Неизвестный Берия. За что его оклеветали? - Юрий Мухин

Морковка для ученых

В дождливый денек сентября 1946 года в просторной комнате для совещаний с длинным столом для членов Спецкомитета, проходило очередное заседание. В торце стола сидел Берия, рядом с ним Ванников, они, как и большинство остальных членов комитета, с нарастающим раздражением слушали разглагольствования академики Капицы.

Спецкомитет по атомной проблеме, в виду особенностей своей организации, обладал чрезвычайными полномочиями по мобилизации сил, любых ресурсов и резервов с целью создания атомной бомбы. Это, к примеру, означало, что когда на Урале и в Сибири стали строиться заводы по переработке урановой руды, пришлось сильно ограничить в электроснабжении ряд предприятий, которые, соответственно, не выполняли план. Уже из-за этого возникали яростные споры, порою переходившие в нецензурную брань. Берия создал в Спецкомитете такую рабочую обстановку, при которой все в этом особом правительственном органе считали себя равными по служебному положению, независимо от того, кто из них был членом ЦК или Политбюро. И могло быть так, что всего лишь министр химической промышленности Первухин, по обычным вопросам боящийся заходить к заместителю председателя Совета Министров и члену Политбюро Вознесенскому, как член Спецкомитета крыл Вознесенского по матушке. Вот и сегодня все изругались, обсуждая вопрос о том, за какими предприятиями сохранить в полном объеме потребление электроэнергии, и по вопросу увеличения фондов (плановых поставок) цветных металлов для нужд предприятий химической промышленности, занятых в производстве ядерного топлива. Оставаясь на равной ноге со всеми, Берия умело, а порою и жестко направлял обсуждение вопросов к нужной цели, не давая отклоняться от обсуждаемой темы и убивать рабочее время ненужной болтовней или руганью.

Капица взял слово в конце совещания, когда Берия спросил, какие еще есть вопросы. К тому времени все уже устали, однако Берия Капицу не перебивал, а тот, с массой «научных» терминов и натужным сарказмом, взялся критиковать Курчатова, требуя, чтобы Курчатов согласовывал с ним все планы научно-исследовательских работ по атомной проблеме. Берия сидел и думал о том, что все эти научные звания – от кандидата наук до академика – оглупляют людей до степени идиотизма в квадрате, то есть до степени, когда свой идиотизм этим людям уже совсем не заметен.

Академик Капица был живым примером этой мысли.

Всего на позапрошлом заседании Спецкомитета Курчатов, который постоянно испытывал большую нехватку научных кадров для научно-исследовательских работ по атомному проекту, предлагал подключить к атомной проблеме и Институт физических проблем Академии Наук СССР, возглавляемый Капицей. И вот тогда Капица всех убедил, что атомная проблема к его институту не имеет никакого отношения, и что в его институте нет специалистов для выполнения поручаемых Курчатовым работ. «Какого же черта ты, сам доказавший, что не специалист в атомной проблеме, сейчас лезешь руководить специалистом Курчатовым?» – мысленно возмущался Берия.

Академический болтун смотрелся в Спецкомитете как инородное тело, и чем дальше, тем становилось очевиднее, что Капица хочет и «капитал приобрести» в атомных делах, и никакой ответственности не нести ни по одному конкретному вопросу в этой проблеме. Членам комитета, каждый из которых в деле создания атомной бомбы за что-нибудь отвечал, пустобрехство Капицы становилось все очевиднее и очевиднее, – не видел этого только сам Капица.

«Это и беда наших ученых, и дефект их ума, – думал Берия, пропуская мимо ушей болтовню академика. – Они работают в несколько раз меньше, нежели инженеры в промышленности или агрономы в сельском хозяйстве, и еще неизвестно, у кого работа сложнее и требует больше ума и знаний. А апломба столько, что хоть памятники им при жизни ставь! Алчные, подлые, – сколько они политических доносов друг на друга написали во времена Ежова, чтобы спровадить коллегу в лагерь и захватить его должность! И в то же время профессор «А» никогда не выступит против научной никчемности профессора «Б» потому, что профессор «Б» в таком случае выступит против никчемности «А». Стая! Зато эта стая вместе душит все новое и действительно полезное в науке, чтобы на фоне этой полезности не была заметна научная никчемность самой стаи».

