OCOБAЯ ПАПКА «БАРБАРОССА» - Лев Безыменский

Комментируя эти слова Молотова, известный английский публицист Александр Верт писал, что они «на первый взгляд не заключали в себе какого-либо сокровенного смысла. Но это могло быть деликатным предупреждением Западу, в частности Англии, где некоторые из близких доверенных Чемберлена по-прежнему рассчитывали на торговые переговоры с Германией как на лучшее для них средство вернуться к политике умиротворения Гитлера»[106]. Можно лишь добавить, что в Лондоне «деликатное предупреждение» не было услышано.

В конце мая начался «второй тур» германского зондажа. Приведу его характеристику, принадлежащую видному английскому историку Алану Баллоку. Баллок, анализируя ход германского зондажа советских позиций, подтверждает, что попытка, предпринятая статс-секретарем Вайцзекером в мае 1939 года в беседе с советскими дипломатами, оказалась безуспешной. Советские представители вели переговоры лишь в рамках торговли и проявили, по словам Баллона, «недоверие и нежелание связывать себя». Более того: 30 июня 1939 года Гитлер приказал прервать переговоры. Лишь 22 июля чиновник MИД Шнурре получил указание поставить вопрос «более широко». Но с советской стороны не спешили: лишь 3 августа был дан ответ, и ответ по существу отрицательный[107].

Однако Гитлер не оставил своих усилий. Почему? Здесь играл роль целый ряд обстоятельств: во-первых, оценка перспектив грядущей войны, в которой Гитлер хотел «перестраховать» операции вермахта и иметь противником Польшу, но не Советский Союз; во-вторых, понимание фюрером опасности для него тройственного соглашения между Францией, Англией и Советским Союзом; в-третьих надежды на английских и французских мюнхенцев и расчет на имевшиеся некоторые данные о том, что западные державы неискренни в своих намерениях относительно СССР.

Военные аргументы выдвигались, в частности, Кейтелем. Он считал, что вермахт может сокрушить Польшу, но для дальнейших операций сил еще недостаточно. Что случится, если, войдя в Польшу, Германия встретит Советскую Россию в качестве противника? Неужели надо будет сразу продолжать марш на Восток? Гитлеру было ясно, что рано или поздно он это осуществит. Но пришло ли время? Как известно со слов генерала Лахузена, летом — осенью 1939 года Гитлер считал, что положение серьезно и что война будет тяжелой, может быть, бесперспективной. Кстати, если обратиться к оценкам, которые немецкий генштаб давал тогда силам Красной Армии, то они — в отличие от оценок 1941 года! — говорили о Красной Армии как о серьезном противнике. Так, в сводке 12го отдела генштаба от 28 января 1939 года м № 267/39 говорилось: «Русские вооруженные силы военного времени в численном отношении представляют собой гигантский военный инструмент. Боевые средства в целом являются современными. Оперативные принципы ясны и определенны. Богатые источники страны и глубина оперативного пространства — хорошие союзники [Красной Армии]». В этой обстановке генералы были не прочь заполучить еще одну перестраховку.

В Берлине с напряжением следили за обменом мнениями между Англией и Францией, с одной стороны, и Советским Союзом — с другой. В те месяцы советского посла в Берлине не было (что, впрочем, говорит о характере советско-германских отношений того времени). Поверенным в делах был Г А. Астахов. С ним в мае беседовал Вайцзекер, в августе его приглашал на беседу Риббентроп. Что же говорил 3 августа 1939 года Иоахим фои Риббентроп Г А. Астахову? Это были далеко идущие предложения. Риббентроп заявил Астахову, что между СССР и Германией нет неразрешимых вопросов «на протяжении всего пространства от Черного моря до Балтийского»[108].

Сейчас в публикациях архивных материалов германского МИД можно прочитать об этих предложениях. Но гораздо меньше известна на Западе оценка, которой Г А. Астахов сопроводил предложения имперского министра. Астахов писал в Москву, что немцы не собираются «всерьез и надолго соблюдать соответствующие эвентуальные обязательства». «Я думаю лишь, — продолжал он, — что на ближайшем отрезке времени они считают мыслимым идти на известную договоренность...» [109]

Москва согласилась с этой оценкой[110]. Но это не остановило немцев. В имперской канцелярии, в министерстве Риббентропа на Вильгельмштрассе следили за московскими переговорами с напряженным вниманием. Посол Шуленбург сообщал в Берлин о всех подробностях встречи западных миссий в Ленинграде и Москве, а из Лондона немецкое посольство, располагавшее хорошими связями в Форин оффисе, докладывало свои данные. Все это подстегивало Гитлера. Еще больше подстегивали его сроки намечаемой операции «Вайс». Уже шла середина августа, а полной политической ясности не было.

