Кесарево свечение - Василий Аксенов

Мне было жалко Славку. Жалко донельзя. Я не должен был отдавать его похабным уголовным хмырям бывшего социализма, равно как и похабным хмырям будущего капитализма, уголовникам рода человеческого. Однако что я могу сделать? Он грезит какой-то своей утопией. Какая еще возникнет утопия после всех развалившихся с такой вонью утопий XX века? В данном случае, этой ночью, что я должен сделать? Передать ему факс со списком оружия? С какой, однако, стати? Он ни разу не пользовался факсом в этом доме. Кто мог узнать номер нашего аппарата? Не слишком ли много я накрутил с помощью Вавки вокруг дурацкого клочка бумаги? Может быть, это просто глупейшее недоразумение вроде приглашения на конгресс по пародонтозу?

Около двух часов ночи Славкин «Фольксваген» прокатил через поселок и встал на гостевом паркинге. Парень вылез наружу и с удовольствием потянулся. Потряс башкой, как будто стряхивая хмель. Так и я когда-то, тридцать с чем-то лет назад, возвращался по ночам. Чувствовал себя любимцем Европы. Минуту или две он смотрел на соперничающую чету Беккенбауэров, потом рассмеялся и пошел к дому. Я смотрел со второго этажа, как он приближается: пиджак через плечо, галстук оттянут до третьей пуговицы, рука в кармане штанов. Что-то насвистывает. Вдруг остановился, будто забыл развитие мотива. Вспомнил, по-мальчишески щелкнул пальцами. В его подвижной морде много от Любки Андриканис и от Игоря, но немало чего-то воображаемого и от меня.

Прыжками поднимается по лестнице, не замечает меня – я лежу в кресле у большого окна гостиной, – проходит в кухню, берет из холодильника бутылку пива и поднимается, все так же, прыжками, к себе на чердак.

Прошло не меньше пяти минут, прежде чем я решился отправиться к нему. Малоприятная миссия легла мне на плечи: предстоял серьезный разговор автора с его героем, или кем там он мне приходится. Дверь в его комнату была открыта. Я увидел, что он стоит спиной ко мне у темного окна, голый по пояс и с его вечным сателлитом в правой руке. Фигура последнего десятилетия: человек с треугольником в верхней части тела, где катетами голова и плечо, а гипотенузой предплечье с «мобилем». Я слышал, как он говорит: «Сачков прогнется. Не сомневаюсь. Если вы наедете на него вместе с Нонной Михайловной и Софкой Курчайтайте, он прогнется, n’est pas?[37]

Ах вот так? Ну что ж, это неплохая разводка. Герка, послушай, мне кажется, Измайловские решили опустить своего Петлюру. Есть симптомы, я говорил с Бухгалтером. Передай ему, но не говори, что от меня. Ладно, к чертям всю эту лажу! Как княжна? Comme toujours?[38] Вот подлючка…»

Тут он увидел мое отражение в окне и закруглил разговор с Геркой, то есть, вероятно, с Герасимом из первой главы; как его фамилия, ну, ну; Мумуев, конечно; в общем, с Герасимом Мумуевым.

Я смотрел на Славкин торс. Нынешние ребята считают необходимым накачивать мускулы. Если бы мы в 60-е накачивали мускулы, у нас были бы такие же. Вместо этого мы накачивались водкой, чтоб она пропала.

«Ты напрасно так стоишь у незашторенного окна», – сказал я ему.

«А что такое?» – удивился он.

«Ну, представь себе, что кто-нибудь с гранатометом на тебя из темноты смотрит».

Он засмеялся: «Стас, уж не впадаешь ли ты в коммерческий жанр?»

Я подошел и протянул ему свиток факсограммы. Он рывком развернул его, посмотрел и отбросил, как жабу. Повернулся к окну и опустил шторы. Над левой лопаткой у него было созвездие маленьких родинок, похожее на то, что у меня над правой лопаткой.

«Мне нужно линять, – проговорил он. – Немедленно. Ты даже не представляешь, как ты угадал с гранатометчиком».

«Я представляю», – сказал я.

Он стал быстро двигаться по комнате и забрасывать в чемодан свои пожитки. Я сел в кресло. Он протянул мне бутылку виски. Я отхлебнул.

«Стас, я позвоню тебе через пару дней, – сказал он виновато. – Жаль, что приходится так мотать. Передай привет девочкам».

Я молчал. Он остановился в своем поступательном бегстве и заглянул мне в глаза.

«Стас, мы с тобой друзья, но мы далеко не все знаем друг о друге».

Возобновив свое бегство, он вошел в ванную и там в умывальнике сжег какие-то бумаги, включая, кажется, и зловещую факсограмму. Вышел из ванной. На лице его была ухмылка, открытая и злодейская.

«Ума не приложу, как они меня тут у тебя засекли, – вытащил из кучи вещей пистолет – это был «глок», – передернул его вполне профессиональным движением и заткнул за пояс. – Знаешь, это все разыгралось в Перу. Именно этот шоп-лист оказался камнем преткновения в разборке с одной компанией. Стас, ты, наверное, не удивишься, если я скажу, что немного заигрался в своем бизнесе».

