Классная дама (СИ) - Брэйн Даниэль

Я подняла голову, всматриваясь в расстроенные детские лица, и мне показалось, что в окне академии маячит знакомый силуэт. Какого черта старухе надо? Следит за мной? Похоже на то.

— Не выбирайте себе кумиров. Свои ошибки и заблуждения вам простят, чужие — никогда. Учитесь делать собственные выводы, не глядя на других, и может быть, вы обретете хорошего друга и покровителя среди тех, кто делит с вами сейчас дортуар. И помните, что завтра могут высмеять вас, если вы не прекратите так поступать сегодня с другими. 

Я очень, очень скверный воспитатель, а педагог еще паршивей, но если от моей бездарной речи будет толк, уже неплохо.

— А теперь давайте играть?

Осторожнее, заботливо напомнила Софья. Книга и письма, не растеряй. Я наклонилась, зачерпнула снег и слепила снежок. Неплотный, такой, чтобы он разлетелся, не причинив боли и вреда. Погода мне благоволила хотя бы в этом.

— Ну, что же вы? Делайте снежки, не стесняйтесь.

С места робко двинулись Алмазова и Епифанова, потом еще несколько девочек, в том числе Ларина и аристократка Трубецкая. Или она была просто богатой, ну не видела я в ней ничего графского, или почему перед ней так заискивала Миловидова. И почему Миловидова мне так легко подчинилась, что-то задумала? Я прославлюсь умением наживать себе врагов…

Начинать нужно с малого. Немного доверия, а оно родится, когда мои действия принесут девочкам радость. Самые смелые малышки слепили снежки и замерли, сжав их в кулачке, и я, улыбнувшись, легко бросила свой снежок в Алмазову. Он задел ее юбку и шмякнулся в снег, Алмазова смотрела на меня вопросительно.

— А теперь ты кидай в меня, — предложила я. — Не бойся. Постарайся попасть. Я буду уворачиваться.

Алмазова сосредоточенно сдвинула бровки, прицелилась — и не попала, потому что я отпрыгнула в сторону, зато сбоку мне в ягодицу прилетел другой снежок. Я обернулась и увидела Трубецкую, вытиравшую мокрую руку о юбку.

— Я знаю эту игру, мадемуазель, — странным голосом объявила она, — когда была жива маменька, она играла со мной и мон фрэр. Это было весело.

Она развернулась и кинулась бежать, я ахнула, подхватила юбки и бросилась за ней следом.

Черт, черт, черт! Ну разве я знала?..

Ребенок в моем времени бегал быстрее, чем взрослая женщина, но здесь все было наоборот. Отлично тренированная Софья и девочка, чьим физическим здоровьем никто не занимался. Я нагнала Трубецкую прямо у двери в академию, схватила за плечо, и она, мгновенно поникнув, развернулась ко мне и зарыдала.

— Прости, милая. Прости, — бормотала я, гладя ее по голове. Это вообще допустимо? Нет, ответила Софья, но ты все делаешь правильно. — Прости, я не хотела тебя так ранить.

Мои извинения ушли в пустоту. Я казнила себя последними словами. Я должна была в первую очередь разузнать, что с семьями моих девочек. Только что я говорила о том, что непростительно, упрекала детей, что они дразнят друг друга, и прямо по незатянувшейся ране ударила беззащитное осиротевшее дитя. Да, я не хотела, но это не умаляет подлости и вины. Мне хотелось провалиться под землю — но боли Трубецкой это бы не ослабило, разве только мою.

Хладнокровно и легкомысленно я предложила варварское, бездушное развлечение. Безобидное лишь на первый взгляд. И стояла, застыв, рука моя продолжала механически шевелиться, а ноги мысленно пинали меня саму.

Бессердечная дура. Еще лезешь учить других.

Малышка перестала рыдать, тихо плакала, и я не заставляла ее прекратить. Небо брызнуло на нас липким снегом и тут же спохватилось, опомнилось. Я переступала с ноги на ногу, слушая за беззвучными слезами, как у беседки веселятся девочки. Значит, играют, им понравилось. Я подняла голову — в окне по-прежнему торчала старуха и подписывала мне приговор.

Я бы даже не возражала.

— Я скучаю по ней, — мне в грудь всхлипнула Трубецкая. — По ней и по мон фрэр. Они умерли в одну зиму, а я… 

Она отстранилась, очень по-взрослому выпрямилась и как младенец вытерла кулачком слезы с лица. 

