Крестовые сёстры - Алексей Ремизов

Наконец и совсем непредвиденно муж и жена Ошурковы покончили самоубийством. И никто по двору понять не мог, с чего бы им кончать с собой и десять комнат - квартира, и все десять комнат всякими вещицами изнаставлены, и аквариум с рыбками.

"Хорошие были господа!" - в один голос говорила прислуга, кухарки и горничные, никогда подолгу не державшиеся из-за этих разных вещиц у Ошурковых.

Вскоре после Пасхи как-то на Фоминой Сергей Александрович, заключив с театром условие о поездке за границу, зашел вечером к Маракулину чаю попить. К чаю подошла и Вера Николаевна и Анна Степановна, пришел с палочкой и Василий Александрович клоун.

Разговор шел о дамаскинской театральной заграничной поездке, в которой сам Сергей Александрович видел чуть ли не спасение России.

По его словам, Россия, задыхающаяся среди всяких Раковых, Лещевых, Образцовых, Ледневых, Бурковых, Горбачевых и Кабаковых, впервые своим искусством покажет себя городу великих людей - сердцу Европы - Парижу и победит.

- Чего в самом деле,- сказал Сергей Александрович, расходившись, как на каком-нибудь театре,- все поедем, всем за границу надо, хоть на месяц, на неделю, все равно, только взгля-нуть и от всей этой бурковщины освежиться, и тебе, Василий, мы тебя дотащим! и вам, Вера Николаевна, забудете Абас-Туман!

- А на какие мы деньги поедем? - улыбалась Анна Степановна.

- Как на какие деньги?

- Куда уж нам за границу,- заметила Вера Николаевна.

- Через край, брат, хватил с своим Парижем, вот что!

- Я достану денег,- сказал Маракулин, вспомнив вдруг о Плотникове,тысячу рублей достану! - И сказал это Маракулин с такой верой и так твердо, что все ему поверили, и о деньгах уж больше не было разговору.

Вопрос был решен! все едут за границу в город великих людей - в Париж.

Голова у всех закружилась Строились предположения, и в предположениях развивались всякие подробности и с таким жаром и верою, словно бы с этой поездкой за границу действи-тельно связано было спасение России - их спасение, и стоит им только переехать границу, так оно и начнется.

Там, где-то в Париже, Анна Степановна найдет себе на земле место и подымется душою и улыбнется по-другому.

И там, где-то в Париже, Вера Николаевна поправится и сдаст экзамен на аттестат зрелости.

И там, где-то в Париже, Василий Александрович снова полезет на трапецию и будет огоньки пускать.

И там, где-то в Париже, когда Сергей Александрович, танцуя, побеждать будет сердце Европы, найдет Маракулин свою потерянную радость.

- Верочку бы отыскать,- схватился вдруг Маракулин,- Верочку бы взять с собою, чтобы и она там, в Париже, нашла свое: или сделается великою актрисой и отметит Анисиму, или пусть лучше явится к ней успокоение, мир сойдет на нее, уймется месть, и просто она простит ему.

И когда он сказал об этом, все согласились, что надо взять и Верочку.

- А я Верочку встретила,- сказала Вера Николаевна,- в Москве вы тогда были, иду я вечером домой по Гороховой, бежит мне навстречу, а холод такой, метель поднялась, сама в одной кофточке летней, косынкой белой повязана. "Верочка!" - окликнула я. Остановилась она, посмотрела, да как-то так на меня посмотрела, дрожит вся. "Верочка, говорю, пойдемте чай пить, к нам чай пить!", а она поправила косынку, дрожит вся, да головой так сделала. На Семеновском мосту, а холод такой, метель поднялась .

Письмо к Плотникову в тот же вечер было написано и утром отослано заказным в Москву Маракулин верил, что придут деньги, верил в Плотникову тысячу, как сам Плотников верил в Маракулина.

Адония Ивойловна между тем на богомолье двинулась,- поехала она в Иерусалим, где демьян-ладон вон не выходит и горят свечи неугасимые:

там омоется она в Иордан-реке, оботрется плакун-травой, и спадет с нее, как еловая кора, все ее горе - горесть вся и слезы, уразумеет она корабли Парашины, и не будет земля уходить и обваливаться на могиле мужа ее на Смоленском.

Свободная по вечерам, Акумовна гадала, и выходила всем большая перемена и дорога, а Маракулину, кроме того, трава и елки, как тогда перед Москвою, только елки эти совсем близко были и не по краям - они лежали у Веры Николаевны.

- Веселая дорога! - шептала Акумовна.

- В Париж едем, Акумовна, в сердце Европы.

- А не взять ли нам и Акумовну, согласна Акумовна за границу в Париж с нами? - подмигнул Сергей Александрович.

- Что ж, и поеду, девять лет воздухом не дышала, воздухом подышу! - не заставила себя упрашивать Акумовна, готовая, пожалуй, за Сергеем Александровичем не только в Париж, а и на край света пешком идти.

