Слово живое и мертвое - Нора Галь

Перестраивая фразу по-русски, всегда можно найти равноценную замену любому (значимому, а не вспомогательному!) слову, образу, выражению подлинника. Но вовсе незачем непременно «сдавать слова по счету». Порою для верной интонации, даже для ритма вместо одного слова понадобятся два, иначе фраза окажется оборванной, незавершенной. А иногда вместо трех слов довольно одного. Но это, как правило, свобода в рамках фразы. Как говорится, от точки до точки. Очень редко можно позволить себе разорвать фразу автора или, напротив, слить две воедино. У каждого автора – пусть он не гений, не классик, а самый заурядный рассказчик – своя интонация и свой замысел, своя логика. Нарушать их переводчик не вправе. Но строй прозы должен быть ясен, ясной, естественной должна быть каждая строка. Порядок слов в каждой фразе должен быть непринужденным, чисто русским, пусть она звучит по-русски. Только по-русски – и в переводе тоже, непременно! В переводе – так же, как и в прозе отечественной!

Не своим голосом

Помните, у Некрасова в Ледовитом океане лодка утлая плывет и молодой пригожей Тане Ванька песенки поет?

Хорошо поет, собака,Убедительно поет…

Да, объясняться в любви не только стихами, но и прозой надо убедительно, иначе Таня Ваньке не поверит.

А меж тем в сотнях рассказов, романов, очерков, переводных и отечественных, разные люди по разным поводам разговаривают так, что кажется, вот-вот сотни тысяч читателей отзовутся знаменитым громовым «Не верю!» Константина Сергеевича Станиславского…

Все язвы и уродства канцелярита, о которых уже говорилось, вдвойне безобразны и нетерпимы в живой речи героев.

Кто поверит герою старого романа, если он объясняется так: «Я убедился, что ваша прекрасная внешность соответствует вашим душевным качествам».

Звучит совсем как пародия! А надо хотя бы: убедился, что душа ваша так же прекрасна, как и лицо.

И девушка на это отвечает: «Я ценю оказываемую мне честь».

А что бы ей ответить: Вы оказываете мне большую честь, либо: Это для меня большая честь, либо уж: Я очень польщена…

Мы настолько отравлены канцеляритом, что порою начисто теряем чувство юмора. И уже не в романе, а в жизни, в самой обыденной обстановке человек вполне скромный всерьез говорит другому: «Я выражаю вам благодарность».

Он не чувствует, что это не только вычурней, напыщенней, чем хотя бы я вам очень благодарен, но и попросту нескромно: выражают или выносят благодарность в случаях торжественных, официальных, в приказе. В обычных же условиях мы благодарим друг друга – проще да и теплее. А уж если выражаться почтительно и немного старомодно, можно благодарность (и даже нижайшую!) не вынести, а принести.

«Тогда я нанесу ему визит», «Я доложу ему о нашем разговоре» – читатель подумает, что беседуют дипломаты. И ошибется: разговаривают он и она. «Я должна тебе кое-что доложить» – это из самого что ни на есть личного разговора. А вот, не угодно ли, о свиданиях влюбленной пары: график свиданий! Тут казенное словечко еще и неверно: никто не составлял заранее графика свиданий и никто не вычерчивал кривую прошлых, уже состоявшихся встреч.

А ведь и в жизни, и в хорошей книге речь должна быть убедительной, правдивой, достоверной.

Литераторы подчас забывают, что у разговорной речи свои законы. Многие слова, обороты, построения, которые в авторском повествовании возможны, порой (не очень часто!) нужны, порой (с грехом пополам!) простительны, совершенно невозможны, противоестественны в речи живых людей.

Но вот разговор:

– О вашей идее… никто из них ничего еще не знает. И давайте сообщим им ее не сразу…

– А как бы подведем их самих к мысли о желательности ее осуществления у нас… – горячо подхватывает (собеседник).

Попробуйте горячо (а значит, быстро) произнести такую фразу!

Роман конца прошлого века, тот самый, где влюбленный говорил девушке о ее «душевных качествах». В час банкротства человек взволнован, потрясен, но при этом изъясняется так:

– Мы не можем допустить, чтобы вы пошли на это, не будучи осведомлены (об истинном положении дел), – как ты считаешь, брат?

