Казанова - Эндрю Миллер

— Разве я мало предложил и вам этого недостаточно? — осведомился он. — Что же, я могу добавить еще двадцать пять гиней.

— Скорее я умру от голода.

— Сто пятьдесят. Вот мое последнее предложение.

— Вы думаете, что сумеете со мной сторговаться?

— Половина денег авансом. Половина после. Разве это не честная, абсолютно честная сделка?

Она повернулась и как будто хотела его чем-то ударить. Но нашла только колоду карт и швырнула их в него с такой силой, что они разлетелись сияющим облаком, словно голуби, в панике вспорхнувшие в воздух от полуденного выстрела пушки Сан-Маджоре. В ее глазах выступили слезы. Она встала и вновь со сжатыми кулаками приблизилась к окну. Казанова собрал карты, упавшие ему на колени, и другим, уже более мягким голосом произнес:

— Мари, если вы считаете себя обиженной, то я должен извиниться. Я лишь хотел поставить все на деловую основу.

— Вот как вы называете любовь, мсье? Для вас это сделка? И подобными сделками вы заработали свою репутацию? Великий Казанова, все чары которого в его кошельке и ни в чем больше!

— Ну, а как насчет вашей репутации, Мари? Как быть, например, с послом Моросини? Вряд ли подобный человек мог долго вздыхать у ног девушки.

— Моросини, — ответила она, тщательно взвешивая каждое слово, — был джентльменом.

— Вас продала ему собственная мать.

— Он был человеком чести.

— А вы были для него игрушкой.

— Мсье, это счастье быть игрушкой такого человека.

— В чем же тогда состоял его секрет?

— Вы способны думать только о деньгах и его не поймете.

— Неужели вы столь богаты и презираете мои деньги?

— Я не продаюсь, мсье, ни вам, ни кому-либо еще.

— Мы все продаемся, Мари. Короли и императрицы продаются по точным ценам.

— Кто же купит вас? И сколько это будет стоить?

— Я старше вас. И, соответственно, моя цена выше.

— Если цена возрастает с годами, то я уверена, вы заплатите двести гиней, чтобы посидеть на диване с моей матерью. И, возможно, цена моей бабушки — тысяча гиней?

— Какой вздор вы сейчас несете.

Что за черт! С какой стати она устроила этот спектакль, принялся размышлять Казанова, глядя на ее ходящие ходуном плечи. Сделка — просто другое определение «любви». Ни один мужчина не потянется к женщине в восемнадцатом веке без меркальтильных соображений, пусть самых тонких и изощренных. И кто знает об этом лучше Шарпийон, выросшей в такой семье? Однако он не относился к разряду мужчин, всегда плативших за женскую страсть. Когда-то и женщины платили за его услуги! Оставляли кошельки под подушкой и получали удовольствие, одевая его в камзолы, которые он никогда бы не смог купить сам. Они показывали его, будто приз, и тогда он действительно был призом — молодой человек с жадным, безграничным вкусом к жизни! Ну, а Моросини, по всем отзывам, походил на жабу. Невероятно, чтобы он мог привлечь к себе молодую женщину каким-то редким обаянием, отсутствовавшим у шевалье.

Казанова встал, направился к ней и остановился сзади, не дотронувшись до Шарпийон. Он не видел ее рук, и внезапно у него мелькнула мысль: станет ли он сопротивляться, если она сейчас повернется к нему с шляпной булавкой или ножницами и вонзит их в его сердце? Он тысячу раз проигрывал такие сцены в своем воображении — у тысячи окон, с тысячью девушек. Ему захотелось по-детски скрестить пальцы и сказать: «Мир».

Его руки легли ей на плечи. Она даже не шевельнулась. Он ощутил тепло ее кожи, и на несколько секунд они застыли в этой уютной позе. Почти безымянные зрелый мужчина и молоденькая девушка. Любой посторонний наблюдатель решил бы, что это старые друзья, может быть дядя и племянница, праздно разглядывающие экипажи за окном.

Наконец она тяжело вздохнула и обернулась к нему. Ее глаза утратили зеленый блеск и вновь сделались голубыми, словно вода с серебристым отливом.

— Если бы вы только знали, мсье. Если бы вы знали…

— Что я знал, моя голубка?

Она посмотрела на его шею.

— Знали, что я вас просто обожаю. Я полюбила вас с той минуты, когда впервые увидела маленькой девочкой в Париже, а вы даже не взглянули на меня. Тогда я не блистала красотой.

— О Мари, вы были прекрасны даже в ту пору.

— Можете мне не поверить, но вы — первый мужчина, видевший мои слезы.

Он не поверил, но тем не менее был очень доволен.

— Моя маленькая попрыгунья, почему вы не представили мне доказательства ваших чувств? Я уже было решил, что вы меня презираете. Вы меня в этом почти что убедили.

— Потому что я надеялась…

— Да? — Каким тонким голосом она сейчас заговорила!

— Я надеялась, что вы начнете ухаживать за мной достойно и благородно.

— Достойно и благородно?

— Да, достойно, мсье. Я не хочу ваших денег.

— Это был Гудар, Мари, и он…

— Гудар ничего не смыслит в любви, мсье.

— Это верно. Он насекомое.

— Он друг моей матери. Я с ним почти не разговариваю.

— Разумеется.

— Если бы вы приходили ко мне каждый день или через день, брали меня с собой в оперу, или в сады, или на прогулки верхом по предместьям, ну, например, в Ричмонд, то я бы вам свободно отдалась. Ради любви.

— Вы любите меня, Мари?

— А вы еще в этом сомневаетесь, мсье?

— Нет, дорогая, только в себе, за то, что я был таким глупцом. Я…

Он не мог поверить в свои слова и даже в то, произнес ли он их, однако это был особый, драгоценный момент, и предаваться размышлениям насчет правды или лжи не имело смысла. Он глубоко сомневался в ней, но волнение не позволило ему об этом сказать. Она нежно смотрела на него и словно светилась, как мадонна Перуджино.

— Так вы придете? Вы будете ухаживать за мной достойно и благородно? — прошептала Мари.

— Как Гиппомен за Аталантой.

— И я больше не услышу никаких разговоров о деньгах?

— О деньгах, моя дорогая?.. — Из-за двери долетел запах свежего кофе. Повар приготовил его по тайному рецепту шевалье из свежих зерен, только что разгруженных с кораблей Вест-Индской компании. Внезапно ему захотелось прервать разговор, остаться одному в комнате, сесть в свое любимое кресло, выпить глоток черного золота и помечтать о…

— Вы не желали бы немного освежиться?

— Нет, мсье. Я еще слишком взволнована.

— Ну, конечно. Хорошо, тогда…

— Да…

— В следующий раз…

Им больше нечего было сказать друг другу. Он проследил из окна, как она вышла, держа под руку мисс Лоренци, и они направились к «Пейнтид-Балкони-Инн». Встретившийся им человек в красном камзоле, вероятно солдат, снял шляпу и что-то произнес. Девушки засмеялись и неторопливо продолжили путь. Когда Казанова повернулся, Жарба собирал разбросанные по полу карты.