правдиво изобразил этого старого дурака музейного смотрителя. Да просто одно лицо! А я-то думал, что ты просто чокнутый богомаз или, того хуже, порнограф. Оборванцы с твоей внешностью любят рисовать голых баб. И как это у тебя получается?

Полицейский принялся подбирать разворошенные ветром рисунки, а затем в знак особого расположения протянул руку еще толком не пришедшему в себя молодому художнику:

– Вставай-вставай, дружище. Ты уж не обижайся, у меня служба такая. Не сильно я тебя? Ты, поди, ударился?

– Да нет, ничего… – Игорь увидел, что лицо парня исказило брезгливое выражение, словно тот с трудом нашел в себе силы ответить своему гонителю. – Со мной все в порядке. Спасибо. – Он принял из рук унтера пачку рисунков и, не замечая Игоря, бросился к последнему листу. – О! Мое копье!

Подобрал листок, под сочувственным взглядом полицейского отряхнул пальто.

– Так могу я все-таки поставить здесь свой мольберт? Я рисую Хофбург почти круглый год, и снаружи, и внутри. Особенно хорошо продаются рисунки с королевскими сокровищами, ведь всем приятно любоваться на чужое богатство, пусть даже и нарисованное.

Унтер вместо ответа важно кивнул, отвернулся и пошел себе восвояси, а парень занялся своим делом. Игорь встал у него за спиной и увидел, что тот закрепил на станке мольберта почти готовый рисунок дворца Хофбург, сделанный прежде именно с этой позиции.

– Я буду жить в этом дворце. Его залы, его лестницы ждут меня, его балкон предназначен для моей речи перед нацией, – бормотал художник, быстро смешивая краски на небольшой фанерной палитре. – Все его сокровища станут моими, и, овладев великим копьем, я найду способ завоевать весь мир!

В чужом воображении Игорь был лишь непрошеным гостем, он не в силах был заговорить с этим оборванцем, но, конечно же, сразу догадался, кто перед ним. Его догадка полностью подтвердилась, после того как, внимательно всмотревшись в рисунок, в правом нижнем углу он без труда прочитал подпись художника: «А. Hitler».

И тут же все пришло в движение, площадь закружилась, словно гигантская карусель, исчез королевский дворец, исчезла статуя конного полководца, а последним исчез корпеющий над своей работой одержимый молодой фанатик. Игорь, выброшенный из духовного мира Пэм, пришел в сознание и увидел, что он по-прежнему сидит в убогой каюте, что пол под ногами все так же отчаянно раскачивается, а стрелки часов с момента начала его путешествия передвинулись не более чем на минуту.

Спустя день после прибытия на остров Пэм уже совершенно оклемалась и, по собственным ее словам, чувствововала себя «гораздо лучше, чем когда-либо». Они сняли дом на берегу океана, с собственным причалом и небольшой моторной посудиной, довольно, впрочем, скоростной. Агент из риелторской компании, пронырливый малый кофейного цвета в безукоризненно белой хрусткой сорочке, прилетевший на вертолете с соседнего большого острова, где были расположены блага цивилизации в виде столицы под названием Хониара, аэропорта, асфальтированных километров и отелей с системой климат-контроля, сообщил, что дом можно не только арендовать, но при желании и купить, а подвоз продуктов и всего необходимого может осуществляться хоть каждый день, если только не сильно штормит.

– Три года назад на Бугенвилль, это там, далеко, – пояснил он, неопределенно махнув рукой и продемонстрировав золотые часы размером с блюдце, – обрушилось самое настоящее цунами. Конечно, не столь сильное, как было в Таиланде, но тем не менее много людей погибло, много домов тогда разрушило до основания. У нас тогда здорово шел бизнес – цены взлетели из-за скудного предложения. Ведь домов-то стало после цунами намного меньше, – глубокомысленно закончил он, оставил свои координаты и, пожелав «бесконечного наслаждения», улетел.

– Вот кто настоящее зло, – задумчиво провожая вертолет глазами, сказала Пэм. – Ему плевать, что погибли люди, главное, что цены взлетели, и он вспоминает о том времени с ностальгией. Ну понятно, что обвинят-то во всем старого рогатого черта – козла отпущения. Ведь это он напустил цунами, иначе и быть не может.

– Да будет тебе, милая. Мы наконец-то вдвоем, ближайшая деревня в сорока километрах, никто не знает, что мы здесь. Давай наслаждаться остатком жизни, тем более что он у нас еще весьма существенный. – Игорь обнял ее, про себя подивившись тому, как это ему удается так разделять чувства и работу. Несомненно, он любит Пэм, сейчас даже больше, чем когда-либо.

– Да-да. – Пэм рассеянно поглаживала его руку. – Я все никак не могу настроиться на бездельный лад, все мне кажется, что вот-вот получу новое задание и нужно будет сорваться и лететь куда-то навстречу неизвестности. – Она улыбнулась. – До чего банально все это. Однако – что же получается? Мы в раю?

– Как Ева и Адам, – кивнул Игорь. – Жаль, что это просто сказка для простаков, что никогда никакого Адама в раю не было, да и рая-то самого нет в этом мире. Когда я впервые понял это, то…

– …стал каббалистом и масоном, – закончила за него Пэм. – Представь себе, что я тоже. Видимо, в масонство через каббалу можно пройти лишь одним путем. Быть может, к нему ведет множество разных людских дорожек, но перед главными воротами в мудрость все они сливаются в одну. Что же у нас с тобой впереди, Эгер? Одно сплошное бесконечное наслаждение? Но так не бывает, так не должно быть. Ведь проторчать здесь, как ты говоришь, всю оставшуюся жизнь означает себя из этой самой жизни вычеркнуть! Давай дадим друг другу честное слово, что никто из нас не собирается жечь мосты. Останемся здесь, будем отдыхать по полной программе, но как только нам с тобой надоест, мы признаемся сами себе, что наступило время что-то менять. Свободой нужно пользоваться, а не жить ради нее.

Игорь ничего не ответил. Он просто смотрел на океан и улыбался. Он знал, что всему на свете рано или поздно придет конец, и величайшее, громадное счастье человеческое в том, чтобы найти в себе силы и начать жизнь заново, не оглядываясь на прошлое, лишь потому, что прошлое прошло.

Потекли дни, полные сладостного безделья. Неделя сменяла другую, месяц уступал свое место собрату, а в доме на берегу океана все шло своим, мерным и одинаковым чередом. Игорь вставал чуть свет, бегал вдоль берега, затем будил Пэм, они вместе завтракали, сидя на веранде и посматривая на белые макушки волн. Потом начинался прилив, и тут уже Пэм брала в свои руки все, что происходило в последующие два-три часа. Они с воплями носились по волнам на досках, и Игорь, у которого поначалу никак не получалось оседлать даже самую скромную волну, научился в итоге довольно сносно кататься, выполняя излюбленные всеми серферами «трубу», «хит зе лип» и прочие акробатические трюки. Серфинг был главнейшим событием всего дня, остаток которого Игорь и Пэм проводили в обсуждении катания, вспоминали предыдущие волны и мечтали о настоящем, серьезном шторме, когда валы прибоя будут размером с дом и можно будет проскакивать в «трубу» от залома волны длиной в сотню метров.