Естественней примерно: Ведь это такой опрометчивый шаг, мы обязаны вас предупредить – правда, брат?

Еще из объяснений в любви: «Вы уже немного знаете, что я человек состоятельный, но мне бы хотелось, чтобы это не влияло на ваше отношение ко мне».

Это говорит не сухарь или денежный мешок, нет – ученый чудак, человек достойный, притом одинокий и несчастливый. И верней хотя бы: Пожалуйста, сейчас не думайте об этом (забудьте), либо: Я хотел бы, чтобы сейчас вы об этом не думали.

Объяснение продолжается:

А можно бы:

– Скажите, могли бы вы быть счастливы, имея мужем вот такого человека, как я?

– Вы уже немного знаете, что я за человек, – могли бы вы быть счастливы с таким мужем?

Девица отказывает жениху, потому что ей сделал предложение другой, богатый. Но об этой причине она лицемерно умалчивает:

Со времени разорения моего бедного отца я не могу допустить мысли, что из-за меня ты жертвуешь своей карьерой. (Помимо канцелярита здесь еще и двусмысленность!)

С тех пор, как мой несчастный отец разорился, мне нестерпимо думать, что из-за меня ты жертвуешь своей карьерой.

Тщательно взвесив все обстоятельства, я решила освободить тебя от твоих обязательств.

Я все (тщательно, хорошо) обдумала и решила освободить тебя от твоего слова (или, как говорили в старину, вернуть тебе твое слово).

Кто поверит, будто живые люди тревогу, волнение, радость, ревность, злость выражают так:

Не естественней ли, не достовернее ли сказать хотя бы так:

– Я кое-что знаю о причинах внимания, которым он окружает вас.

– Я знаю (догадываюсь), почему он к вам так внимателен.

Девица почти в истерике выгоняет из дому того, кто, сам не подозревая, помешал ее помолвке с другим:

– Это твое последнее слово? – спрашивает он. – Последнее слово, которое ты от меня слышишь.

– Да, последнее, больше ты от меня ничего не услышишь (или уж: Да, последнее, между нами все кончено!).

Недобрый старик, да еще хмельной, огрызнулся в таких выражениях:

А надо бы:

– Я не позволю, чтобы меня постоянно отодвигали на задний план.

– Нечего меня (вечно) оттирать…

Такая речь трижды нелепа и неправдоподобна в книгах очень современных, в устах героев нынешних (а подчас и послезавтрашних – в фантастике!).

Не странно ли, что бойкий журналист в разгар стремительно несущихся событий говорит обстоятельными, гладкими, зализанными фразами из учебника: «Вы не возражаете против того, чтобы я включил магнитофон?»

А естественней (да еще при таком характере и профессии, в такой обстановке!) просто: Я включу магнитофон – не возражаете?

Из другой книги. Муж разговаривает с женой: «Так случилось, что необходимость в приобретении… запонок совпала с достаточным для их покупки количеством денег в моем кармане». А нужно: Мне понадобились приличные запонки, и я как раз был при деньгах.

И чуть дальше: «Мы договорились… что не позволим себе опуститься и стать неряхами, как это происходит с некоторыми семейными парами, занимающимися разведкой планет… Ты, наверно, помнишь ту ужасную пару… мужа и жену, пригласивших нас пообедать…»

Рассказ-то, конечно, фантастический, где же еще супружеская чета может заниматься «разведкой планет». Но вряд ли даже в самых фантастических условиях, в самом дурном сне люди разговаривают эдаким языком!

Из семейной ссоры в современном детективе: «По крайней мере я могу поведать миру, что ты на самом деле собой представляешь и как ты обращаешься со мной».

У автора I can let the world know, тон летописца или пророка ни к чему, жена сгоряча крикнет примерно: Всем расскажу (все узнают), какой ты на самом деле и как со мной обращаешься!

Врач – больному: «Покажите мне, как глубоко вы можете вздохнуть».

Буквально – и совершенно неправдоподобно. Тот, кто вывел это на бумаге, наверняка не раз слышал и сам: «А ну-ка, вздохните поглубже…»