Тевтонка - Октавия Колотилина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Марта прикрыла рот ладонью. Она наконец-то поняла, почему тевтонка жаждала отпущения грехов. Уняв трепет, монашка проговорила:
— Ты убила восемь девочек? Просто чтобы пройти, куда тебе надо? И ещё Тирейн…
— Не убила. Я уничтожала лишние копии у себя в разуме, а их личности хранятся в Древе. Кроме Тирейн, конечно. Но сотворённое во имя целей Ордена не может быть греховно.
— Ты это сотворила для целей Ордена? Или для своих?
— Да какая разница?!
— Вот именно — никакой.
Грейн откинулась на спинку лавки и процедила:
— Кто ты вообще — послушница при лагере? Что сама сделала выдающегося?
— Я просто носила воду. — Марта взглянула с кротостью, но прямо. — Очень много воды требуется, знаешь ли, до полусотни вёдер в день. И всё время в гору, носила и носила. Больше — ничего. Отпускаю грехи твои, сестра, во имя Господа, Аве. Или ты в чём-то ещё собираешься покаяться?
Серые глаза сузились.
— Ещё я должна покаяться в уничтожении послушницы Марты.
— Неужели ты, — испуганно проговорила гостья и сжалась, — хочешь меня убить?
Грейн устало вздохнула:
— Это не убийство, сколько раз объяснять. Древо не даёт убивать. Ты — копия личности. Всего лишь сотру тебя из своего разума.
— Так значит…
Марта вскочила, запнулась об лавку и чуть не свалилась. Монашка с изумлением осматривала зал с тонкими колоннами и сводчатым потолком. Она в ужасе прошептала:
— Всё вокруг — твоё сознание? И я — всего лишь отпечаток? И ты сотрёшь меня, как след на песке?..
Грейн медленно поднялась, вышла из-за стола и попыталась улыбнуться, но юное лицо перекосилось жуткой гримасой. Гобелены колыхались, ходили волнами. И вдруг ветер взревел, дунул, и полотнище с апостолами сорвалось, полетело и врезалось в стол, повиснув на нём. Стало видно рисунок на стене…
Не рисунок.
Серая штукатурка кое-где ещё оставалась, из-под неё скалились кирпичи. Позеленевшие, скользкие. Их посекли снаряды, скололи ядра, слизали потоки воды. И на кирпичах, и на штукатурке темнели кляксы — пятна крови.
Марта сделала шаг назад. Из-под ноги выкатилось нечто гулкое, болотного цвета…
Голова! На обтянутом кожей черепе сохранился один усик, как у кузнечика, посреди лба мумии зиял пролом. Она открыла рот с выбитыми зубами и беззвучно закричала.
Из горла Марты вырвался странный звук, среднее между стоном и мяуканьем.
— Прости. — Грейн поморщилась. — Мне не следовало брать тебя из Древа вот так вот, личность целиком. Но я должна была кому-то исповедаться. А ни одно существо во всей Множественной Вселенной для этого не подходит лучше, чем ты, моя сестра по вере. Я сама.
— Ты могла бы… могла бы вернуть меня обратно, где взяла! — Марта задыхалась от ужаса.
— Тогда ты запомнишь сегодняшнюю беседу. И не останется никого, кто мог бы меня исповедать, а Устав предписывает делать это семь раз в год. Не бойся, ты не умрёшь, твоя память навечно запечатана в Древе. Больно, да. Но Господь завещал нам терпеть, страдание очищает. Где он, правда — Бог?
— Бог — он в душе! — пискнула Марта, пятясь.
Грейн усмехнулась, обвела широким жестом зал:
— Вот она, моя душа. Ты видишь здесь кого-нибудь, кроме нас с тобой?
Тевтонка не спеша приблизилась, вглядываясь в точку чуть ниже подбородка монашки. Но ведь никакого пятна там нет, зачем?..
Марте под коленки врезался ледяной рычаг механизма, она плюхнулась на пол — и тут же вскочила. Грейн плавно извлекла меч и спросила с живым интересом:
— А у тебя? У тебя внутри есть Бог? Давай поищем? Брат Конрад порой вытаскивал из подопечных занятные вещи. Один раз даже попался перстень с рубином.
Она скривилась и продолжала:
— У комтура была вечная проблема, жертвы слишком быстро умирали. Смертные тела хрупкие. Другое дело сознание: его не так просто уничтожить, разруби на мельчайшие куски — обрубки продолжат жить и чувствовать.
Монашка стукнулась спиной о стену. Куда бежать? В этом замке одна хозяйка, всюду найдёт, и ни единой двери, за сводчатыми арками нет проходов, глухие ниши.
Марта подняла кроткие глаза с густыми ресницами. Но чёрные зрачки излучали не страх — жалость.
— Грейн, — позвала она, как кличут упавшего в колодец. — Грета. Неужели в тебе не осталось ничего человеческого?
— Человеческого? — Тевтонка запрокинула голову, рассмеялась. — Ты ещё не поняла? Люди — это снежинки, они тают на ладони — и нет их. Только щерятся глупые болванки стеклянных тёток. Мы с тобой не люди.
— Что тогда?
— Что? Спроси у своего Бога, он ведь всеведущ.
Марта грызла запястье. Что так колотится в груди у копии личности? Страх? Она прижала к носу ладони, зашептала «Аве Мария». Грейн ждала.
Когда шёпот стих, тевтонка двинулась вперёд. Занесла меч, отчеканила: «Гнад дир Готт»… Монашка закрылась рукавом, закричала в отчаянии:
— Христос говорил нам о милосердии!
Грейн опустила клинок, оперлась на него. И ссутулилась.
— Христос. Я искала его в прошлом, искала в будущем. На других планетах и среди межгалактической пустоты. Я не нашла, Марта.
Послышались всхлипы. Смеётся? Плачет? Не разобрать.
За окном протянулась рука в кольчужном рукаве, распахнула фонарь:
— Иди, — тихо сказала Грейн и кивнула на круглую дверь, которая проступила в арке справа. — Мне больше не нужно исповедоваться. Никто не нужен.
И замерла, как статуя в костёле древнего замка.
Через минуту Марта набрала побольше воздуха, сделала шаг вбок, к спасению. Мелко переступая, прокралась вдоль подоконника, затем по стене к арке, нащупала круглый косяк, развернулась, кинулась открыть проход — и не смогла. Что за дверь?! Ровная, белая, ни ручки, ни трещинки!
Марта толкнула, налегла, ударила плечом — не получается! Она в отчаянии прислонилась затылком и ощутила гладкую, тёплую поверхность.
Грейн стояла всё так же. Спит? Или наблюдает? Сейчас очнётся, сейчас передумает. А может — специально даёт надежду, как подраненному мышонку?
Когда убивают сознание, оно не может забыться в обмороке, оно захлёбывается болью до конца.
Монашка облизнула губы и попросила чуть слышно:
— Открой? Не могу…
Рыцарь встрепенулся, поглядел строго. Пошёл к Марте. Она чувствовала себя сейчас комочком из снега, о котором рассказывала