В день начала московских переговоров (12 августа) Гитлер беседовал с графом Чиано в Оберзальцберге. Разговор этот, как всегда, не был особо откровенен, но Гитлер все-таки поставил Чиано в известность, что любой ценой нападет на Польшу осенью, ибо «с середины сентября» дожди сделают наступление невозможным. Когда же Чиано предложил созвать конференцию европейских стран, то Гитлер ответил ему:

— Это будет означать, что Италии, Германии и Испании будет противостоять фронт Англии, Франции, России и Польши, что, безусловно, создаст невыгодную обстановку![111]

Итак, до 12 августа Гитлер не был уверен, что его «поворот» удастся. 14 августа из Лондона в Берлин пришла тревожная телеграмма: поверенный в делах Кордт узнал, что по английской оценке «советское правительство проявило столько признаков доброй воли к заключению договора, что нет никакого сомнения в том, что он будет подписан»[112]. Судя по всему, Кордту стали известны донесения Сидса из Москвы, который, как мы уже знаем, подтверждал серьезность советских намерений.

14 августа Гитлер, беседуя с Гальдером и Браухичем, намекнул им, что будет решительно действовать как в Москве, так и в Лондоне[113]. В 14 часов 15 минут из Берлина в Москву уходит срочная шифровка Шуленбургу: ему предписывается немедленно попросить аудиенцию у В. М. Молотова на 15 августа[114]. А в 22 часа 53 минуты в тот же адрес отправляется сверхсрочная шифровка с директивой о том, что же именно должен сказать Шуленбург. В ней содержались предложение «покончить с периодом политической вражды и открыть путь к новому будущему для обеих стран» и декларация о том, что «Германия не имеет агрессивных намерений против СССР». Риббентроп предлагал начать «выяснение германо-русских отношений» и для этой цели изъявил готовность прибыть в Москву[115]. Беседа Шуленбурга с Молотовым состоялась 15 августа в 20 часов.

Так, к 15 августа 1939 года создалась новая обстановка, заставившая Советское правительство самым настойчивым образом требовать от своих англо-французских партнеров по переговорам в Москве ответа на кардинальный вопрос, в который все упиралось,

Дни пятый и шестой: протокол

Пятый день начался изложением планов ВВС Англии, о которых сообщение сделал маршал Бернет. Его доклад был весьма оптимистичным. Так, Бернет говорил:

«Наши авиационные базы в Англии защищены лучшими средствами в мире, которые непрерывно развивались с 1917 года, так что в настоящее время эффективность действия всех средств противовоздушной обороны этих баз находится на очень высоком уровне.

Мы в состоянии проводить действия нашей бомбардировочной авиации в глубоком тылу Германии. Бомбардировочная авиация с английских баз может в течение продолжительного времени и непрерывно поддерживать бомбардировку тылов Германии. Причиной этого будет то, что мы будем иметь за собой все ресурсы английской промышленности. Кроме того, мы имеем дополнительное преимущество, заключающееся в том, что мы обладаем большим количеством хорошо натренированных и обученных авиационных механиков. Это сильно облегчает разрешение проблемы снабжения и эксплуатации».

Примерно в таких же розовых красках рисовал положение французской авиации и генерал Вален. После этого дискуссия вернулась к более общим и более существенным проблемам:

...Ген. Думенк. Наша программа теперь предусматривает замечания советской делегации относительно трех принципов. Можно ли попросить г-на маршала сделать сейчас эти замечания?

Маршал К. Е. Ворошилов. Советская военная миссия основательно ознакомилась с тремя принципами, врученными ей главою французской военной миссии гном генералом Думенком[116].

Эти три принципа об организации обороны договаривающихся сторон слишком универсальны, абстрактны, бесплотны и никого ни к чему не обязывают. Я их, разумеется, разделяю, так как против них трудно возразить. Но они, не представляя ничего конкретного, могли бы послужить материалом разве только для какой-либо абстрактной декларации. Мы же собрались здесь не для принятия общей декларации, а для выработки конкретной военной конвенции, которая должна определить количество дивизий, артиллерийских орудий, танков, самолетов, морских эскадр и пр., совместно участвующих в деле обороны договаривающихся стран.