- Ну вот и отлично, оставим рабыню Кузьмовну квартиру стеречь, и прощай, Россия. Надо от всего отряхнуться!

И, уж больше не выдержав, от прилива, что ли, чувств своих и надежд на успех России, на ее победу самого сердца Европы, Сергей Александрович так затропотал ногами, как петух крыльями.

- Верушку прихватить бы заодно, погибнет, бесстыжая! - вспомнила Акумовна о своей Вере, давным-давно погибшей на Бурковом дворе.

- И Верушку твою прихватим, все за границей будем.

Акумовна любовно раскладывала карты на Сергея Александровича.

- А наш Турийрогский батюшка хороший был, великий покаянник, отец Арсений,- вспомнила вдруг Акумовна,- перед смертью своею встал и спрашивает: "Готовы ли лошади?" - "Какие, батюшка, лошади?" - "Да ведь я, говорит, только что молодых повенчал, на свадьбу меня зовут за границу ехать!" Да и помер.

- Поп попом и помрет! - усмехнулся Сергей Александрович, следя за картами.

А Маракулин почувствовал, что где-то дрогнуло в нем, словно сломилось что-то, но надеж-ды встряхнули, выпрямили.

Все надежды были на Плотникова, и ни о чем другом не думалось.

Надежды были силами.

* * *

Пришел май, белые палатки поднялись на Бельгийском дворе, навезли во двор кирпичей и песку, начался ремонт дома, а по вечерам, заливаясь, забренчала балалайка - этого не русского убогого добра на Бурковом дворе вволю, и уж, примостившись на подоконниках, стали высовы-ваться заморенные за зиму и взъерошенные головы, в надежде, должно быть, погреться весен-ним майским солнцем.

А от Плотникова не было ответа.

И в душу Маракулина закрадывалось жуткое беспокойство, только и сам он себе признаться в этом боялся и никому не говорил.

Ответ придет, должен прийти!

Они должны и они будут за границей в городе великих людей, в сердце Европы - Париже.

Там, где-то в Париже, Анна Степановна найдет себе на земле место и подымется душою и улыбнется по-другому.

И там, где-то в Париже, Вера Николаевна поправится и сдаст экзамен на аттестат зрелости.

И там, где-то в Париже, Василий Александрович снова полезет на трапецию и будет огонь-ки пускать.

И там, где-то в Париже, когда Сергей Александрович, танцуя, побеждать будет сердце Европы, найдет Маракулин свою потерянную радость, Верочку отыщет.

И там, где-то в Париже, Верочка сделается великою актрисой, и мир сойдет на нее.

И там, где-то в Париже, катучим камнем докатившись до Парижа, снимется с Акумовны родительское проклятие и подышит Акумовна воздухом, которым девять лет не дышала, и уж не надо ей будет к государю добиваться, не надо будет пить настой из лошадиного навоза.

Там, где-то в Париже, не погибнет и ее Вера, давным-давно погибшая на Бурковом дворе.

Вера побеждала всякое сомнение, рассеивала силою своей и крепостью всякое беспокой-ство, Маракулин верил в Плотникову тысячу, как сам Плотников верил в него.

Всего неделя оставалась Сергею Александровичу до его заграничного отъезда, и было решено, что с театром он поедет вперед и оттуда, из Парижа, напишет, а к тому времени получатся деньги и чуть ли не весь Бурков двор двинется прямо с Фонтанки - в Париж.

И наступившая неделя, полная тревоги и ожидания между верою и сомнениями, надеждой и безнадежностью, сама по-своему все решила.

У Анны Степановны кончились экзамены, и, должно быть, таинственные обмундировочные, штатные, или подъемные, или прогонные - все по-разному их звали, получились наконец. А такие деньги, как оказалось, однажды выдаются учителю, и, само собой, Леднева от места ей отказала. Анне Степановне будто бы и трудно в гимназии и недочеты за ней водятся,- кофточ-ку с открытой шеей носит она, неприлично, и улыбка у ней такая, батюшку - законоучителя Аристовулова улыбкою смущает она, тоже неприлично, пойдет слава, скажут: в ледневской образцовой гимназии учительница батюшку совращает,- и это совсем неприлично! Словом, уж если захочет человек человека по какой-нибудь своей бесспорной причине опачкать, так уж постарается, на то он человек! Само собой, и кофточка с открытой шеей и батюшка Аристову-лов, совращаемый Анной Степановной, все это тонуло в излюбленных рассуждениях о добрых делах вообще, о упадке нравственности и о безнравственности и о молодом деле, которое надо поддержать, и о жертвах: сама она, Леднева-начальница, в своей собственной гимназии бесплат-но уроки дает и к тому же кормит двадцать учителей, и все ее, Ледневу-начальницу, хорошо знают - весь Петербург, и сама генеральша Холмогорова - ее друг.