Отчаяние - Владимир Набоков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Не заботься о пустяках, — сказал я, дернувшись, — там будет видно. Да что это в самом дeлe (голос мой вдруг перешел в тонкий крик), что ты вообще за колода такая…»
Она расплакалась и сдeлалась вдруг податливой, нeжной, припала ко мнe вздрагивая: «Прости меня, — лепетала она, — ах, прости… Я правда дура. Ах, прости меня. Весь этот ужас, который случился… Еще сегодня утром все было так ясно, так хорошо, так всегдашненько… Ты настрадался, милый, я безумно жалeю тебя. Я сдeлаю все, что ты хочешь».
«Сейчас я хочу кофе, ужасно хочу».
«Пойдем на кухню, — сказала она, утирая слезы. — Я все сдeлаю. Только побудь со мной, мнe страшно».
На кухнe, все еще потягивая носом, но уже успокоившись, она насыпала коричневых крупных зерен в горло кофейной мельницы и, сжав ее между колeн, завертeла рукояткой. Сперва шло туго, с хрустом и треском, потом вдруг полегчало.
«Вообрази, Лида, — сказал я, сидя на стулe и болтая ногами, — вообрази, что все, что я тебe рассказываю — выдуманная история. Я сам, знаешь, внушил себe, что это сплошь выдуманная или гдe-то мной прочитанная история, — единственный способ не сойти от ужаса с ума. Итак: предприимчивый самоубийца и его застрахованный двойник… видишь ли, когда держатель полиса кончает собой, то страховое общество платить не обязано. Поэтому…»
«Я сварила очень крeпкое, — сказала Лида, — тебe понравится. Да, я слушаю тебя».
«…поэтому герой этого сенсационного романа требует слeдующей мeры: дeло должно быть обставлено так, чтобы получилось впечатлeние убийства. Я не хочу входить в технические подробности, но в двух словах: оружие прикрeплено к дереву, от гашетки идет веревка, самоубийца, отвернувшись, дергает, бах в спину, — приблизительно так».
«Ах, подожди, — воскликнула Лида, — я что-то вспомнила: он как-то придeлал револьвер к мосту… Нeт, не так: он привязал к веревкe камень… Позволь, как же это было? Да: к одному концу — большой камень, а к другому револьвер, и значит выстрeлил в себя… А камень упал в воду, а веревка — за ним через перила, и револьвер туда же, и все в воду… Только я не помню, зачeм это все нужно было…»
«Одним словом, концы в воду, — сказал я, — а на мосту мертвец. Хорошая вещь кофе. У меня безумно болeла голова, теперь гораздо лучше. Ну так вот, ты, значит, понимаешь, как это происходит…»
Я пил мелкими глотками огненное кофе и думал: Вeдь воображения у нее ни на грош. Через два дня мeняется жизнь, неслыханное событие, землетрясение… а она со мной попивает кофе и вспоминает похождения Шерлока…
Я, однако, ошибся: Лида вздрогнула и сказала, медленно опуская чашку:
«Герман, вeдь если это все так скоро, нужно начать укладываться. И знаешь, масса бeлья в стиркe… И в чисткe твой смокинг».
«Во-первых, милая моя, я вовсе не желаю быть сожженным в смокингe; во-вторых, выкинь из головы, забудь совершенно и моментально, что нужно тебe что-то дeлать, к чему-то готовиться и так далeе. Тебe ничего не нужно дeлать по той причинe, что ты ничего не знаешь, ровно ничего, — заруби это на носу. Никаких туманных намеков твоим знакомым, никакой суеты и покупок, — запомни это твердо, матушка, иначе будет для всeх плохо. Повторяю: ты еще ничего не знаешь. Послeзавтра твой муж поeдет кататься на автомобилe и не вернется. Вот тогда-то, и только тогда, начнется твоя работа. Она простая, но очень отвeтственная. Пожалуйста, слушай меня внимательно:
Десятого утром ты позвонишь Орловиусу и скажешь ему, что я куда-то уeхал, не ночевал, до сих пор не вернулся. Спросишь, как дальше быть. Исполнишь все, что он посовeтует. Пускай, вообще, он берет дeло в свои руки, обращается в полицию и т. д. Главное, постарайся убeдить себя, что я, точно, погиб. Да в концe концов это так и будет, — брат мой часть моей души».
«Я все сдeлаю, — сказала она. — Все сдeлаю ради него и ради тебя. Но мнe уже так страшно, и все у меня путается».
«Пускай не путается. Главное — естественность горя. Пускай оно будет не ахти какое, но естественное. Для облегчения твоей задачи я намекнул Орловиусу, что ты давно разлюбила меня. Итак, пусть это будет тихое, сдержанное горе. Вздыхай и молчи. Когда же ты увидишь мой труп, т. е. труп человeка, неотличимого от меня, то ты, конечно, будешь потрясена».
«Ой, Герман, я не могу. Я умру со страху».
«Гораздо было бы хуже, если бы ты в мертвецкой стала пудрить себe нос. Во всяком случаe, сдержись, не кричи, а то придется, послe криков, повысить общее производство твоего горя, и получится плохой театр. Теперь дальше. Предав мое тeло огню, в соотвeтствии с завeщанием, выполнив всe формальности, получив от Орловиуса то, что тебe причитается, и распорядившись деньгами сообразно с его указаниями, ты уeдешь за границу, в Париж. Гдe ты в Парижe остановишься?»
