Газета Завтра 313 (48 1999) - Газета Завтра Газета

В.Б. Еще бы. Даже если сама ангиопластика делается бесплатно, то каждый стент, вводимый в сердце, стоит полторы тысячи долларов. Где взять такие деньги простому инженеру, рабочему или ученому, который получает от силы тысячу-две рублей?.. А в целом, вы Валерий Иванович, можете сказать, какой у вас процент бесплатных операций сегодня?

В.Ш. Большинство операций в нашем институте пока делается бесплатно. Если точнее — две трети операций.

В.Б. Никуда не уйти от того, что не все операции, а особенно на сердце, заканчиваются удачно. Как утверждает мировая медицинская статистика, и у ангиопластики, и у шунтирования, увы, три процента смертельных исходов. Все помнят, что во время стентирования, подобного тому, что у вас сделали мне, правда, в другом центре, погиб известный актер Юрий Никулин. Да и самая первая пересадка сердца в России, осуществленная хирургом А.А.Вишневским в Ленинградской Военно-медицинской академии, закончилась печально. Какова сейчас у вас в институте степень риска?

В.Ш. В разных клиниках по-разному. Это уже зависит не только от техники, но и от таланта хирурга, от качества послеоперационного обслуживания, от общего профессионализма, а также и от самого больного, его воли к жизни.

У нас, я вам с гордостью говорю, уровень международный, процент риска не выше, чем в самых известных мировых центрах. Не хуже, чем в той же Америке, в той же Европе.

В.Б. Все в мире развивается. Куда идет кардиохирургия, какие предстоят открытия, что ждет человека с больным сердцем в будущем? Сейчас много говорят о новом подходе к аортокоронарному шунтированию, продемонстрированном в НИИ Склифосовского хирургом Геннадием Власовым. Без остановки работы сердца, без полостной операции, всего лишь с несколькими пятимиллиметровыми проколами. Как вы относитесь к этой методике? К такой щадящей коронарной хирургии?

В.Ш. Мы тоже сейчас этим будем заниматься. Если больной уже в таком состоянии, с такой патологией, что традиционное шунтирование уже противопоказано, надо искать новые подходы. Иногда и лазером прошивают насквозь, создают такие проходные каналы в том месте сердца, где рубец после инфаркта, и это определенную пользу приносит. Очень перспективное новое направление, мы тоже начинаем им заниматься — это выращивание кардиомиоцидов. Если в зону инфаркта такие клетки пересадить, они там начинают работать и значительно улучшают состояние сердца. А там уже, где вообще с больным сердцем ничего нельзя сделать, я уверен, будет расширяться пересадка сердца.

Новое здоровое сердце, пересаженное больному, обеспечивает до десяти лет не просто существования человека, а его активной жизни.

Сейчас мы вновь усиленно занимаемся проблемой искусственного сердца.

В.Б. Я знаю, что вы, Валерий Иванович, еще четверть века назад проводили на животных первые операции по пересадке искусственного сердца, и ваш теленок жил с этим "пламенным мотором". В вашей лаборатории искусственных органов вместе со своими коллегами, такими же энтузиастами Зубаревым и Могилевским, было создано двенадцать металлических и пластмассовых моделей сердца. Потом вы перешли, после удачной операции Кристиана Барнарда, а затем и американских медиков, на пересадку живых сердец. И вдруг в конце века вы и ваш институт вновь серьезно занялись проблемой искусственного сердца. Что дает вам такие надежды?

В.Ш. Если будет создано искусственное сердце, которое способно работать годами на подключаемых батарейках, это будет очень удачная альтернатива живому сердцу. У нас есть уже три проекта искусственного сердца, и они не уступают, а по-моему и превосходят американские модели, но опять же у нас нет денег, чтобы довести эту работу до конца. Повторяю, есть реальные блестящие проекты, которые просто жизненно необходимо для тысяч больных довести до конца. Это же не наши фантазии, не сумасбродные идеи, которые рождаются в голове фантастов, о полетах в чужую галактику, или даже на Марс, который, может, нам сегодня временно и не по карману, а есть реальные разработки. И есть первые образцы таких искусственных сердец, которые показывают реальность подобных операций. Пока тот искусственный насосик, который стоял у мальчика в ожидании прилета питерского живого сердца, лишь временно поддерживает жизнь до двух месяцев, и это наш мировой рекорд. Но есть возможность получить искусственное сердце, рассчитанное на годы. Но для этого нужны деньги, которых нет. Куда мы только ни обращались.

В.Б. Кого из интересных пациентов вы могли бы назвать?