«Нет, не удивлюсь», – сказал я.

«Пожалуйста, не думай, что я стал «крокодилом». – Он был уже готов: чемодан защелкнут, пиджак на плечах, галстук подтянут. Ни дать ни взять преуспевающий брокер с Уолл-стрит. – Нынешний наезд по факсу как раз и произошел из-за моего отказа присоединиться к компании «крокодилов». Этот факс – последнее предупреждение. Если я не позвоню одному гаду и не скажу go ahead,[39] они меня замочат и больше никогда не вспомнят. По идее мне надо было бы поскорее добраться до Москвы, прибиться к своим, но…»

Он замолчал, и что-то очень печальное я увидел в его глазах. Меня поразило это выражение прежде всего потому, что оно как-то приблизилось к моей, пока еще смутной, концепции формирования этого характера. В последнее время я видел в Славкиных глазах совсем другое – некое ухмыльчивое отчуждение, то ли классовое (от имени его нового коммерческого класса), то ли поколенческое, от имени молодежи 90-х. В дополнение к этому углы его рта опустились, как у обманутого арлекина с картин Пикассо. Я подумал, что эта внезапная меланхолия роднит его с одним питерским юнцом 1956 года, который в ноябрьскую ночь плюхал по лужам Васильевского острова в поисках своей любимой, еще не веря, что она, не замочив туфель, уехала на университетский бал в «Победе» какого-то рыжего кавказца.

«Стас, ты мне ближе, чем отец, – проговорил он. – И даже чем мать. Я должен тебе открыть свой главный секрет. Я терзаюсь от любви. Не могу избавиться от тяги к одной девчонке, с которой меня разлучила тюрьма. Ее увезла в Штаты какая-то банда, и с тех пор никто не может точно сказать, где она находится. Когда я думаю о том, что с ней могло произойти, а воображение гнусно подкладывает картинки, мне хочется засесть где-нибудь на крыше и открыть огонь по всем движущимся целям.

В последнее время стали доходить слухи, что девка не пропала, даже наоборот – стала богачкой и обретается где-то на Восточном побережье, вообрази, вроде бы даже неподалеку от Пинкертона. Знаешь, у меня уже было тридцать лимонов чистым налом и на разных счетах не знаю сколько, может быть, не меньше. Стас, я плюнул на свою утопию. Я только одного хочу – найти Наташку. Хочу построить большой дом где-нибудь на островах и там с ней жить, и чтобы все мои жили с нами, ты в первую очередь.

Теперь все снова сгорело, «крокодилы» вышли на меня, и значит, нужно сначала прятаться, потом искать союзников и принимать вызов. Теперь я сваливаю, иначе у тебя будет много хлопот с мертвым телом».

Я смотрел из окна, как он идет к своему VW. Трудно было представить более мирную картину. Дома отражались в озере. Луна тоже. Прозрачный расселся в ее отражении, как бутон, сохраняя полную, с понтом, беспристрастность. Позднее Славка рассказывал мне, что, пока он шел в ту ночь к своему «Фольксвагену», он обращался с вопросом к своему демиургу: «Ответь мне, Великий Хнум, дойду ли я до машины?» Хнум, он же Птах, который иной раз воплощался для Славки в самых неожиданных образах, в данном случае в виде связки ключей, якобы отвечал: «Дурацкий вопрос, Мстислав. Если дойдешь, дойдешь. А не дойдешь, не дойдешь. Иди!» Мирно затарахтев, «жук» отъехал с гостевой стоянки.

Я еще долго сидел перед опустевшим окном. В предутренних сумерках мне показалось, что по дому ходят два тяжелых хама в лыжных масках. Будто бы они при всей своей тяжести скользят бесшумно, приподнимают одеяла, разглядывают спящих сестер. Они ищут Славку и пытаются определить, не спрятался ли он в женских расселинах. Потом начинают фонариками шарить у меня в кишках и даже как бы месят мои кишки своими хамскими лапами. Цель все та же: Славка. Кто-то сбоку вкладывает мне в ладонь дружественный металл – граната! Неуклюжие тени, по-спецназовски цокая языками, растворяются среди стенок красного дерева, ибо все происходит в ящике моей конторки. Типичный «сон преследования». Я просыпаюсь. Как обычно, кто-то тут же покидает комнату.

Первые звуки телевизора. Местные новости. Сводка ночных боев. На юго-востоке Д.С. перестрелка в квартале социальных проектов, трое подстрелены, двое насмерть, третий в реанимации. На улице Маунт-Плезант сгорел жилой дом, в дыму задохнулась семья сальвадорских эмигрантов; подозревают поджог. В графстве Фэрфакс, на обочине шоссе № 29, дорожный патруль обнаружил останки взорванного «Фольксвагена», на обгоревшей раме клочки металла с оранжевой краской… В тот же миг, не дав пролиться старческим слезам, зазвонил телефон. Голос Славки произнес только одну фразу: «Стас, я в безопасности!» Отбой.