«Я не знаю, Герман».
«Вспомни, гдe мы с тобой стояли, когда были в Парижe. Ну?»
«Да, конечно знаю. Отель».
«Но какой отель?»
«Я ничего не могу вспомнить, Герман, когда ты смотришь так на меня. Я тебe говорю, что знаю. Отель что-то такое».
«Подскажу тебe: имeет отношение к травe. Как трава по-французски?»
«Сейчас. Эрб. О, вспомнила: Малерб».
«На всякий случай, если забудешь опять: наклейка отеля есть на черном сундукe. Всегда можешь посмотрeть».
«Ну знаешь, Герман, я все-таки не такая растяпа. А сундук я с собой возьму. Черный».
«Вот ты там и остановишься. Дальше слeдует нeчто крайне важное. Но сначала все повтори».
«Я буду печальна. Я буду стараться не очень плакать. Орловиус. Я закажу себe два черных платья».
«Погоди. Что ты сдeлаешь, когда увидишь труп?»
«Я упаду на колeни. Я не буду кричать».
«Ну вот видишь, как все это хорошо выходит. Ну, дальше?»
«Дальше, я его похороню».
«Во-первых, не его, а меня. Пожалуйста, не спутай! Во-вторых, не похороны, а сожжение. Орловиус скажет пастору о моих достоинствах, нравственных, гражданских, супружеских. Пастор в крематорской часовнe произнесет прочувствованную рeчь. Мой гроб под звуки органа тихо опустится в преисподнюю. Вот и все. Затeм?»
«Затeм — Париж. Нeт, постой, сперва всякие денежные формальности. Мнe, знаешь, Орловиус надоeст хуже горькой рeдьки. В Парижe остановлюсь в отелe — ну вот, я знала, что забуду, — подумала, что забуду, и забыла. Ты меня как-то тeснишь… Отель… отель… Малерб! На всякий случай — черный сундук».
«Так. Теперь важное: как только ты приeдешь в Париж, ты меня извeстишь. Как мнe теперь сдeлать, чтобы ты запомнила адрес?»
«Лучше запиши, Герман. У меня голова сейчас не работает. Я ужасно боюсь все перепутать».
«Нeт, милая моя, никаких записываний. Уж хотя бы потому, что записку все равно потеряешь. Адрес тебe придется запомнить, волей-неволей. Это абсолютно необходимо. Катогорически запрещаю его записывать. Дошло?»
«Да, Герман. Но я же не могу запомнить…»
«Глупости. Адрес очень прост. Пострестант.[2] Икс». — (я назвал город).
«Это там, гдe прежде жила тетя Лиза? Ну да, это легко вспомнить. Я тебe говорила про нее. Она теперь живет под Ниццей. Поeзжай в Ниццу».
«Вот именно. Значит, ты запомнила эти два слова. Теперь — имя. Ради простоты я тебe предлагаю написать так: Мсье Малерб».
«Она вeроятно все такая же толстая и бойкая. Знаешь, Ардалион писал ей, прося денег, но конечно…»
«Все это очень интересно, но мы говорим о дeлe. На какое имя ты мнe напишешь?»
«Ты еще не сказал, Герман».
«Нeт, сказал, — я предложил тебe: Мсье Малерб».
«Но как же, вeдь это гостиница, Герман?»
«Вот потому-то. Тебe будет легче запомнить по ассоциации».
«Ах, я забуду ассоциацию, Герман. Это безнадежно. Пожалуйста, не надо ассоциаций. И вообще — ужасно поздно, я устала».
«Хорошо. Придумай сама имя. Имя, которое ты навeрное запомнишь. Ну, хочешь — Ардалион?»
«Хорошо, Герман».
«Вот великолeпно. Мсье Ардалион. Пострестант. Икс. А напишешь ты мнe так: Дорогой друг, ты навeрное слышал о моем горe и дальше в том же родe. Всего нeсколько слов. Письмо ты опустишь сама. Письмо ты опустишь сама. Есть?»
«Хорошо, Герман».
«Теперь, пожалуйста, повтори».
«Я, знаешь, прямо умираю от напряжения. Боже мой, половина второго. Может быть, завтра?»
«Завтра все равно придется повторить. Ну-с, пожалуйста, я вас слушаю».
«Отель Малерб. Я приeхала. Я опустила письмо. Сама. Ардалион, пострестант, Икс. А что дальше, когда я напишу?»
«Это тебя не касается. Там будет видно. Ну, что же, — я могу быть увeрен, что ты все это исполнишь?»
«Да, Герман. Только не заставляй меня опять повторять. Я смертельно устала».
Стоя посреди кухни, она расправила плечи, сильно затрясла откинутой головой и повторила, ероша волосы: «Ах, как я устала, ах…» — и «ах» перешло в зeвоту. Мы отправились спать. Она раздeлась, кидая куда попало платье, чулки, разные свои дамские штучки, рухнула в постель и тотчас стала посвистывать носом. Я лег тоже и потушил свeт, но спать не мог. Помню, она вдруг проснулась и тронула меня за плечо.