Дом убийств - Пьер Маньян

— Их было трое, — глухо ответил Серафен. Ноги у него подкосились, и он тяжело опустился на стул, продолжая смотреть ей в лицо.

— Вот, значит, в чем ваша тайна. Вы — мститель. Карающая десница… — Она собрала лежавшие на столе расписки, сложила их, сунула обратно в коробку и захлопнула крышку. — С этой минуты, мы — единое целое и должны держаться друг за друга, как жертвы кораблекрушения. А если вас мучат угрызения совести, знайте, что Патрис будет освобожден завтра.

— Это не он… — пробормотал Серафен.

— Разумеется.

Шармен обошла вокруг стола и наклонилась к уху Серафена.

— Вы оказали нам добрую услугу, — прошептала она. — Еще немного, и отец бы нас разорил.

Он продолжал сидеть, сдвинув колени, уронив на них сжатые кулаки.

— Уходите! — сказал он хрипло. — Я не могу…

— Не можете? — Стоя у него за спиной, она обняла его, упираясь грудью в его плечи со вздувшимися мускулами; ее длинные гибкие руки скользнули к талии и задержались, прежде чем спуститься ниже. — В самом деле? Но я буду приходить снова и снова! Каждый вечер! Пока вы не уступите! — Она резко поднялась и вышла, хлопнув дверью.

Серафен услышал звук запускаемого двигателя, и внезапно его пронзила мысль, что Шармен прочла бумаги, и теперь он оказался в ее власти. А Серафен не мог допустить, чтобы ее желание обратилось в ненависть. Если он хочет добиться поставленной цели и покарать двоих оставшихся в живых убийц, нужно отбросить все навязчивые видения и кошмары, как обрубают пораженные болезнью ветки.

Раз нельзя, чтобы Шармен помешала его намерениям, значит, он должен потакать ей во всем. Лишь такой ценой ему удастся обезопасить ее, сделать своей сообщницей. Нечеловеческим усилием Серафен заставил себя подняться. Он сбежал по лестнице, прошел в сарай, схватил свой велосипед и, вскочив в седло, во весь дух помчался к Понтрадье. Решено: Шармен получит то, чего желает, а он — ее прощение и молчание.

Мари терзалась от ревности: с пяти часов пополудни она жалила ее, словно тысяча раскаленных игл, перехватывая дыхание, отнимая голос, так что девушка едва могла вымолвить «да» или «нет».

Она как раз гладила белье в комнатке позади булочной, когда в дверь просунулась голова старой Триканот.

— Эй, Клоринда! Слыхала новость? Похоже, наша веселая вдова…

Клоринда в это время отвешивала муку с отрубями для сестер из общины Четок.

— Какая? — спросила она.

— Да ты ее знаешь! Та, о которой писали в газетах. Дочка богача Дюпена.

— А-а! — протянула Клоринда.

— Так вот, — продолжала, захлебываясь, Триканот, — смерть отца, да еще при таких трагических обстоятельствах, не мешает этой красотке вовсю вертеть хвостом. Поговаривают, она спуталась с Серафеном.

Клоринда оторвалась от весов.

— Да ты что!

Вот тут у Мари и перехватило горло, будто там застряла целая подушечка, утыканная иголками. Теперь она была готова на все.

В девять часов Селеста Дормэр сиял с гвоздя ружье, взял под мышку сверток с дрожжами и, как обычно, отправился в пекарню. После смерти Гаспара Дюпена он избегал возвращаться домой, пока не рассветет, и, соорудив прямо в пекарне импровизированную постель из мешков с мукой, дремал там в свободные минуты, зажав между коленями ружье.

Что касается Клоринды, в девять часов она, зевая, подсчитывала кассу, ссыпала деньги в старую пастушескую шляпу и поднималась в свою комнату, по привычке, запинаясь о каждую ступеньку. Мари у себя в спальне слышала, как возится за стеной мать, и знала, что через пару минут, наскоро умывшись холодной водой из кувшина, она уляжется в постель — и почти тотчас раздастся умиротворенный храп.

Дождавшись знакомых звуков, Мари тихонько приоткрыла дверь, на цыпочках спустилась по лестнице, прошла по коридору в пристройку, взяла велосипед и, стараясь не шуметь, выбралась из дома.

Девушка мчалась в Пейрюи, чтобы покончить с мучительной неизвестностью — этим бичом всех ревнивцев. Крутя педали, словно одержимая, она за четверть часа преодолела расстояние, отделявшее Пейрюи от Люра.