В.Ш. Были очень известные и политики, и ученые, и генералы. Но чего мы будем людей тревожить, напоминать об их здоровье? Ну вот почку прекрасному артисту Леониду Филатову пересадил. А он уж совсем плох был. Сейчас по телевидению ведет передачу. Еще есть такой популярный артист Семен Фарада. Тоже я операцию делал. Он не улыбался, когда сюда попал, а сейчас всех смешит в кино. Живет полноценной творческой жизнью... Много кто был. Кто был, тот помнит. Иной раз и помогает институту техникой медицинской.

В.Б. А насколько сейчас увеличилась роль техники при проведении операций?

В.Ш. Сейчас в нашем институте даже золотые руки и золотой скальпель, и ножницы без техники медицинской мало на что способны. Техника во всем. И, увы, исключительно импортная дорогущая техника, аппараты по страшной цене, как можем — покупаем. В России для наших операций аналогов таких еще не выпускают. Правда, что-то и мы сами пробуем выпускать. Скажем, клапаны для сердца сейчас у нас создаются двух видов. Как показывают все данные, они лучше тех, какие к нам с Запада поступают.

В.Б. Когда я первый раз пришел к вам в институт транспланталогии и искусственных органов, меня поразила еще и ваша домашняя церковь, храм при институте. Чья эта идея, охотно ли наша Православная Церковь согласилась на открытие этого храма. "Во имя Преподобного Серафима Саровского"?

В.Ш. Скажу честно, идея не моя, но когда мне предложили построить при институте храм, я эту идею сразу же поддержал. Я — человек православный. И я знал, что многие больные перед операцией искали поблизости храм, где бы можно было помолиться и собороваться. Так что это было сделано прежде всего ради больных.

Многие, зная наш институт и профиль наших операций, спрашивают: а как церковь относится к пересадке органов? Отношение — самое положительное. И так во всем мире. В Риме после медицинского конгресса нас принимал папа Римский. Он сказал, что люди, завещающие свои органы другим больным людям, идут по пути Христа, свершившего свой подвиг во имя всех людей. У нас в России наша Православная Церковь тоже благословляет это благое дело. Не случайно сам Патриарх Всея Руси лично благословил наш храм. И первым настоятелем в нем стал не случайный человек, а доктор медицинских наук, иеромонах Анатолий Иванович Берестов. Практически все существующие на свете религиозные конфессии положительно относятся к спасению людей с помощью пересадки органов.

В.Б. На Руси всегда врачи, хирурги в народе не только ценились, но и уважались за благородство, бескорыстие, самоотверженность. Сколько врачей, медсестер вошли в историю России не только как профессионалы, а как почти святые люди, подвижники. Тут и Даша Севастопольская, и доктор Боткин, и тюремный доктор Гааз, и Пирогов... Нет ли в наше безыдеальное, гибельное, продажное время опасности, что врачи из спасителей людских станут равнодушными бизнесменами, сначала требующими денег, а потом уже, в зависимости от суммы, лечащими больного лучше или хуже.?

В.Ш. Конечно, есть люди разные. И время часто меняет людей. Плохое время меняет людей в плохую сторону. Но в целом я скажу, что равнодушный врач-бизнесмен выдающимся целителем никогда не станет. Это уже от Бога. Или служи Богу, людям, или Мамоне, но тогда Бог отступится от тебя. Врач тогда и расцветает по-настоящему, когда помогает людям.

Изначально, уже в силу профессии своей, врачи, как правило, более гуманны, более человечны. Конечно, без денег жить тяжело. Молодой врач с семьей, если будет просто выживать, тоже все высокие помыслы потеряет. Но для настоящего врача — деньги не самоцель. Это уж точно.

В.Б. Давайте поговорим немножко о вас лично. Как дошли вы до жизни такой? Как стали хирургом? Где учились?

В.Ш. Я родился в Москве еще до войны, коренной москвич. Когда в школе еще учился, по-моему, в восьмом классе мы проходили анатомию человека. И вот одни там в классе веселились на анатомии, всякие органы у себя обнаруживали. А я всерьез заинтересовался. Не самой по себе анатомией, а человеком, его системой. Я же знал, что есть хирургия, спасающая человека. Но спасает благодаря какому-то свыше сотворенному совершенству человека. Это ведь и сегодня, несмотря на весь компьютерный мир, — самая уникальная система — человек. А заболевание разрушает этот божественный замысел, разрушает совершенство. И врач лишь восстанавливает эту волшебную человеческую уникальность.