Берия взглянул на Курчатова, тот сидел хмурый, но молчал. «И Курчатов эту стаю боится, хотя его поддерживаю не только я, но и Сталин!» – с досадой отметил Берия. Перевел взгляд на оратора и вспомнил, что перед войной под поручительство Капицы приказал прекратить дело против Ландау, хотя тому было очень полезно лет пять поработать на лесоповале – заслужил! В памяти всплыли строчки из протокола допроса Ландау, в котором тот каялся в вещах, которые сержант-следователь ни придумать бы не смог, да, по сути, и не понял их.

«Участники нашей группы душили инициативу тех сотрудников института, которые пытались ставить на практические рельсы технические и оборонные работы, – давал «чистосердечные» показания Ландау – Научные сотрудники, отстаивавшие необходимость заниматься не только абстрактной теорией, но и практическими проблемами, всяческими путями выживались нами из института.

В этих целях талантливых советских научных работников, разрабатывающих актуальные для хозяйства и обороны темы, мы травили, как якобы бездарных, неработоспособных работников, создавая им таким образом невозможную обстановку для работы.

Так мы поступили с научным работником института Рябининым, который успешно вел многообещающую работу по применению жидкого метана как горючего для авиационного двигателя.

Я, Шубников, Вайсберг и Розенкевич организовали вокруг Рябинина склоку и довели его до такого отчаяния, что он избил меня. Воспользовавшись этим, мы добились его ухода – сначала из лаборатории, а затем и из института.

Таким же образом из института был выжит инженер Стрельников, разработавший конструкцию рентгеновской трубки, мощность которой примерно в 10 раз превышала существующие в СССР Эта трубка могла быть использована в промышленности для устранения дефектов в металлах и рентгеновского исследования структур. Стрельников был нами удален из института под предлогом несоответствия его узко-прикладных работ задачам института.

Подобными же путями мы добились ухода из института научных работников Желеховского, Помазанова и др.».

«Интересно, – усмехнулся Берия, – был ли от этого моего либерализма хоть малейший толк или было бы лучше, если бы Ландау все же сосны пилил?

Так, что же делать с этими учеными, как заставить их работать на Родину? Как защитить в науке таланты? Вот это вопрос так вопрос!» – подумал Берия, взглянул на соседа и остановил Капицу, поняв, что если это не сделает он, то сейчас взорвется уже покрасневший Ванников.

– Спасибо, Петр Леонидович, мы вас поняли, но я не вижу необходимости на данном этапе менять систему управления в Спецкомитете. На сегодня все, совещание закончено.

– Надо переговорить отдельно, – сказал Ванников, и они с Берией пошли в его кабинет.

– Лаврентий Павлович, – начал Ванников, закрыв дверь кабинета, – давайте всех физиков загоним в «шарашки».

Ванников работал в подчинении у Берии с 1941 года, прекрасно его знал и не стеснялся говорить с ним на любые темы, а «шарашками» назывались лагеря для осужденных преступников, имевших инженерно-техническое образование. В этих лагерях, между прочим, в очень комфортных условиях преступников заставляли работать по специальности, порою над теми же темами, над которыми они работали и на свободе.

– Не стоит тебе, Борис Львович, ломать голову над этим вопросом.

– Да почему же «не стоит»? Американцы что – дураки? Они всех своих ученых закрыли в Лос-Аламосской «шарашке» и не выпускали до тех пор, пока они не создали атомную бомбу. А чем мы хуже?

Ведь наша наука не работает и фактически саботирует атомный проект. – Ванников открыл свою папку, набитую документами, и нашел нужный. – Вот посмотрите, что мне пишет, так сказать, корифей советской науки академик Иоффе: «…Вряд ли можно ожидать в ближайшем будущем практической отдачи от деления урана. Другое дело – исследование этого процесса… Здесь надо расширять фронт работ…О срочном создании уранопроизводящей индустрии говорить рановато».

Вот кому нужна эта пустопорожняя болтовня? – передразнивает: «Фронт исследовательских работ расширять». Да ты дай хоть какое-нибудь конкретное решение хоть какого-нибудь момента этой проблемы! А вот тут-то эффекта – ноль!

– У тебя есть хоть какие-нибудь доказательства того, что это осмысленный саботаж?

– А у вас есть доказательства, что член Спецкомитета академик Капица саботажник? А ведь от него за год работы не поступило ни одного предложения по существу, и только одни доносы товарищу Сталину на меня и на вас. Обнаглел, паразит! Пишет товарищу Сталину, что вы в Спецкомитете дирижер, который не знает партитуры.