Вот и маленькая площадь с фонтаном, окруженная домами — богатыми и бедными вперемешку. Каждый день Мари останавливалась здесь, чтобы выгрузить хлеб для монастырской школы. Темные закоулки скрывали начала пустынных улиц, в сараях без дверей дремали тележки с задранными к небу оглоблями. Разнокалиберные окна светящимся пунктиром помечали фасады; сквозь зеленые жалюзи и черные от старости ставни с разболтанными петлями пробивался холодный блеск электричества или ровное мерцание керосиновых ламп, а то колеблющиеся огоньки каганцов отбрасывали тень в глубь пристроек, служивших убежищем для пары коз, и лачуг стариков.

Три платана несли стражу посреди площади, и фонарь у дома нотариуса загорался и гас в просветах между колеблющейся под ветром листвой. Желтая опаль пятнала землю, превращая в богато изукрашенный персидский ковер.

Мари дрожала от одиночества и униженности, высматривая свет в окне Серафена. Там, наверху, колыхались медлительные тени, проплывая между абажуром с подвесками и слюдой запыленных стекол. Но вот досада: со своего места Мари видела только потолок комнаты, тогда как ревнивое воображение буйно дорисовывало все остальное. Однако этого было недостаточно, она хотела иметь твердую уверенность. Мари огляделась, ища способ проникнуть непосредственно в занимавшую ее комнату. Вдруг за приоткрытой дверью соседней пристройки она заметила вырисовывавшиеся в полумраке небольшие козлы. Мари уже направилась в ту сторону, когда внезапное исчезновение света заставило ее повернуть голову. Занятая поисками лучшего наблюдательного пункта, девушка на несколько секунд выпустила из поля зрения подъезд Серафена, и за это время случилось то, что ее теперь насторожило.

Мари показалось, будто она различает под колышущимися ветвями, на границе между светом и тенью, смутный силуэт удаляющегося человека. Несомненно, он только что выскользнул из открытой на темную лестницу двери дома Серафена. Мари не видела непосредственно, как это произошло, но поскольку она держала под наблюдением всю площадь, маловероятно, чтобы он появился из другого места.

Сплетение ветвей, раскачивающихся перед единственным фонарем, рассекало силуэт незнакомца на четверти, обряжая его в костюм арлекина. Дойдя до фонтана, он внезапно канул во тьму, и почти тотчас по гравию мягко зашелестели шины.

Мари вздохнула с облегчением. Если человек, которого она только что видела, вышел от Серафена, это вполне объясняет подозрительное движение теней между окном и лампой.

Но тут, в темном закоулке, где мгновение назад исчез незнакомец, девушка разглядела очертания автомобиля. Черный и блестящий, на высоких колесах, он имел щегольской вид дамского авто. Мари инстинктивно подняла глаза к окну Серафена: тени все еще двигались. Тогда, не раздумывая больше, она бросилась к открытому сараю, схватила козлы и подтащила их к стволу одного из платанов, напрочь позабыв о том, что кто-нибудь может в эту самую минуту проходить через площадь и ее увидеть.

Ревность отважна и безрассудна: если она решилась — ничто ее не удержит. Впрочем, Мари сочла, что ей хватит пары минут, чтобы сориентироваться в обстановке. Но не успела она занять свой наблюдательный пункт, как из дома вылетела Шармен, бросилась к своей машине и, забравшись в нее, унеслась, точно вихрь.

После отъезда Шармен девушка еще в течение нескольких минут трясущимися руками цеплялась за козлы, затем спустилась на землю и привалилась к стволу платана, подождать, пока хоть немного уляжется охватившее ее возбуждение.

Но из подъезда выбежал Серафен, выкатил свой велосипед и, вскочив на него, помчался в том же направлении, что и Шармен, а до нее — прятавшийся в тени неизвестный.

Без долгих раздумий девушка тоже забралась в седло и последовала, на некотором расстоянии, за Серафеном, чтобы — как она себя убеждала — выяснить все до конца, на деле же потому, что попросту не гнала, куда деваться или «где повесить свой фонарь», как любила говаривать ее мать.

Шармен резко затормозила перед воротами гаража и вышла из машины. Когда умолк шум двигателя, Понтрадье показался ей охваченным какой-то странной тишиной. Она машинально подняла глаза. Планки жалюзи на окне у ее матери не были повернуты, и сквозь щели пробивался свет. Свет был также наверху, в круглом окошке мансарды, которую занимала гренадерша. Должно быть, обе женщины, каждая на свой лад, оплакивали покойника.

Шармен заколебалась. Подняться к себе в спальню? Она знала, что не уснет, и решила пройтись по аллее. Она тихо проскользнула мимо зарослей букса — его запах приносил ей утешение, воскрешая в памяти времена детства. Шармен сорвала несколько веточек и поднесла к лицу, вдыхая их аромат.