— Вы не виноваты, мадемуазель, — сказала она с невозможным для ребенка достоинством. — Просто мне… — Она не договорила, улыбнулась и изящно протянула мне руку. — Пойдем играть?

Ей необходимо было выплакаться. Вероятно, все это время после похорон матери и брата ей не разрешали ни мучиться, ни страдать. Не в пустоту, не из-за пустяка, а из тоски по близким, дорогим людям, которые больше никогда не вернутся. Может быть, даже отец не одобрял слез дочери, а Калинина не дозволяла плакать ночами в подушку. Не может быть, а наверняка. 

— Вы хорошая. — Трубецкая остановилась и не смотрела на меня, но губы подрагивали в улыбке. — Отец Павел отправил бы меня ночь стоять на покаянии, но я все равно скажу. Я рада, что мадам умерла. Розен была права, когда говорила, что мадам скоро умрет. Мы зря не верили.

Вот это поворот. Я тоже застыла как памятник, но чему удивляться? Эта девочка взрослее прочих.

— Розен? — Софья удивилась не меньше меня. — Она с детства была несколько странной. Вечно пугала младших девочек предсказаниями, а мы над ней только посмеивались.

— Как интересно, — произнесла я себе под нос, но Трубецкая расслышала и приняла это на свой счет. — Она предрекла госпоже Калининой смерть? Откуда она об этом узнала?

— Розен действительно так говорила, мадемуазель. Она парфетка, — и эта маленькая аристократка так высокомерно тряхнула головой, что я потеряла дар речи. — Вокруг нее всегда так много обожательниц. Спросите Алмазову, спросите Ларину, если не верите мне, мадемуазель.

— Я верю, — выдохнула я. Софья скривилась — Розен была на три года младше нее, и моя козочка всерьез ее не воспринимала. Мы уже дошли до беседки, и девочки, раскрасневшиеся, все в снегу, но очень довольные, окружили нас, и никто ничего не комментировал. Трубецкая опять поникла — дети, что с них взять, какая бы голубая кровь в них ни текла. Возможно, подумала я, и дети травили ее из-за слез с благословения Калининой.

Стерва. Твое счастье, что ты уже умерла.

— Спросите Розен, не умрете ли вы, мадемуазель? — неожиданно попросила Трубецкая. — Я не хочу, чтобы вы тоже умерли. 

Э?.. Я тоже этого не хочу, моя дорогая. Может, мне лучше лихо лишний раз не будить?

— Я не слушаю Розен! — запальчиво крикнула Алмазова. — Она все врет. Отец говорил, что женщины никогда не были магами! Это невозможно! Так не бывает!

— Но Розен сказала, что у мадам отнимется нога, и так и было! Помнишь, как она упала? Она была вся синяя! 

— Отец Алмазовой был архиепископом! Ему лучше знать!

— А потом она встала, как ни в чем не бывало! 

— Ты богохульница!

— Глупости, она потом кашляла!

— Женщины магами не бывают!

Я потерялась от криков. Дети есть дети, вот теперь это дети, которых я хотела видеть в моих воспитанницах. Теперь они меня не пугают, несмотря на такой сложный вопрос. Вопрос жизни и смерти.

— Тихо! — прикрикнула я и прислушалась к шепоту Софьи. — Алмазова права. Это правда. Магами могут быть только мужчины, и лишь двое из них обладали даром предвидения. Князь малагронский Рудольф и монах Иосаф. Вам отец Павел этого еще не рассказывал, вы прочитаете об этом, когда подрастете.

— А вы обещали рассказать про жидкий огонь?..

— Ну что же, пойдем тогда в класс?..

Я чуть было не сказала — в дортуар, но вовремя опомнилась. В дортуарах находиться в это время нельзя, и я это уже просто знала. Спасибо, козочка, и за это тоже. Что бы я делала без тебя?

Мы заняли пустой класс, побросав там верхнюю одежду, я обратила внимание, что Алмазова осталась сначала одна, и лишь потом Трубецкая демонстративно, так, чтобы все видели, поднялась со своего места и пересела. Я рассказывала про вулканы, про извержения, про литосферные плиты, и не то чтобы я знала про это много — так, чуть школы, чуть фильмов-катастроф, но малышки слушали меня, затаив дыхание. Сама я себя не слышала — в голове крутились некая Розен, которая так удачно предсказала смерть Калининой, и симптомы, предшествовавшие этой смерти. Какой яд мог дать такой эффект? В этом мире — какой угодно, и не мне разбираться с этим, а Ветлицкому.